Однако органичнее всего Кальвино был связан с национальной традицией. Итальянские прозаики, особенно неореалисты, как правило, пренебрегали фабулой, считая ее чем-то внешним и для подлинно художественного произведения вовсе не обязательным. Веристы о фабулах тоже не очень заботились. Вместе с тем именно итальянская литература породила такого непревзойденного виртуоза сюжетосложения, каким был Лодовико Ариосто. В статье "Три направления в итальянском романе" Кальвино скажет о создателе "Неистового Орландо": "Из наших поэтов он мне ближе всех, и я не устаю его перечитывать".
Прочитанные книги привили Кальвино вкус к фабульности и научили его превращать хорошо построенный сюжет в действенное средство анализа противостоящей литературе действительности. Нахальный оборванец Пин не просто главный герой "Тропы" - он формообразующая сила, сюжетно охватывающая собранный в романе жизненный материал. Все происходящие события, за исключением чисто идеологической IX главы, увидены глазами мальчика, живущего в мире народных сказок и воспринимающего окружающую его суровую, неприглядную жизнь сквозь призму приключенческих романов и фильмов. Отсюда - неореалистический язык романа, диалектальные и жаргонные словечки, отсюда же - авантюрность и тот своеобразный, несколько сказочный колорит, которым окрашены быт и нравы Длинного переулка; партизанский повар Левша, похожий одновременно и на гнома, и на пирата Сильвера из "Острова сокровищ"; поле маков, где прячется Красный Волк, убежавший из тюрьмы, напоминающей рыцарский замок; лес, по которому бродит печальный великан Кузен. В упомянутой рецензии на "Тропу паучьих гнезд" Чезаре Павезе написал о романе молодого Кальвино: "В нем чувствуется дух Ариосто". И тут же добавил: "Но Ариосто наших дней именуется Стивенсоном, Киплингом, Диккенсом, Ньево и охотно переряжается в мальчика".
Рецензия Павезе не только порадовала Итало Кальвино, но и помогла ему осознать себя как писателя: "Мой творческий путь начал принимать четкие очертания".
Одновременно с "Тропой паучьих гнезд" писались рассказы. В 1949 году Кальвино объединил их в сборнике "Последним прилетает ворон". После этого о "сказочности" его неореализма заговорила вся итальянская критика. "Я не возражал, - признается Кальвино. - Я великолепно понимал, что это большое достоинство - быть сказочным, рассказывая о пролетариате и о незначительных событиях повседневной жизни".
Вообще говоря, сказочность, и особенно сказочные финалы, отнюдь не противоречила поэтике неореализма. В пределах художественного произведения сказочность как бы стирала противоречия между идеалами Сопротивления и порожденными им же социальными иллюзиями. После "Похитителей велосипедов" Де Сика и Дзаваттини создали "Чудо в Милане". Их же фильм "Крыша" был замаскированной, не очень типичной неореалистической сказкой. Если в рассказах Итало Кальвино сказочность оказалась заметнее, то только потому, что она была в них много откровеннее, обнаженнее и, я бы сказал, гораздо народнее. Она органически входила в характеры персонажей и определяла строение сюжета. Впрочем, возможность конфликта между идеалами и иллюзиями была предугадана еще в "Тропе паучьих гнезд". Шагая по лиственничному лесу, комиссар Ким думает о партизанах, с которыми он только что расстался: "…Что они будут делать "после"? Узнают ли они в послевоенной Италии сделанное ими? Поймут ли они систему, к которой придется тогда прибегнуть для продолжения нашей борьбы, долгой и все время различной освободительной борьбы? Красный Волк поймет, я уверен. Но неизвестно, как он будет вести эту борьбу на практике, когда не будет возможности совершать внезапные налеты и дерзкие побеги, - он, такой находчивый и так страстно любящий приключения. Хорошо бы, все были такими, как Красный Волк… Однако среди нас окажутся и другие, которые, вновь став индивидуалистами, сохранят и тогда темную и уже бесплодную ярость. Эти докатятся до преступности, их затянет машина никчемной ярости… они забудут, что когда-то шли рядом с историей и дышали ее воздухом".
4
В конце 40-х годов Итало Кальвино попробовал писать неореалистический роман с положительным героем, но он у него не писался. Сопротивление отошло в прошлое. Жизнь налаживалась, но совсем не так, как того хотелось всем, кто еще недавно воевал с гитлеровцами и с собственными фашистами. Опасения Кима подтверждались. 27 августа 1950 года в номере туринской гостиницы покончил жизнь самоубийством Чезаре Павезе. Элио Витторини вышел из рядов компартии и почти совсем отошел от художественной литературы. "Мы находились в самом разгаре "холодной войны", - вспоминает Кальвино. - В воздухе чувствовалось напряжение, мучительное и глухое; оно не облекалось в зримые формы, но владело нашими душами".
