На жесткой соломенной подстилке по обеим сторонам длинного невысокого стола сидели скрестив ноги корейцы. Увидев старика, они вскочили, потом упали на одно колено, упершись левым кулаком в пол, а правую руку протянув вперед, как бы отдавая старику Это были такие же, как старик, внушительные и почтенные люди, но Николай Николаевич увидел и несколько молодых.
Старик сел в торце стола, скрестив ноги. Остальные разместились по бокам Николай Николаевич опустился на свободное место.
Потом подали чай. Все отхлебнули и, поставив чашки на стол, замерли. И вдруг Николай Николаевич услышал обрывки мыслей, похожие на слова "Как прикажете, Учитель" Он понял, что обращаются к старику. И еще - что-то неуловимое. Потом вдруг голос старика, четкий и властный "Опомнитесь, отбросьте действия. Только тогда с этой стороны забьет родник Что скажете?
Как прикажете, Учитель?
Головы присутствующих опустились. И было еще что-то. Но все смешалось. Резкие звуки, какие то внутренние толчки и боль в висках. Присутствующие встали.
Езжайте, - сказал старик - Войны не будет. Николай Николаевич сделал несколько шагов и обернулся.
Послушайте, - сказал он. - А как же недеяние? Что вы говорили о нем?
Вы все понимаете буквально, - вздохнул старик.
Что же делать мне? - спросил Николай Николаевич.
Человек отличается от животного по многим параметрам. Вот одно объяснение, которое сейчас подойдет для вас. Животное живет законами. Оно никогда не сделает большего, чем приказывают ему инстинкты. Не живите, законами - и вас никогда не поймают, как животное. Вы не подвергнете себя гибели.
Но ведь вы же только что говорили, что законы - самое главное! - чуть ли не закричал начальник.
Я говорил об истинных законах. Отойдите от законов разума. Прошу вас, - сказал старик. - И не бойтесь законов чувств.
Прощайте! - ответил начальник, пожимая плечами.
Через некоторое время рык вездехода накрыл вечнозеленые сосны.
Да, еще не все, - вдруг сказал старик и направился к выходу. Там он столкнулся с Николаем Николаевичем.
Что делать? - задыхался тот. - Пропал кореец, который указывал нам дорогу.
Позовите водителя.
Подбежал перепуганный водитель. У него тряслись руки.
Где искать, где искать?! - без остановки повторял он.
- Его вы не найдете, - ответил старик. - Посмотри, - он тронул водителя за плечо, - видишь вон ту звезду?
- Ну? - спросил водитель. - Они же здесь все одинаковые. Их же - миллионы!
Вдохни и выдохни, расслабься, - улыбнулся старик. - Она ведь красная.
- Ух! - захлебнулся водитель. - Действительно, красная!
Держись навстречу ей - и вы будете дома. Поверьте мне - и прощайте!
Николай Николаевич с водителем пошли к вездеходу, старик - к тоннелю. Возле входа, скрючившись, лежало маленькое темное тело.
Я уже взял тебя, - сказал старик, заходя в тоннель, возле которого тихо плакал маленький кореец. - Успокойся, - сказал еще раз старец. - Я беру тебя в ученики.
Члены общины начали сходиться, неся в руках сухие сосновые ветви. Они даже не подозревали, что же происходило во время всеобщей заготовки дров.
ГЛАВА 1
Видно, пришло время браться за перо, хотя это и очень тяжело. Неужели пришло время? Не верится! Тревожит постоянно мысль: что это? Может быть, ложное желание открыть кому-то глаза? А впрочем, нет - просто, пришло время.
Я не скрываю, что очень хочу рассказать о дедушке Няме. Началось все это так.
1977 год. Молодой, после одиннадцатого класса вечерней школы, совершенно ничего не умеющий, но способный принести три ведра воды (причем одно - в зубах), выкопать огромную яму и побороться с медведем. По крайней мере, так мне казалось. Я полностью опускаю детали: как удалось молодому разгильдяю, разуверившемуся во всем, устроиться с биофаком в поездку на Дальний Восток подсобным рабочим, после чего он в жизни разуверился еще больше. Попрощавшись с мамой, которая сначала обрушила на голову море проклятий и салатницу, потом долго плакала, бесконечно целовала (папа был где-то далеко, потому как очень серьезный человек), я поехал, причем на полдороги, конечно же, обо всем пожалел.
