"Хозяин рано или поздно объявится", - подумал кузнец. Решив доискаться правды, Тисау уселся в кресло Шанго - так он называл большой квадратный камень, принесенный из зарослей и стоявший рядом с пежи. Он поднял руку, и дворняжка попыталась встать, но едва сумела удержаться на ногах. Пес с трудом приблизился, волоча задние лапы и виляя хвостом. Вблизи он был усталый и истощенный, хилый и грязный, кожа да кости, и Тисау сделал вывод, что это ничейная собака, бродячая - ищет, где бы поживиться отбросами, да сучку в течке. Как пришел, точно так же и уйдет.
Он слегка приласкал его, почесав за ушами. Затем осторожно ощупал: кто-то хорошенько врезал псу по задним лапам, так что его согнуло. Щенок взвизгнул, почувствовав, как рука негра трогает волочащийся зад, залаял, когда тот надавил сильнее, но перелома не было. Пока длился осмотр, щенок не переставал махать Каштору грязным, облезлым, жалким хвостом. Пес был не очень крупный.
2
На лай пришла любопытная Эпифания - узнать, что происходит. Талия обернута куском цветастого ситца, грудь на виду - казалось, ее не беспокоит утренний холод. Она испугалась, увидев собаку - грязную попрошайку. Эпифания сочувственно спросила:
- Откуда взялся этот гонимый дух?
- Ниоткуда. Просто пришел.
Как пришел, откуда, Каштор сказать не мог: пес просто вдруг появился здесь у очага. Вдруг? Пугаться было не в обычаях Эпифании, даже для самых сложных вещей она всегда находила объяснение. Ничто не казалось ей непонятным, двусмысленным или странным; все было ясно, все она легко понимала. Все, кроме негра Каштора Абдуима.
- Это шутки Кума. - Речь шла о духе Эшу, проказнике и обманщике. - Послушай меня внимательно, поразмысли и разруби этот узел. Ты весь понедельник ему поесть не давал? Для кого первый глоток водки, которую ты пьешь? Разве не для него? И сам скажи: где это видано, чтобы охотник охотился без собаки? Эшу всегда приходит к тем, кого уважает.
Она принесла воду в куйе. Щенок жадно выпил. Что касается оставшихся со вчерашнего дня фасоли и мяса, то к ним он отнесся с подозрением - нерешительно обнюхал, не веря, что ему выпала такая удача. Глаза пугливо бегали от Каштора к Эпифании, прося разрешения и поддержки. Много раз ему случалось попадать впросак.
У Эпифании сжалось сердце, и она подвинула глиняный черепок с едой прямо к мордочке несчастного: только тогда он проглотил пирожок с мясом и поел немного фасоли - как бы они не передумали, - потом высунул язык и лизнул руку негритянки, сидевшей на корточках рядом с Тисау.
- Бедненький, едва живой от голода.
- Кто-то над ним поиздевался - он зад подволакивает. Хорошенько, видать, отмолотили.
- Он такой грязный, что непонятно даже, какого он цвета - белый или темный, но глянь - у него черное пятнышко на груди, и еще одно на голове. На самом деле он еще и красивый.
- Красивый?
Каштор засмеялся, не поверив: другое такое золотое сердце, как у Эпифании, еще на свет не родилось! Она, конечно, гордячка и обманщица, но добрая и отзывчивая, как никто другой. Он щелкнул пальцами, подзывая этого гонимого духа - как сказала расчувствовавшаяся Эпифания, - которая нашла здесь приют:
- Иди сюда, гонимый дух!
С большим трудом собаке удалось удержаться на ногах. Спотыкаясь, пес приблизился, громко залаял и многообещающе задрал хвост кверху - погрелся у очага, попил воды, получил еду и ласку. С этого момента он начал откликаться на кличку Гонимый Дух.
Кроме Эпифании, известной макумбейры, которая знала толк в чарах и колдовстве, никто больше не знал, откуда взялся щенок, как пришел в эти края. Не было об этом ни точных известий, ни смутных слухов, никто даже предположений не строил. Никто не искал его, никто не предъявил на него права. А он так и не ушел, вопреки предположениям Тисау. И если раньше у него не было хозяина, то теперь появился. Он полюбил этот дом, узнал друга и принял его.
3
Эпифания направилась к дверям кузницы и вышла под мелкий нескончаемый дождь: даже неба не было видно, и пожаловалась:
- У меня какая-то тяжесть на сердце, прямо зуд. Будто сглазил кто. Очень возможно.
Тисау встал, желая прояснить одно подозрение, которое мучило его уже несколько дней:
- Ты какая-то грустная. Ты…
Это потому что без солнца, без лучика света, без капельки тепла. Эпифания, кто знает - может, и специально, оборвала его:
- Более отсталой дыры - будь она проклята! - я за всю жизнь не видела! Здесь даже Сан-Жуау не празднуют!