Об этом еще никто не говорил, но неореализм уже вступил в полосу кризиса. В основе его лежал кризис сознания антифашистской интеллигенции, мучительно переживавшей крушение иллюзий периода Сопротивления.
Жизнь Итало Кальвино тоже входила в определенную колею - "в колею интеллигента в сером пиджаке и белой рубашке". Оглядываясь вокруг, писатель размышлял, почему же роман о рабочих у него все-таки не получается. "Слишком легко сваливать все на внешние обстоятельства, - думал Кальвино. - Вероятно, я просто не настоящий писатель. Подобно многим, я писал на волне периода перемен, а потом вдохновение мое иссякло".
Перемены в жизни никогда не кончаются. Бывает, что человек перестает их замечать, и плохо, если этот человек - писатель. Тогда он действительно "выдыхается" или начинает переписывать собственные произведения.
Кальвино не исписался. Вдохновение его не иссякло, но вдруг пошло совсем по новому руслу. В 1951 году Итало Кальвино закончил свой второй по времени роман - "Раздвоенный виконт".
Новый роман Кальвино не имел ничего общего ни с неореализмом, ни даже, казалось бы, с современностью. В романе рассказывалась совершенно фантастическая история виконта Медардо ди Терральбы, или, вернее, его враждующих между собой половин. Книга вызвала самые разноречивые отзывы критиков. Некоторые заподозрили роман в "реакционности". Зато он привел в восторг такого эстета, как Эмилио Чекки. Тот увидел в романе Кальвино "истинную, самую настоящую сказку о стародавних временах, наполненную ворожбой, барочными чудесами и причудливыми гротесками - совсем как на полотнах Иеронима Босха".
Критики менее изощренные искали у Кальвино "мораль" и подходили к роману "Раздвоенный виконт" не столько как к сказке, сколько как к притче. Они обнаруживали в нем главным образом аллегории. По их мнению, Кальвино поставил в своем "Виконте" извечную проблему борьбы добра и зла.
Итало Кальвино решительно воспротивился такой пресно-моралистической интерпретации. Он заявил, что проблема добра и зла никакого интереса для него не представляла - интересовала его "проблема раздвоения".
Роман "Раздвоенный виконт" - это прежде всего роман о современном человеке. "Современный человек, - объясняет Кальвино, - является человеком раздвоенным, изувеченным, ущербным, враждебным самому себе; Маркс назвал его "отчужденным", Фрейд - "подавленным"; древнее состояние гармонии утрачено, к новой цельности мы только стремимся. Именно в этом заключалось то идейно-нравственное ядро, которое я сознательно старался вложить в свой роман".
Вряд ли надо говорить, что писатель имеет в виду человека современного капиталистического общества. В романе "Виконт" Кальвино одним из первых в Италии коснулся ставшей потом модной проблемы "отчуждения".
Классовая природа "отчуждения" проанализирована К. Марксом в "Немецкой идеологии". Маркс говорит, что стихийно возникающая совместная деятельность отдельных индивидов в развитом капиталистическом обществе "…представляется данным индивидам не как их собственная объединенная сила, а как некая чуждая, вне их стоящая власть, о происхождении и тенденциях развития которой они ничего не знают…". Именно поэтому многие современные писатели Запада и Америки не только сами оказались в плену у "отчуждения", но и создали своего рода миф об "отчуждении". Согласно этому мифу, "отчуждение", иными словами, чувство глубокой растерянности, сознание собственного бессилия, неумение обрести реальные связи с другими людьми и т. д., является якобы закономерным порождением технического прогресса в век атома и кибернетики.
Для фантаста и сказочника Кальвино этот типично буржуазный миф отнюдь не характерен. Уже в романе "Раздвоенный виконт" он отказался признать "отчуждение" фатальной неизбежностью и чуть ли не естественным состоянием современного человека, как это делали не только модернисты, но даже такой большой писатель-реалист, как Альберто Моравиа. В этом Кальвино помог идеологический опыт периода Сопротивления.
Проблему "отчуждения" поставило перед Кальвино Время. Это оно связало роман "Раздвоенный виконт" с современностью, и не вопреки, а в значительной мере благодаря его, казалось бы, экстравагантной форме. Произведение Кальвино - не сказка и не притча, а философская повесть. В ее фантастических образах и ситуациях Кальвино удалось выразить не только "не облекавшееся в зримые формы" - а поэтому и непередаваемое методами неореализма - "мучительное напряжение" особенно острого периода "холодной войны", но и не всегда еще в то время идеологически осознанные стремления передовой итальянской интеллигенции выйти из этого кризисного периода.