И вот летний Дальний Восток. Позвольте мне не писать, где именно, поскольку я слишком уважаю дедушку Няма. Какая там Африка или Австралия! Я там не был, но более чем уверен, что даже там нелегко найти лист, которым можно ударить по голове. Дальневосточные лопухи - это немногое из того, что я сразу запомнил на всю жизнь. Потом я узнал о многих травах и кореньях. Но лопух - огромный, переливающийся и жутко зеленый… Мне кажется, что через какое-то время я понял, что такое лопух, и, когда вас так назовут, не обижайтесь. Значит, вы - огромный, невероятно сильный и красивый.
Я просмотрел множество фильмов и много читал об экспедициях. И теперь до конца жизни буду их ненавидеть.
Короче говоря, вся экспедиция - шесть человек, в том числе и я. И это за триста рублей с вычетом за питание. Мне в палатке иногда снилось, что начальник экспедиции впряг меня в плуг, и я должен безжалостно взрыхлить всю тайгу. Этого, конечно же, я не делал, но главное, что наконец-то понял значение выражения "вшивый интеллигент". И самое главное, что впоследствии я разобрался: интеллигент - это тот человек, который больше, чем остальные, понимает окружающий его мир.
И все же я был подсобным рабочим, который безжалостно рубил все на дрова, экономя бензин. Если приготовить на дровах - вкуснее. Но есть дерево, ветка, корень, ствол, которым нужно сгореть, отдать себя, а есть - которым нужно жить. А вот начальник доцент, которому дано было высокое звание "биолог", означающее "хранитель природы", этого не знал.
Думаю, что эти чувства - верю в это - изначально боролись во мне, и поэтому однажды, взяв самое ценное в экспедиции - эмалированное ведро, - я с невыразимой злобой зашвырнул его в реку и пошел сквозь еще живые деревья черт знает куда.
Среди деревьев, среди огромного леса царила пустота. Вообще-то, нет никакой пустоты, и какая она - не знает никто. Любое дерево, любая частица мха, неотделенная от своего корня, любое животное, будь то паразит или дикий лебедь, замыкает на себе великое бесконечное пространство Космоса. И только человек, разумное существо, вроде бы высшее существо, может быть абсолютно пустым, абсолютной пустотой, потому что только он в состоянии не выполнить данное ему Великим Создателем.
Первая встреча. Могла ли она состояться, если на тысячи километров один бесконечный лес и больше ничего? И несчастная рабочая сила в моем лице, натоптав ноги по мхам, лопухам, трескучему хворосту, а порой проваливаясь по колено в мокром березняке, решила пойти назад, пройденным уже путем, и понырять за эмалированным ведром…
"Эм-м-м-м-э хэйк, эм-м-м-м-э хэйк", - послышалось где-то рядом, и это был человеческий голос. Я обернулся. Маленький, нет, наверное, крошечный человек сидел и мычал над каким-то ростком. По привычке я смотрел на этого человека и пытался понять, кто он. И вдруг понял, что смотреть можно на него, рядом с ним, сквозь него - и это будет абсолютно одинаково. Он не вызывал никаких эмоций. Ему не хотелось противостоять кому- то, его бы никогда, наверное, не обидели в большом городе, потому что жесткость и жестокость ударились бы в пустоту. Но это была не та пустота, это была пустота высшая, ибо в это мгновение с ним говорил корень - дитя природы. А ведь жестокость и злость - это горбатое и порой нелюбимое дитя.
