В деревне Килмингтон имелась замечательно ровная поляна, на углу которой рос высокий кедр. В планах бывало до 240 очков, и мы их набирали. Сначала играли с местной школой, разок сразились с сидмутской клубной командой, где Шентон послал мяч так высоко над калиткой, что тот, перелетев дорогу, упал в море. В одно из воскресений, когда все было спокойно, мы отправились играть в деревню Чардсток, подальше от побережья. У них крикетное поле располагалось на пологом склоне холма. Самое большое впечатление произвело чаепитие, которое нам устроили противники. Несколько недель ребята с нежностью вспоминали сыр, ветчину и фрукты из деревенских садов. Насколько я помню, мы ни разу никому не проиграли. Конечно, главная заслуга принадлежала Джону Пассмору. Его крученые подачи левой повергали пять калиток за игру, не меньше.
Может показаться, что мы тогда слишком забылись, будто и не на войне. Но настроение было не таким уж и радужным. Это вам не 1914 год. Мы уже знали, каковы последствия современной бойни с ее прогрессивными новшествами. Не я один рос безотцовщиной благодаря Первой мировой. Плакатный патриотизм таких, как я, не вдохновлял, в быстрое завершение войны мы не верили и здорово злились на политиков и дипломатов, которые снова нас подставили. Было страшно, что Европа навечно завязнет в войне. Что она приговорена к этому неразрешимыми историческими конфликтами, бездарностью наших лидеров и, может быть, самой природой человеческих особей, к разряду которых принадлежали и мы.
Так-то оно так. Но сейчас, с дистанции прожитых лет я вижу, что мы были достаточно наивными. Молодые, мы не прошли школу наших отцов: то есть мы знали правду про войну, но еще не прочувствовали ее на собственной шкуре. А когда настал наш черед, каждый как мог скрашивал рутину воинской повинности.
"Щелкунчик" Льюис был горд, что его, выросшего на окраине Лестера, взяли в команду, возможно, он подробно описывал в письмах к матери, как классно мы опять кого-то обыграли…
Джон Пассмор жил терпеливым ожиданием встречи с женой, со своими учениками и школой…
Рядовой Холл, сын водопроводчика, писал открытки сестрам, лично каждой из троих.
Это сейчас кажется, что заранее было ясно, кто кем со временем станет. Кто заведет торговую палатку, а кто поступит в адвокатскую фирму. Судьба ведь во многом зависит от свойств характера. Однако тогда, в сорок первом, характеры еще только складывались. Были у каждого свои предпочтения, но это на уровне игры, причуды, озорства - ничего серьезного. И вообще, мы мало чем отличались друг от друга, но крепко были спаяны пониманием того, что перед снарядами все равны. Осколком может убить любого, даже потенциального гения.
Я искренне любил всех ребят, не делая между ними различий. Любил не за то, какими они были, а за то, что они были.
Высадившись в Северной Африке, мы практически сразу вкусили все тяготы настоящего боя, о котором так грезили некоторые из нас. Был апрель 1943 года, многое изменилось. Батальоном командовал Тейлор-Уэст (прозванный Мозгодавом). Он считал нас неженками и неучами. И однажды решил показать, как должен укладываться спать настоящий солдат. Демонстрация происходила в большом зале рядом с казармой (сама казарма располагалась в алжирском порту Бон).
Мозгодав взгромоздился на деревянный стол, улегся, повернулся на правый бок, в левой руке зажата винтовка, штык которой упирался ему в нос.
- Бойцу требуется для ночлега пара сухих досок. Одеяла и солому отставить, они могут стать помехой подъема. Шнурки не развязываем. Офицеру на сон достаточно двух часов, нижним чинам - трех. Испражняемся до завтрака. В обязательном порядке каждый день.
Вообще-то свою маленькую лекцию он начал на более пафосной ноте:
- Нынче мне вспоминается Западный фронт. Когда моя рота выбила немца с хребта Вими, мы наткнулись на пулеметчиков, прикованных к орудиям. Наши парни тоже были прикованы к своим орудиям, но куда более прочными цепями. - Он замолчал и обвел взглядом наши недоумевающие физиономии. - Ибо это были узы. Узы верности и чести.