5
Создание "Виконта" вовсе не означало, что Кальвино окончательно порвал с неореализмом и ушел в мир фантастического. Он по-прежнему писал неореалистические и просто хорошие реалистические рассказы. С большинством из них советский читатель знаком по книге "Кот и полицейский". В 1954 году вышел сборник "Вступление в войну". За ним последовали "Трудные идиллии", повести "Строительная афера", "Облако смога", "Аргентинский муравей".
В рассказах из сборника "Вступление в войну" сказочность отсутствовала. Но именно в 1954 году Итало Кальвино с головой погрузился в волшебный мир народных сказок. За два года упорной работы Кальвино отобрал и перевел на итальянский литературный язык двести народных сказок - ровно столько же, сколько содержалось в книге, изданной братьями Гримм.
Эти два года оказались очень важными в формировании Кальвино-романиста. Неверно думать, что Итало Кальвино "бежал" в мир сказок от современной ему действительности и от тех сложных проблем, которые ставила изменившаяся жизнь перед прогрессивной итальянской литературой. В трудные 50-е годы он, как прежде, оставался верен своему долгу писателя-антифашиста и демократа. Логика народных сказок - это, по мнению Кальвино, логика народа, логика самых простых и в то же время самых естественных отношений между человеком и человеком, между человеком и природой, между человеком и обществом.
"Итальянские сказки" вышли в свет в 1956 году. 10 декабря того же года был начат роман "Барон на дереве". Роман писался быстро - на одном дыхании. 26 февраля 1957 года Кальвино его уже закончил.
Созданный между 1956 и 1957 годами роман Кальвино рассказывал о событиях, происшедших в Италии на переломе XVIII и XIX столетий. Однако "Барон на дереве" в еще большей мере, чем "Виконт", роман о современности.
В последней главе "Барона" брат Козимо Бьяджо, от лица которого ведется повествование, грустно замечает: "Я не знаю, что нам принесет этот девятнадцатый век, который начался плохо, а продолжается еще хуже. Над Европой нависла тень Реставрации; все реформаторы, будь то якобинцы или бонапартисты, разбиты: абсолютизм и иезуиты вновь торжествуют победу; идеалы юности, светлые огни и надежды нашего восемнадцатого века - все превратилось в пепел".
Можно ли проводить параллель между Бьяджо и Кальвино?
Кризис сознания, захлестнувший итальянскую интеллигенцию с начала 50-х годов, усугубили трагические события конца 1956 года: контрреволюционный мятеж в Венгрии, потом Суэцкий кризис. В это время немало итальянских писателей восприняло утрату иллюзий, порожденных Сопротивлением, как крушение всех демократических и социалистических идеалов. Некоторые итальянские писатели оказались тогда в идейном тупике, из которого так и не нашли выхода.
Итало Кальвино к их числу не принадлежал. Но кризис затронул и его, оставил в душе до сих пор не изгладившиеся рубцы. Именно к этим годам восходят, по-видимому, истоки скептицизма Кальвино, а также той печальной иронии, которой проникнуты и его "Трудные идиллии", и его повесть "День счетчика голосов", и его роман "Барон на дереве". Это остроумная, озорная, веселая, но также и очень грустная книга. Особенно в конце. Там, между прочим, сказано: "…у нас были налицо все причины, вызвавшие Французскую революцию. Но вот только жили мы не во Франции, и революции у нас не было. Ведь мы живем в стране, где есть причины, но не бывает следствий".
В романе "Барон на дереве" ирония Кальвино направлена против помпезно-театрального чванства ставшего деспотом Наполеона, против сентиментального руссоизма лейтенанта Агриппы Папийона, "поэта и волонтера республиканской армии", и против просветительских иллюзий главного героя, простодушно мечтающего о "Всемирной республике свободных, равноправных и справедливых граждан". Источником грустной иронии романа становится и то, что о жизни, приключениях, мыслях и проектах мечтателя и энтузиаста Козимо ди Рондо рассказывает его брат Бьяджо, человек вполне ординарный, такой же, как все.
Однако было бы совершенно неправильно видеть в романе Кальвино прежде всего скептицизм и главным образом иронию. Несомненно, роман написан в период сомнений и горьких разочарований. Но в "Бароне" отразился не один лишь идейный кризис итальянской интеллигенции, в нем отразилось также настойчивое стремление Кальвино разобраться в этом кризисе, исторически осмыслить его, докопаться до его корней. "Хаосу действительности" Кальвино сумел противопоставить, с одной стороны, логику и оптимизм народной сказки, а с другой - разум и рационализм комиссара Кима. И это спасло его от пессимизма.