Он просто выставил руку - и я остался стоять, не двигаясь. Человек то ли говорил, то ли пел какие-то заунывные слова и гладил землю, под которой был корешок тоненького ростка с серыми незаметными соцветиями. Потом он деревянным ножом обкопал росток и несильным нажатием правой руки медленно перенес корень из земли в левую руку Потом положил его рядом с ямкой, подошел к одному дереву, невероятно сильными руками (это я почувствовал сразу) дернул кору; подошел к другому - сделал то же. К третьему, к четвертому, стараясь далеко не отходить от ямки, которую выкопал. И, наконец, вдруг на пятом непонятным движением вырвал большой кусок коры.
Полусилось! - радостно обернувшись, сказал он мне. Корень завернул в оторванную кору. Кору, завернул в тряпку. И все это положил к сердцу, за одежду.
Ты кто? - спросил он меня. И вот тут я впервые в жизни понял, что попал в неразрешимую ситуацию. Я долго напрягался, пыжился, пытался что-то сказать. Потом, опустив голову, тихо и жалобно ответил:
Сережа
Холосо, - одобрительно сказал человек. - А это сто?
Ну… это я, - жалобно произнес разнорабочий.
Осень холосо, - успокоил меня человек и остался стоять, по доброму улыбаясь и глядя на меня. Мы долго стояли, теперь мне кажется, что вечность.
Кусать будешь? - спросил он.
Конечно, - живо согласился я. И еще, самое главное, в тот момент я произнес совершенно случайно фразу, которую должен был произнести. Но глубоко уверен, что меня подтолкнули к этому та ничтожная частица добра, которая осталась во мне, и воспоминания о начальнике, спасибо ему.
Я хочу быть с вами, - произнес я
Кусать будешь? - улыбаясь, повторил человек.
Да, да, буду, - закивал я
- Поели…
Ox уж это "посли"! Шли мы, шли и шли. И, если бы не этот человек, я готов был упасть в ноги своему начальнику и нырять до глубокой осени за эмалированным ведром.
Я пишу сейчас не о природе Дальнею Востока Я пишу для вас о ценнейшем богатстве - о просветленных человеческих душах, с которыми столкнулся. Но для очень уж рьяных любителей природы я скажу, что шли мы сквозь лет бабочек, они были все белые и небольшие, но в желтых, розовых, красных, черных пятнах и разводах. Порой приходилось отдергивать ногу, чтобы не наступить на огромных жаб, сидящих под лиственницей.
Я не понимал, зачем иду за маленьким, неутомимым, молчаливым, странным человеком. И когда только на третий день он поделился горстью жареной сои, мне стало страшно. Но еще более странным было то, что от этой сои я почувствовал силу. И это - не обман.
И вот на подъеме вверх, прямо в лесу, мы зашли, не сгибая головы, в широкое земляное отверстие, ступили на пол из плотно прилегающих обструганных бревен. Такими же были стены и потолок. По сторонам этого пятнадцатиметрового деревянного тоннеля были небольшие, в полроста, входы через каждые два метра. В конце тоннеля деревянный пол прерывался и прямо на земле стояла металлическая печь. И если все время кормить ее деревом - зимой было очень тепло.
В глубине, возле самой печи, мой новый знакомый стал на колени, не спеша пробормотал несколько фраз. Немного пошелестев и чем-то пошаркав, он зажег светильник, который больше походил на пиалу с огоньком внутри. Светильник стоял на столе высотой сантиметров сорок, который стоял на непонятно как сплетенной и очень жесткой соломе. Моя голова упиралась в земляной потолок, поэтому я сел, скрестив ноги.
Юнг, - тихо произнес человек.
Я понял, что это имя, и кивнул головой.
Тебя я буду спасал осень сильно Ты - мертвая, но тебя мне дать Великий Создатель. Ты есть моя новая лестница.
Потом, немного подумав, он по-детски рассмеялся, покачал головой в знак несогласия с собой:
Ступень, - поправился Юнг.
"Ничего себе, - подумал я, - "мертвая". Создатель, какой то… С ума сойти можно. Допрыгался. Доездился. Куда идти? Где искать родной вонючий город?"