Вообще-то Тейлор-Уэст был из другого полка, нам его подсунул командир дивизии. И понятно почему. Кадровый военный, Тейлор получил орден "Воинский крест" за битву при Сомме еще в девятьсот шестнадцатом, а недавно и орден "За боевые заслуги" за битву при Дюнкерке. Кому как не этому бывалому фронтовику поручить командирование батальоном? Но сам фронтовик был сосредоточен только на побоище: прикончить как можно больше немцев. Напрасно некоторые парни надеялись, что столь опытный человек знает толк в тактике боя. Какая тактика? Главное выпустить из немцев больше крови, а какой ценой - плевать. Иногда в этой своей одержимости он напоминал маньяка.
Ричард Вариан был назначен его адъютантом и с трудом скрывал свою неприязнь. Вариана, который любил сигары, а в критические моменты взбадривал себя крепкими напитками, трезвенник Тейлор-Уэст, который еще и не курил, естественно, бесил. По-моему, особенно противно Вариану было трезвое хладнокровие, с которым тот убивал. И ему все было мало. Чтобы избежать упреков в недостаточном патриотизме, Вариан предпочитал отмалчиваться, тратя часы на "курьерскую службу". Мы злились: нашего лучшего офицера заставили заниматься подобной ерундой.
Но вот настал и наш черед. Командование второй ротой от Вариана перешло к "Спичке" Суонну, которому дали звание капитана, я стал его замом. Мой студенческий друг Дональд Сидвелл и "Фрукт" Пирз теперь командовали первой и третьей ротой. Четвертую отдали Джону Пассмору. Сам я, вероятно, не попал в командиры потому, что был парнем неприметным. Зато все придирки Тейлора-Уэста доставались Суонну, а мне оставалось держать под строгим контролем командиров взводов, которым не терпелось ввязаться в драку.
Восьмая армия Монтгомери гнала немцев по Северной Африке на восточном направлении. Пока двигались по песчаной равнине пустыни, можно было использовать танки. Но ближе к Тунису рельеф стал горным. В горы с танками не сунешься, и на поддержку завершающей пехотной операции была брошена артиллерия. Задача: окончательно выбить "страны Оси" из Северной Африки.
Наша разведка обнаружила невысокий хребет, хорошее прикрытие для гаубиц. Батальону было приказано занять позицию на этой высоте. От нас до немецких линий было меньше мили. И сзади, всего в нескольких сотнях ярдах, стояла наша собственная артиллерия, в том числе две гаубицы 25-фунтовки у штаба нашей роты. Суонна укусила собака, его забрали в госпиталь, чтобы проколоть от бешенства. Так я ближе к ночи сделался командиром второй роты. Нам надо было занять позицию на крайнем правом сегменте хребта. Первой роте на среднем, четвертой слева и пятой - с тыла.
Очень здорово, что со мной был Билл Шентон и много знакомых ребят из старого взвода. Грунт под нами - жуть: камни и скалистые выступы; рыть окопы нам против обыкновения запретили, боялись шума. Так что мой командирский дебют состоялся в экстремальных условиях: я лежал под открытым, усыпанным звездами небом, лишенный привычного комфорта земляных стен. Парашютный полк дивизии "Герман Геринг" мог подстрелить меня в любую минуту и получить удовольствие. В инструкциях по ведению пехотного боя подобный вариант не предусматривался.
Это было самое мучительное ожидание в моей жизни, но какие-то подспудные силы помогали держать себя в руках. Мне вспомнился древний Карфаген, стоявший на месте нынешнего Туниса. Ганнибал, великий сын Карфагена, трижды побеждал римлян. Однажды в Северной Италии, когда он с войском, при котором были слоны, перешел через Альпы, римляне запаниковали и послали на битву с Ганнибалом Сципиона Африканского. Сципион, между прочим, оказался парнем сообразительным, перенял тактические приемы самого Ганнибала и применил их в Карфагене. Все это происходило в нескольких милях от нашей со старшиной Шентоном дислокации. Чуть восточнее, но под теми же самыми звездами.