Кальвино и Бьяджо не тождественны. Позиции их в оценке исторической перспективы прямо противоположны. Имея в виду время создания романа "Барон на дереве", Итало Кальвино писал: "Это была эпоха переосмысления той роли, которую мы можем играть в историческом развитии, когда надежды и разочарования сменяют друг друга. Несмотря ни на что, мы шли к лучшим временам; надо было только найти правильную связь между индивидуальным сознанием и ходом истории".
Необходимость найти эту связь дала содержание роману "Барон на дереве". Она же породила его форму.
Форма романа или, вернее, форма неореалистического романа в то время стала казаться Кальвино устаревшей или, во всяком случае, не соответствующей новой идейной нагрузке. Она, по мнению Кальвино, непригодна для вскрытия подспудных процессов, происходящих в современном капиталистическом обществе. Писатель полагает, что на смену роману, отражающему действительность, должен прийти роман, действительность анализирующий. Во имя обнажения логики жизни и истории Кальвино готов пожертвовать жизнеподобием образов и ситуаций и допустить некоторую рационалистическую деформацию действительности. Но это у него отнюдь не от модернизма. Кальвино опирается здесь на прочную литературную традицию - на традицию Ариосто и Рабле, Свифта, Вольтера, Дидро, а также Франса и Стивенсона. Наиболее плодотворной Кальвино кажется традиция Просвещения.
В "Бароне на дереве" нетрудно обнаружить характерные признаки и эссе, и утопии, и, конечно же, философско-сатирической повести XVIII века. В то же время "Барон на дереве" очень типичный западноевропейский роман середины XX столетия. Пожалуй, никогда еще в истории литературы формы романа не были столь многообразны, как во второй половине нашего века.
6
Создавая "Барона", Итало Кальвино опять обратился к той же повествовательной форме, которую он использовал в романе "Раздвоенный виконт". Но связывают эти романы не только поиски в области формы. Их объединяет прежде всего общность проблематики. Проблема "отчуждения" получила в "Бароне на дереве" дальнейшее - более глубокое и, на мой взгляд, более реалистическое - разрешение.
Необходимость целостности человеческой личности в романе "Раздвоенный виконт" была лишь провозглашена как этический и эстетический идеал, но художественно этот идеал воплощен не был. Целостного Медардо ди Терральбу читатель не видел и представить себе не мог. Роман нуждался в продолжении.
"Роман "Раздвоенный виконт", - говорит Кальвино, - самим своим внутренним движением подвел меня к тому, что всегда было и остается главной темой моих произведений: человек добровольно принимает трудные правила и следует им до конца, ибо иначе он не был бы самим собой ни для себя, ни для других".
Но это уже тема не "Виконта", а "Барона".
Правило, которому неукоснительно следует барон Козимо ди Рондо, состоит в том, что он не имеет права касаться земли. Поэтому он проводит всю жизнь на деревьях.
Правило это подчеркнуто неправдоподобно. Оно создает парадоксальную ситуацию-конфликт, приводящую в движение сюжет романа. Для романов XVIII века такой прием обычен. Дальше сюжет развивается в границах как бы реально возможного. Фабула "Барона на дереве", по сути дела, не менее правдоподобна, чем фабула "Робинзона Крузо".
Но от целиком фантастического романа "Раздвоенный виконт" роман "Барон на дереве" отличает не только это. В своем новом романе Итало Кальвино отказался и от преднамеренно абстрактного, подчиненного рассчитанной схеме строения сюжета, и от превращения центрального персонажа в бесплотную иллюстрацию идеи. Дата в начале романа указана не случайно. В "Бароне на дереве" Кальвино не только вводит действие в конкретно-историческое время, но и придает видимость реально-исторических очертаний основным характерам и обстоятельствам. Исторический фон - Вольтер и "Энциклопедия" Дидро, Просвещение и Великая французская революция, наполеоновские войны и Реставрация - не только формирует идейную структуру романа, придавая ей конкретность, но и определенным образом освещает его персонажи. В старом бароне Арминио Пьоваско ди Рондо, в его супруге, "генеральше" Конрадине, в их дочери Баттисте, в кавалере Энеа-Сильвио Карреге, в робком аббате Фошлафлере и даже в комическом разбойнике Джане Лесном нетрудно уловить знакомые черты тех самых чудаков XVIII века, которых мы все великолепно помним по романам Филдинга, Смоллетта, Стерна, Теккерея, Ньево и Стивенсона. Все они гротескны. Это не живые люди, но живых людей они очень напоминают…