Я не помню, сколько проспал. Сильно болели ноги. А когда вспомнил, куда попал, стало не по себе. Была, абсолютная тишина и темнота Пару раз несильно ударившись головой, я вышел в длинный коридор. Потом из него спустился на небольшую поляну.
Там стояло человек сорок. И все, увидев меня, рухнули на колени, низко опустив головы, зачем-то выставив вперед правую ладонь. Остались стоять только мы с Юнгом. Напуган я был, конечно, до предела, и уже начал подумывать, не рухнуть ли и мне на колени. Но тут Юнг вдруг что-то сказал, резко и коротко. Все встали. Я посмотрел на Юнга, и ноги у меня стали ватными. Никогда в этой жизни мне не было еще так страшно. Передо мной стояла высохшая хищная птица с острым с пронзительными глазами, которые легко могли сбить с ног - это я понял сразу.
Интелесно? - спросил он, превращаясь в улыбчивого доброго и прозрачного человека.
Угу, - промычал я. И тут я понял, что никогда мне не вернуться назад, что произошло чудо, о котором мечтает каждый. Но почему такое страшное?..
Снова прозвучала какая-то команда. Все сели, скрестив ноги, перед уже сидящим
Юнгом.
Иди, - сказал он.
Я сел с толпой, которая была одета просто уникально: в фуфайки, летные кожаные куртки, рубашки… И что больше всего меня поразило - одни были одеты тепло, как зимой, другие - обычно, по-летнему.
Создатель послать больной и мертвый… "А, это обо мне. Интересно, как мертвый может быть больным?" - подумал я.
Их много, - продолжал Юнг, - он им помогать, когда уйти.
"Для меня старается по-русски", - подумал я.
Разве знал я тогда, что великая и, может, последняя корейская община хотя бы мной замаливала грех всего умершего человечества, которое, не желая этого, умертвило себя, поспешив жить красиво (как ему казалось) и прогрессивно. Разве мог я знать тогда, что нет восточной культуры и философии, а есть просто знание, которое родилось вместе с людьми. Мне страшно, что я делил мир на традиции, культуры, национальности. Ну, не виноват Восток, что он самый древний! И что все или почти все началось с него: единение с природой, умение разговаривать с ней, слушать и понимать ее. Да просто быть частью того, из чего мы давно выпали. "Мертвая и больная…" - как страшно говорил Юнг.
И пришли демоны, и покрасили людей в разные цвета. И объединились люди: красные с красными, черные с черными, желтые с желтыми, белые с белыми И каждые посчитали себя лучшими, чем другие, и решили стать мудрее, чем другие И все дали Космосу свои имена. И все говорили, что они ближе к Нему и Он любит их больше.
Ну, пусть даже так. Но ведь есть люди, которые и вовсе, как они говорят, не хотят ждать милости от природы, а берут, что желают. Как же можно ждать милости от самого себя и у себя же брать?.. Юнг говорил, что это демоны. Какой ужас! Ведь их больше! Как страшно и непонятно было тогда…
Но были проблемы и попроще. Община обслуживала и кормила себя сама. Работали все, кроме нас с Юнгом. Он спокойно заполнял мою пустоту. Но я ощущал, что Юнг очень спешил. Как удивлялся я тогда всему новому! Стихий четыре: земля, вода, воздух, энергия (солнце). Когда они соединяются, происходят страшные катастрофы. И еще, когда они соединяются, происходит жизнь. Ведь мы тоже состоим из этих стихий. А значит, поняв их и овладев ими, мы можем разрушать и создавать. Вот как страшна пустота в человеке. Пустой, мертвый, а значит - ему все равно. Мне стало легко. Я понял, что не замыкаю космическую цепь, я - не частица, а точная копия Космоса. Хотя, может, и частица. Но, Создатель, спасибо Тебе за разум! Я никогда не буду разрушать. Я точно знаю, что такое разум. Это - созидание. И пусть вначале это не судьба и не спасение чего-то, а помощь ближнему хотя бы тем, что умеешь унять его боль.
… Сошли с неба демоны Один дал человеку попробовать молока. Тому понравилось. Второй дал попробовать яйцо. Тоже понравилось. Третий - кусок младшего брата. И тоже понравилось. Стал человек грешен, болезнен и смертен.