Я рассказал Шентону про Ганнибала, он спросил, откуда я все это знаю.
- От Ливия, он историк.
- Кто-кто?
- Ливий. Тит Ливий. Он написал историю Древнего Рима.
- А Ганнибала прямо здесь разгромили? В Тунисе?
- Ну да. Чуть подальше отсюда. Видишь те дальние огни? Там. Такое вот совпадение. Это доброе предзнаменование, ты согласен?
- Может, и доброе. Покурить бы.
- Мне бы тоже.
- Думаете, гансы за нами наблюдают? Заметят огонек сигареты?
- Вероятность такая имеется. Но поспать точно можно, - сказал я.
- На камнях, не разувшись, - отозвался Шентон. - Мозгодав был бы доволен.
- Только не стоит совать себе в нос штык.
Я улегся поудобнее на каменистом ложе и сунул под голову рюкзак. Вспомнилось, как мистер Лиддел будил меня колокольчиком, дергая за шнур, пропущенный сквозь строй лестничных балясин. Ну и бесконечная зубрежка латыни, разумеется, тоже вспомнилась. После параграфов из учебника грамматики я начал медленно прокручивать в голове наш крикетный матч в Килмингтоне, тогда, в сорок первом году. Было интересно, удастся ли вспомнить ход игры. Я осознавал, что думаю о странных вещах, но понимал, что это помогает отвлечься от происходящего. Главное, гонять и гонять мысли по прошлому, не позволять им вернуться в настоящее. Сюда, где бойня, Тунис, каменистый хребет на краю пустыни, где меня, возможно, подстерегает смерть. Я старательно отгораживался от всего этого. Потом стало даже любопытно, каково это: навсегда мысленно остаться вне реальности. Никогда не возвращаться к ней, не быть заложником внутренней необходимости твердо знать, где ты и что с тобой происходит здесь и сейчас. Кем бы оказался человек, наделенный подобным даром отстраненности? Гением? Полубогом? Или всего-навсего деревенским дурачком?
Билл Шентон начал храпеть, оставалось только гадать, долетают ли его рыки до немцев. Я прислушался: где-то виртуозно надрывался захваленный рифмоплетами соловей, потом раздался хлопок, за ним еще несколько. Только спустя несколько секунд я сообразил, что это винтовочные выстрелы, и дико разозлился: третий взвод, на крайней правой позиции, похоже, открыл огонь без моего приказа. Отправил к ним шустрого девятнадцатилетнего парнишку, Уоттса, передать, чтобы прекратили.
Уоттс все не возвращался, а интенсивность огня нарастала. Поэтому через десять минут мы с Шентоном и еще с двумя ребятами отправились на разведку, выяснять, что же все-таки происходит. Окружив вершину выступа, торчавшего над кромкой хребта, мы засекли под нами группу немецких солдат, едва освещенных луной. Согнувшись в три погибели, они поднимались к позиции третьего взвода. Я опустился на колени и попытался сосредоточиться.
Атака планировалась только по истечении двух суток, к ней должна была активно подключиться артиллерия. Тейлор-Уэст устроит потом разнос, если мы выступим слишком рано. В памяти замельтешили фрагменты инструкций для пехоты: "…если нет возможности двигаться дальше, закрепляй достигнутый успех", еще какие-то мудрые предписания, абсолютно сейчас бесполезные. У меня режущей болью схватило живот. Что же я все-таки должен делать? Видимо, я произнес эти слова вслух, потому что Билл Шентон вдруг отозвался:
- Ликвидировать их, сэр.
И ведь не забыл добавить "сэр", приятно меня изумив. У меня был с собой только пистолет, поэтому я приказал Шентону метнуть гранату. Когда она взорвалась, мы увидели, как немцы побежали назад, к своим позициям. Но один упал, раненый, а может, убитый. Это, вероятно, были лазутчики, или случайно отделившаяся группа, потому что позже мы обнаружили, что третий взвод атакован хорошо организованным отрядом пехотинцев. Я вернулся на позицию и приказал другому взводу двинуться на подмогу третьему, но у меня и после этого оставалось достаточно людей, чтобы держать связь с первой ротой на середине хребта.