Но он продолжил начатую мысль:
- Ты хочешь уйти, так ведь?
Эпифания направилась к Каштору, покачиваясь всем телом. Шея и грудь у нее были мокрыми от дождя. Подойдя к негру, она положила руки на его широкие плечи, посмотрела ему в лицо и сказала одновременно с вызовом и жалобой в голосе:
- Для тебя это ничуть не важно, нисколечко.
Мудрая в этих делах Эпифания прижалась к нему - она знала, в чем ее сила и где его слабость. Он подумал, прежде чем возразить:
- Ты хочешь знать, разозлюсь ли я, взбешусь ли, чтобы посмеяться надо мной. Ты сама себе хозяйка - делаешь что хочешь. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно, ты это не раз повторяла. Помнишь? Но не говори, что для меня это не важно.
- Совершенно не важно. Ты не любишь меня - и никого другого не любишь, - но однажды полюбишь по-настоящему и тогда все поймешь. Вот тогда ты узнаешь, что такое боль и как бывает хорошо. - Она обвила его руками.
- Как ты можешь говорить такие вещи? Что я тебя не люблю? Разве ты не видишь, не чувствуешь?
Она почувствовала, как ей в бедра упирается напрягшийся молот.
- Что до постели, то тут ты любишь, да. Меня, Зулейку, Бернарду, Далилу, даже Короку. Кого ты вообще не любишь? Куча идиоток, и все сходят с ума по Тисау, начиная с меня. Говорят, что в Такараше то же самое. Ты вообще знаешь, кто ты такой?
Их тела прижались друг к другу. Напряжение нарастало - чья тут сила и чья тут слабость? Она закрыла глаза - мошенница явно поторопилась, заявив, что все отлично понимает. Влюбленная, обессиленная, она всегда в конце концов опускала оружие в разгар спора.
- Иногда мне кажется, что ты просто большой ребенок, без разума, без желаний. Ты так себя ведешь. Но ты просто дьявол.
- Ты так и не ответила: думаешь отчаливать отсюда?
Эпифания отстранилась, не размыкая объятий.
- Ты действительно хочешь знать? Ни разу в жизни у меня не было такого, чтобы Сан-Жуау прошел без прыжков через костер, без жареной кукурузы, без кадрили. - Она посмотрела наружу - дождь затягивал небо свинцовым покрывалом: - Июнь на носу. Для меня ни один праздник не сравнится с Сан-Жуау.
Излив душу, она почувствовала себя опустошенной и снова прижалась к нему - даже мокрая, Эпифания грела лучше, чем горн, она обжигала - сейчас уже было не важно, кто сдался первым.
- Я и не думала застрять здесь надолго, но ты связал мне ноги. А ведь ты никогда не просил меня, чтобы я осталась.
- А нужно было?
- На все у тебя есть ответ, ты дьявол в образе человека. Я уже договорилась с Котиньей, но ради тебя готова даже забыть про Сан-Жуау.
- Ты так любишь Сан-Жуау?
- Даже слишком.
Она хотела горящих огней, сладкого батата, зеленой кукурузы, полных горшков канжики, пирогов, наливки, ритма кадрили - и она этого заслуживала. И другие тоже заслуживали. Тисау провел рукой по величественному заду Эпифании. Негритянка Эпифания, хитрая, властная - мужчины у нее с рук едят и ползут за ее ногами, а она знай погоняет их плеткой и шпорами, - обмякла в руках Тисау, нежная и покорная. Кто бы мог подумать?
- Если хочешь, можешь идти праздновать Сан-Жуау в местечко побольше, поживее. Но знай, что так или иначе в этот раз на Сан-Жуау в Большой Засаде будет праздник. Накануне и в самый день.
- А кто это сделает? Ты?
- Я тоже его люблю, и мне тоже его не хватает.
- Ты сделаешь это для своей негритянки?
- Для тебя и для всех остальных.
- Хитрый же ты, негр. Хочу на это посмотреть.
- Ну так увидишь.
Эпифания заворковала, покорно взвизгнула, застонала:
- Я совсем ослабела - ты меня запутал, сглазил. Ты Эшу Элегба, ты пес.
- Меня зовут Каштор Абдуим, девочки кличут меня Головешкой. Я хороший парень, или тебе так не кажется?
Пес-дворняжка следил за ними взглядом, когда они, смеясь, пошли в комнату за кузницей. Услышав, как застонала сетка кровати, Гонимый Дух спрятал морду между передними лапами и заснул.
4
Стоя в дверях кузницы и хохоча, Эпифания держала в руках большой тяжелый камень.
- Я нашла его в реке, мне он показался красивым, и принесла его тебе.