Себе я нравился. Похудел килограммов на двадцать - ведь братьев меньших в общине не ели. Как говорил мне однажды, улыбаясь. Юнг:
Скусал младсего - и до стареете рядом.
Осень пришла совершенно незаметно. Начали топить печь. И я почему-то завшивел. Когда обнаружил этот печальный факт, молчал, крепился дней пять. На шестой день подошел Юнг.
Совсем еще Сережа мертвая, - покачал головой он. - На, пожуй, - сунул он мне в руку пучок травы. И проблема была решена.
И еще меня мучило, что мне не давали заниматься тем, что в городе называется кунг-фу. Я наблюдал за работой Юнга и не мог понять, почему два бойца, плавно, совершенно не спеша, удивительно красиво, долго двигаются друг вокруг друга с абсолютно одинаковой скоростью, совсем не нанося ударов. И только через три, а бывало, и через пять минут Юнг касался партнера. И тот, которого коснулись, улыбаясь, кланялся.
Однажды после бури всей общиной притащили сломанное дерево. И каждый старался разбить на дрова ветку потолще. Юнг долго смотрел, улыбаясь. Потом встал. Община замерла в ожидании. Подойдя к дереву, он постоял несколько секунд.
Вода, - тихо произнес Юнг и, подняв руку, обрушил ладонь на ствол. Дерево лопнуло пополам. Я понял, почему улыбался и кланялся тот, кого касался Юнг.
Я очень хочу заниматься! - подбежав к Юнгу, с поклоном выдохнул я. Юнг внимательно смотрел на меня.
Скажи, зачем это нужно? - смутившись, спросил я.
Стоб знать, мозесь ли ты вода, земля, воздух, солнце. Насинать осень плехо. Синий весь.
А это? - я сымитировал красивые движения.
Это совсем потом, - засмеялся Юнг. - Снасала рук в рук, чистый быть нада.
Но так как я ничего не понял, то он ткнул пальцем в мою руку. Обжигающая боль ослепила меня.
Грязна осень, вот и больна, - улыбаясь, объяснил Юнг. - Чистый больна мала.
Однажды зимой я спросил Юнга, что он думает о женщинах. Он, посмотрев на меня, пожал плечами.
Зенсина, обсина, осень плехо.
Я сказал, что понимаю. Община имеет свою цель, она учит других, живет в аскетизме, но ведь женщин не отрицает. Юнг снова пожал плечами:
Мусцина - семя, зенсина - земля. Создатель все делить пополам.
Плохой семя садить - плохой росток расти.
Я понял, что для него это просто и ясно. Ведь женщина действительно, в буквальном смысле, все вбирает в себя от мужчины: его мысли, его цель, да и его самого. А если нечего дать? Нечего посадить?
И вдруг я понял самое простое, чего не смог бы понять никогда.
"Она его за муки полюбила, а он ее - за состраданье к ним". А раньше сострадание я путал даже не знаю с чем. Строки казались глупыми.
Путь, знание - ведь это тоже страдания, пусть радостные, но все же страдания. Я начал вспоминать классиков. Набор был небольшой, но я вспомнил: "Потеряв любовь женщины, можно винить лишь себя". Ox, как не хватает Юнга с его объяснениями! Нет, не демоны они. Ведь чувствовали это, только до конца не объясняли. Наверное, не могли, а может, и не хотели. Нет, все же без демонов здесь не обошлось…
Мы с Юнгом вышли подышать на мороз. Зимой община затихала. Юнг тренировался, а я хрустел снегом вокруг него, расточая похвалы и восхищаясь. На двух мощных столбах, вкопанных в землю, на цепях висело бревно в два обхвата. Юнг сильно отталкивал его от себя. Бревно далеко отлетало и, вернувшись обратно, мягко оседало в ладонях.
Вода, - ласково говорил Юнг.
Еще Юнг часто рассказывал о великом Учителе, который давно учил его. Об Учителе Няме.