Вдоль всей нашей линии поднялась стрельба из пулеметов и винтовок. Времени на то, чтобы тасовать возможные решения, больше не было, и мне стало даже легче. Раз немец наступает, пусть подойдет. Я вернулся на свою позицию, Шентон был рядом, мы позаботились о защите, насколько это было возможно. Ночь, прущих немцев почти не видно, ориентировались на пальбу и вспышки от выстрелов. Я приказал рыть окопы для ручных пулеметов и велел вновь прибывшему лейтенанту Беллу послать кого-нибудь за боеприпасами. Через пару часов стало ясно, что произошло худшее: противник прорвался за нашими спинами. Теперь мою роту обстреливали с трех сторон, и что толку, что сзади стояла артиллерия? Одна надежда, что к нам пришлют тыловую третью роту. Радиосвязь была повреждена, и я отправил в штаб батальона вестового, объяснить им там, какая тут у нас заварилась каша.
- У них гнездо пулеметное, прямо вон за тем выступом! - крикнул мне Шентон. - Надо бы его обезвредить.
- Ч-черт, как эти гады захреначили туда пулеметы? На такую верхотуру?
- Да-а, и без них весело. Если вы не против, сэр, я бы туда смотался.
- Я с тобой. Отбери еще трех ребят, самых надежных. Сначала гранатами поработаем. Правильно?
- Так точно. А в ближнем бою задействуем винтовки и штыки.
Кого он отобрал, я не понял. Лиц в темноте было не разобрать, да оно и к лучшему. Мы выдвинулись - впереди Шентон - и стали карабкаться по камням, продираясь сквозь кустарники. Обнаружили какую-то хибару, вероятно пастушью. Из нее и палили пулеметы, прямой наводкой по первой роте, которая занимала у нас левую часть хребта.
Подползли предельно близко, под прикрытием колючих зарослей. Наши три парня опустились рядом на колени, тяжело дыша, все это под тусклым лунным светом.
- Я скажу "вперед", только тогда начинаем двигаться. Правильно, старшина?
- Так точно, сэр.
Пересохшие губы не слушались, пришлось их облизать, чтобы снова заговорить:
- Все просто. Бежим как можно быстрее. Бросаем гранаты и тут же назад.
Снова застрекотал пулемет. Воспользовавшись этим, я дал команду, и мы побежали. Три года муштры не прошли даром, мы перемещались весьма живо даже по этим темным валунам и осыпям. Когда до хибары осталось ярдов двадцать пять, я почувствовал, что уже могу сделать аккуратный бросок. Метнул гранату, за мной все остальные. Мы отбежали, и пока гранаты рвались, завернули за угол хибары. Крадучись вошли внутрь и открыли огонь по тем, кто был еще на ногах. Всего там было человек двенадцать, гранаты обезвредили трех-четырех. Остальных мы добили. Кто кого и как приканчивал, не помню. В такие моменты ты уже не ты. В этой вылазке мы потеряли одного парня. Я приказал немедленно возвращаться на свои позиции. Искать его и хоронить будем потом, завтра.
На место вернулись быстро, ответные пули просвистели близко только раз. Я рухнул на камни рядом со своим ранцем, хватая ртом воздух. Штык был в крови, я вытер его веткой куста. Пришел связной, сообщил, что немцы погнали танки к правой стороне хребта. Я послал еще людей на правый фланг. Там было жарко, кому-то даже приходилось стрелять в направлении наших собственных позиций.
Надо было сражаться. Ничего другого не оставалось. Раз немцы снова пытаются нас сковырнуть, значит, этот хребет очень для них важен. Значит, нам никак нельзя оставаться в стороне. Я ходил то туда, то сюда, подбадривая ребят, хотя видел в их глазах чудовищную усталость.