У нее - женщины опытной и бывалой, с закаленными телом и сердцем - были повадки маленькой девочки. Она была полна остроумия и фантазии. Камешек, плод, цветок, перепуганная зеленая ящерица - каждый день подарок. И это не считая главного дара - ее самой в любой момент. Черный, круглый и гладкий камень покатился по полу; плутовская улыбка расцвела на пухлых губах проститутки:
- Что, не похож камешек?
Похож, похож, огромный и черный, камень Ошала, это именно он. Тисау посмеялся над нахалкой - высокомерие делало ее вызывающей и наглой, но если на это не обращать внимания, то она была очень даже!
- Камень Ошала! Я его поставлю на пежи!
Духи жили в пежи - боги могущественные и бедные. Чтобы Эпифания смогла сделать подношение Ошум, Каштор сработал своим молотом латунный абебе с маленьким зеркальцем посередине; олово блестело и сияло не хуже золота - роскошь! Его поставили на пежи, чтобы мать тихих вод наслаждалась им, а Эпифания вынимала его оттуда, чтобы обмахиваться и смотреться в него. Кто же тщеславнее - Ошум или ее дочь?
У Эпифании было желтое ожерелье из африканских бусин - ее самое главное сокровище - и набор волшебных раковин, на которых можно было гадать. Некоторые проститутки боялись ее и держали дистанцию: напуганные, они называли ее колдуньей.
Она оказалась в Большой Засаде между жатвами, бродя по легким и безопасным тропам, под всемогущим летним солнцем. Бедность местечка растворялась в красоте несравненного пейзажа, в великолепии природы. Между жатвами движение затихало, поскольку не надо было перевозить какао. У проституток шило в одном месте, они редко где задерживаются, перебираясь в селения побольше, со стабильной клиентурой. Столкнувшись с немногими и незначительными конкурентками, Эпифания воцарилась на Жабьей отмели и в кузнице Каштора Абдуима. В жаркое время не было циновки более востребованной, проститутки более модной - за исключением Бернарды. Но Бернарда не считалась: молоденькая телка, она принимала на походной койке, жила в деревянном доме и держалась высокомерно, заставляя себя упрашивать.
Эпифания нашла Фадула интересным мужчиной, переспала с ним в первую же ночь по приезде, а потом еще много раз, оценила размеры и расторопность дубинки, но влюбиться не влюбилась, поскольку тут же воспылала страстью к Тисау, увидев его издалека в кузнице высекающим искры, разжигающим пламя. Влюбиться можно только в одного за раз, а если не так, значит, все не по-настоящему, это обман и предательство, которое заканчивается руганью и слезами, а иногда - поножовщиной и стрельбой. Эпифания считала любовь делом серьезным и сложным: тут счастье и страдание, гармония и раздоры, борьба и примирение. Примирение только возбуждает аппетит.
Голова ее принадлежала Ошум - олицетворению кокетства и тщеславия, - но иногда она больше походила на дочь Ианза, духа грома и молнии, размахивая знаменем войны в борьбе за господство. Капризы Тисау терпел с улыбкой, находил даже забавными, удовлетворял их охотно, но никто и никогда не мог им командовать.
В тот самый день, когда они встретились на реке, переместившись в гамак в кузнице, чтобы продолжить там предаваться праздности, Эпифания предупредила, вознамерившись занять трон и отдавать приказы:
- Не вздумай сесть мне на шею просто потому, что я влюблена. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно. Сегодня я здесь, с тобой, в гамаке, а завтра уже в дороге в поисках местечка получше.
- Я не люблю командовать… - ответил Каштор, овладевая ею, - и чтобы мной командовали - тоже.
Она была черной-пречерной негритянкой, нищей - ей и голову приклонить было негде, - но вела себя высокомерно, будто гринго - бело-розовая и богатая. У этой проститутки были манеры уважаемой замужней сеньоры. Она легко злилась и, подобрав юбку, гордо уходила прочь: "Хочешь женщину - найди себе другую, на меня не рассчитывай".
Потом злость проходила, она, раскаиваясь, шла мириться и наверстывать упущенное. Не раз случалось, что она встречала его, когда он шел не один: "Так ты сама мне сказала найти другую".
Она злилась, просто свирепела, чем только не грозила - палками, камнями, страшными заклятиями. Многие проститутки вздыхали по Тисау - ведь он был красивым негром, - но шли на попятный, чтобы не напороться на макумбу и колдовство. Хотя были и такие, кто рисковал, - например, смелая Далила. Телом крепкая - ничто ее не брало: ни змеиный укус, ни оспа, ни козни злой ведьмы, - Далила заявляла, что она дочь Облауайе, духа чумы, Старшего.
Несмотря на кучу препятствий и хитростей, дело того стоило. Стоило посмотреть, как неустрашимая Эпифания идет через пустырь прямо против солнца: Каштор различал синие отблески на теле, черном как смоль, так же как некогда видел переливающееся золото на белоснежной коже сеньоры баронессы. Вот на кого походила Эпифания - на Мадаму. Просто копия - две близняшки.
