Долго ли так жили в сказочной стране. Ибо напустили демоны страшных и огромных кочевников на сказочную страну Корею. И понравились им голубые водопады, мерцающие снега и маленькие женщины сказочной страны.
Не могли мужчины уберечь своих жен. Мало их было, и не слишком они были сильны. А их улыбающиеся жены уже улыбались воинам, отняв этим у своих мужей последние силы
Уж слишком прекрасной была эта страна. С богатыми горными пастбищами и улыбающимися людьми. Много любви вложил Создатель, когда он сотворил все это
Застыла покоренная страна, застыли водопады в изумлении. Все сжалось и покорилось силе
И только был в одной семье, порабощенной варварами, сын улыбающейся матери Странный сын, непокоренный. Когда исполнилось ему семнадцать лет, назвала его мать счастливым именем легендарного дракона Ссаккиссо.
Не играл он на свирели, не кланялся воинам, а все скитался в горах. Верил он, что кто-то более сильный должен помочь его народу. Часто высоко в горах он обращался к небу. Иногда гневно, иногда с мольбами. Даже во сне обращался он к застывшей синеве, которая казалась ему сильнее юр. И обрел он силу, проводя годы в молитвах. Так что услышали его небеса. Но первыми услышали его демоны, летавшие над горами.
Чего ты хочешь? - спросили они у него.
Силы! - воскликнул он.
Но ты и так сильный, - удивились демоны, - неужели хочешь быть еще сильнее?
- Силы, - повторил Ссаккиссо, - чтобы разрушать… Испугались демоны, поджали хвосты, упали перед Создателем. Сказали:
Помоги, Создатель. Сказали:
Сидит в горах сильный воин. Сказали:
Боимся мы его.
Усмехнулся Создатель - впервые демоны силу его признали - и грозно окликнул он.
Как имя твое? И чего хочешь ты?
Счастья хочу я народу своему. Радости. И имя мое, как у Великого Дракона - Ссаккиссо.
И увидел вдруг Создатель, что демоны опять обмануть его захотели. И выпала у него из левого глаза слеза холодная, яростная, как сталь небесного меча, как холод высокого водопада. И упала слеза на лицо Ссаккиссо, и прозрел он навсегда.
Спустясь с гор, собрал Ссаккиссо мужчин, сказав, что видел Создателя и знает, как спасти их жен и детей.
Засмеялись мужчины, не поверили. И в гневе расколол Великий Дракон каменную глыбу. И поверили навсегда ему мужчины.
А прозрел Дракон высшим видением:
Слишком добрые мы были, с любовью жили, жен своих любили, братьев меньших радостно поедали, и защищать себя не научились.
И собрал он самых сильных мужчин, и очистили они свою кровь от страха. И наполнили они свою кровь силою земли, силой сверкающих водопадов, холодом горных ураганов и огнем слепящего Солнца. Пили они воду, дышали они Солнцем, и стали они воинами - холодными, как снег, сжигающими, как Солнце. И стали они свободны силою своею, жестокостью своею. И замаливают до сих пор грехи любви, черной, демонической. И жены их полюбили за это. И смеялись они, когда радовались. И молчали, когда плакать нужно было…
Дошла эта сила и память о верховном Драконе по имени Ссаккиссо до наших времен. Далеко дошла. Трудно она всегда давалась. Настоящая она, эта сила, издалека и из большого отчаяния и горя вышла.
Все ненастоящее умирает. А тут, гляди, через тысячелетия прошла. Да вот подзабылась всеми. А ведь секреты Создатель раскрыл удивительные и настоящие. Только опять демоны затуманили…
Может быть, кто-нибудь туман тот да разгонит?..
В воскресенье вечером моя милая мама подошла ко мне и напомнила, что кто не работает - тот не ест. И чтобы я подумал об учебе: может, поступать куда-нибудь на вечерний придется. А то, что люди подумают…
Я всю жизнь работала, спину гнула, так что давай, милый, в понедельник утречком восстанови паспорт и устраивайся куда-нибудь на работу получше.
Легко сказать - получше! Двадцать лет - а ничегошеньки не умею делать. Да и не хотелось тогда этого.
Ситуация, честно говоря, была ужасная: каратэ, рукопашный бой милиция как-то аккуратно и незаметно прибрала в свои руки, со страшной силой осуждая раболепие, которое сквозило в этикете. "Советский человек не может кланяться! - аргументировала милиция. - Да и вообще ему свойственно ходить с гордо поднятой головой!"
Вздохнув и опустив голову, я пошел у нее - милиции - вымаливать себе второй паспорт, так как первый был уже утерян навсегда, раздумывая по дороге: "Какой же дурак, для того, чтобы стать хулиганом или дать кому-то в морду, будет тратить годы, чтобы сделать это в стиле тигра либо дракона или змеи? Не проще ли взять обычный молоток? И эффективней, и быстрее. А то пока научишься примерно с такой силой бить, так и охота к хулиганству отпадет".
Тернистый путь привел меня к начальнику паспортного стола. Просунув голову в дверную щель, я увидел гигантских размеров майора, который почему-то при виде меня громогласно захохотал. Сквозь хохот я услышал сдавленное "Обождите!", закрыл дверь и, понуро усевшись на обшарпанный стул, задумался. Вокруг меня была толпа людей в милицейской форме, которые сновали туда-сюда, из кабинета в кабинет, откуда периодически громогласно раздавался хохот странного майора.