Под грохотаньем и стрекотом орудий время словно замедлилось и уплотнилось, тяжко нависая над нами. Казалось, если я закрою глаза, то уже никогда не проснусь. Но битва вершилась, и, к счастью, я пока еще не опозорился. Вот о чем я думал, рассматривая в бинокль территорию позади нас. Занимался рассвет, я разглядел пехотинцев, двигавшихся к хребту, по всей вероятности это была третья рота под командованием Пирза. Значит, наша просьба о помощи дошла. Но продвижению ребят мешали немецкие танки и пехота, которые зашли с тыла, облапошив нас. Однако за немцами я увидел родные британские танки. Они начали маневрирование, и через двадцать минут была предпринята контратака. Картина просто грандиозная.
Танки напомнили мне знаменитых слонов Ганнибала, великанов с толстой шкурой, только из их длинных хоботов вырывались огненные струи. Я увидел вспышку у дула нашего танка, потом взорвался немецкий танк, чуть погодя до меня долетел грохот выстрела и шипящий рокот взрыва.
Часом позже прибыл Брайан Пирз с батальонной водовозкой. Целый день нам нечего было пить.
- Я поставил шесть к четырем, что хрен ты тут сможешь продержаться, - выдал Пирз. - Теперь придется платить! Кстати, контратака прошла хорошо. Немцы-то того, скопытились.
- Как мило, что ты все-таки явился, - сказал я.
При теперь уже полноценном утреннем свете я разглядел в полумиле к западу от нас старую мечеть, примостившуюся на нашем хребте. Она была захвачена немцами, и я предложил командиру батареи пальнуть по ней 25-фунтовкой. Это было ему в новинку, стрелять прямой наводкой. Обычно он находился так далеко до объекта, что следовал указаниям корректировщика, по радио или по телефону.
Согласился командир не сразу: боялся промазать на виду у всех, но в конце концов рискнул и попал с одного выстрела. Раздался протяжный вибрирующий свист снаряда, мечеть с грохотом рухнула, из обломков выскочило с десяток немцев с поднятыми руками. Среди клубов пыли мы увидели и нашего щербатого Щелкунчика. Нашего Льюиса, которого немцы, оказывается, захватили в плен. Вот и своего освободили…
К полудню окончательно оттеснили противника. И на хребте, и на равнинной части было полно убитых и раненых немцев. Бой покатился дальше к востоку. А мы уже свое отработали, выполнили поставленную задачу. Батальон, побывавший в пекле, весь покрывшийся пылью и пропахший дымом, все-таки остался батальоном. Я отправился проверять свои взводы, считать потери.
На другой стороне склона раскинулись поля маков, отрада для глаз. Но под кряжистой оливой я нашел девятнадцатилетнего рядового Уоттса. Выходит, я послал его на смерть. Вот она, расплата за то, что человек проявил расторопность и смекалку. Похоронили Уоттса под оливой, воткнули в могилу штык и винтовку, на приклад повесили каску. Я собрал шесть человек для церемонии, провел панихиду - нужный текст имелся в карманном справочнике командира.
Принимая во внимание интенсивность атак, потери оказались не так уж велики. Мы ликвидировали много немцев, даже по меркам Тейлора-Уэста, и вдвое больше взяли в плен. Безусловная победа, причем доставшаяся тяжело, но восторга и гордости я не испытывал, нет, не испытывал. Когда лейтенант Белл повел ребят назад в сторону штаба батальона, я, спрятавшись за каменистым выступом, рухнул на колени и дал волю слезам.
Спустя несколько месяцев после того сражения у Меджеза я стоял среди сотен бойцов, сгрудившихся на "площадке для сбора" транспортного судна. Когда мы плыли из Салерно, можно было почти весь день находиться на палубе, под зимним ветром; конечно, холодно, зато на свежем воздухе, и в бинокль есть на что посмотреть: доки Неаполя, плотно заставленные кораблями союзников; вершина Везувия, готовившегося к грядущему извержению. Правда, на последние несколько часов, когда мы оказались в пределах досягаемости немецкой артиллерии и бомбардировщиков, нас загнали в трюмы, где пришлось сидеть на ледяном металлическом полу.