Сидя за ужином в столовой особняка, знатная дама демонстрировала в вырезе выписанного из Парижа платья редкий цветок, сорванный в саду. Только барон выходил на балкон выкурить сигару, которая так раздражала ее, как бесстыдница подзывала лакея пальчиком и говорила:
- Cʼest à toi, mon amour. - Груди выпрыгивали из глубокого декольте. - Viens chercher… - томно ворковала баронесса.
Эпифания приходила с лесным цветком в вырезе баиянского халата и наклонялась перед ним, чтобы он взял его и увидел твердые соски.
- Мне понравилось, вот я тебе и принесла. - Голос был хриплый и угасающий.
Одинаково бесстыдные, тщеславные, кокетливые, капризные. Две наглые ведьмы. И обе хотели одного - подчинить его, сбить с него спесь, взнуздать, оседлать и пришпорить.
5
Летом все было легко и приятно. Веселая, шаловливая, смешливая девчонка; зрелая, страстная, чистая женщина. Везде с ней хорошо - и в постели, и на празднике, и в хороводе коку, и на воскресном обеде, да и просто поболтать неплохо. Где бы она ни появлялась, везде ее хорошо принимали, приветствовали с радостью. С ней простая стирка белья в ручье превращалась в веселье; она знала всякие истории, рассказывала забавные случаи. Ею восхищались и ее боялись. Эпифания стала необходимой. Стала своей.
Ее боялись из-за колдовства, из-за чар. Она гадала на ракушках, знала, что надо сделать, чтобы привязать мужчину к чьей-нибудь юбке и наоборот, чтобы погасить самую сильную страсть, чтобы соединить или разлучить пару, - безошибочные трюки. Так думали и так говорили. И это не хвастовство и не слухи, доказательство было под носом - то, что случилось с Котиньей, Зе Луишем и Меренсией. Это дало повод для пересудов, стало причиной страха и восхищения. Чем еще, кроме колдовства, можно объяснить безрассудство Зе Луиша?
Приехав в Большую Засаду, прежде чем построить собственную хижину - впрочем, появилась она в мгновение ока, меньше чем за полдня работы благодаря многочисленным добровольцам, с радостью помогавшим новенькой, которую Фадул снабдил в кредит циновкой, мылом, иголкой, катушкой льняных ниток и прочими мелочами, - Эпифания нашла приют в лачуге Котиньи, с которой подружилась. В те времена по просьбе маленькой Котиньи она приготовила средство из особых листьев и сердца птицы-намбу, которую подстрелил Тисау, и положила его на дороге, ведущей в гончарную мастерскую. Выстрел оказался метким: простак Зе Луиш втрескался в Котинью, делил с ней постель и стол, начал тратить все, что у него было и чего не было, транжирить кирпичи и черепицу. Они были примерно одного роста - парочка недомерков.
Меренсия не примирилась с успехом предприятия, когда прознала о мотовстве мужа. Кашаса и бесстыдство - это неизлечимые мужские пороки: хорошая жена не может их искоренить, но должна их ограничивать. Именно так она и поступала, выделяя благоверному каждую неделю скромную сумму на подобные глупости - совершенно недостаточную для влюбленного, который сорил деньгами с широтой, достойной полковника. Застукав его на месте преступления, когда он пытался выкрасть накопления, добытые путем огромных жертв, Меренсия применила старое и безотказное средство - вздула его хорошенько. Мирный гончар, излечившийся от пагубной страсти, вернулся к привычкам примерного супруга: с кашасой было посвободнее, а вот разврат только по воскресеньям. Этим он удовлетворился.
Эпифания ходила туда-сюда: от реки в лес, от хижины Котиньи к дому Короки и Бернарды, от склада какао до лавчонки Турка - и частенько заглядывала в кузницу, спокойно наблюдая, как Каштор работает с железом и латунью. Ей важно было удостовериться, что ни одна негодяйка не положила на него глаз и не вертит задом перед тем, кто принадлежал ей.
Она никому ничего не говорила, старалась скрыть это, но внутри ее грызла ревность, подозрения, что он спит или хотя бы собирается переспать с другой. Путаться с Тисау - все, чего хотят эти шлюхи, шайка бродяжек. Эпифания почти с ума сошла из-за Далилы, этой вонючки, которая не выказывала ей должного уважения.
Пока было лето - сверкающее и легкое, - она надо всем смеялась и все прощала. Но пришла зима - темная, холодная, грустная. Движения стало больше - это правда, а значит - больше денег. Но даже так трудно было пережить всю эту грязь и морось, а еще труднее - надменность Каштора Абдуима, кузнеца, бесстыдного жеребца, лицемерного и лживого нефа.