Из приглушенных разговоров милиционеров я узнал, что начальником паспортного стола майор стал совсем недавно. А перевели его туда по инвалидности из какого-то очень серьезного отдела.
Я начал понимать причину смеха. Видно, преступники здорово поработали в свое время.
Тут из двери выскочил как ошпаренный молодой милиционерик.
- Заходи! - писклявым, но грозным голосом сказал он и побежал куда-то дальше.
Я зашел в кабинет. Майор увидел меня и снова захохотал.
Ну что? - грозно сказал он. - Все рассказывай, - потом, опомнившись и как-то странно хихикнув, вдруг печально спросил: - Ну, чего тебе?
Да вот, паспорт потерял…
Боже! Что здесь началось! Как будто я - не живой человек или как будто я этот паспорт закопал где-то специально. Когда майор узнал, что уже прошло три года, он даже радостно потер ладони.
Ну, рассказывай, - приказал он.
И я рассказал. Он долго слушал, потом вдруг понял, что я - бесполезный вариант, махнул рукой и, накатав на бумажке какую-то записку, заклеив и расписавшись, подал ее мне:
Второй этаж, тридцать восьмая комната.
Я кивнул головой и вышел.
Постучав в комнату, я отдал записку. Какая-то женщина распечатала ее, взглянув - усмехнулась. И тут началось самое страшное. Мне не нужно было принести справку только от дедушки Няма. Очевидно, потому что майор в его существование не поверил. Нужна была даже справка, что я действительно являюсь сыном своей матери, и ее почему-то должен был выдать начальник ЖЭКа. Он же должен был выдать справку, что моя мать согласна прописать меня у себя.
Начальник ЖЭКа удивился, но послал меня за матерью. Мать клятвенно уверила его, что я ее сын, и расписалась под тем, что согласна меня прописать у себя. Но начальник ЖЭКа сказал, что прописать он может только в том случае, если я устроюсь на работу. Я целую неделю бродил по городу и нашел идиотское, но все же подходившее мне место работы. Но там мне сказали, что без прописки принять меня на работу не могут.
И тут я понял, отчего хохотал майор. Похохотав немного в одиночку, я пошел к майору. Там у него мы похохотали вдвоем. Нахохотавшись вволю, майор сказал, что, если я в ближайшие три месяца не устроюсь на работу, меня посадят за тунеядство. Потом майор уже хохотал один. Мне было не до смеха. Потом я ему сказал: "Ну, вы же начальник паспортного стола…" На что он мне ответил: "Ну и что?" Оказывается, есть безвыходные положения.
В тридцать восьмой комнате я поинтересовался, сколько же мне дадут. Мне сказали, что я могу отделаться штрафом. Тогда я поинтересовался, где же взять деньги. "Деньги? - спросила грозного вида женщина в лейтенантской форме. - Деньги у нас зарабатывают честным путем". С чем я согласился, сказав ей, что готов хоть сейчас, но не дают. "Неправда, тунеядец!" - Она грохнула кулаком по столу, гневно сверкнув на меня глазами. Я пожал плечами и побрел домой.
Впрочем, справки я уже собрал почти все. Была даже такая, что я не болен сифилисом. И о том, что у меня нет собаки, чтобы я потом не подал прошение на расширение жилплощади.
Я пришел к маме и долго рассказывал ей и Серафимычу о неразрешимых проблемах. Я был готов уже прощаться, но тут великий маг и чародей - а он им оказался! - Серафимыч упорхнул к соседям звонить по телефону.
На следующее утро хохочущий майор выдал мне паспорт с пропиской.
- Держи, комсомолец! - хохоча, сказал он.
После этих слов я понял, что у Серафимыча какая-то тайная связь с комсомольцами. Может быть, даже с комсомольскими вожаками. В общем, я опять лишний раз ощутил свою несостоятельность.
- Так вот, - сказал карлик свирепого вида, дико вращая глазами… Я - маленького роста, страдаю от этого, чуть-чуть. Себя считаю лилипутом, но уж если кто ниже меня, то это должен быть карлик. Мой же начальник был грозным карликом.
Ты, - сказал он мне, - прошел у нас уже месячные курсы и технику безопасности. И я… Понимаешь? Я, - свирепо рявкнул он, - доверяю тебе компрессор! Слышишь? Компрессор!
Мой начальник завел меня в средних размеров здание, в котором была одна огромная комната. В центре стояло чудовище. Металлическое, с блестящими трубками, похожее на паука, все промасленное. Это и был компрессор.
Ну, ровно в восемь. - Мой патрон ткнул пальцем в висящие на стене часы, зловеще хмыкнул и ушел. И я остался наедине с чудовищем, о существовании которого узнал только месяц назад. Ровно в восемь я должен был нажать черную кнопку, и оно должно было ожить.
Чудовище своей огромной глоткой всасывало воздух со двора, каким-то чудом сдавливало его внутри своего брюха и тонкой струей посылало в трубу, которая то под землей, то сверху пробегала из цеха в цех. От нее шли крепкие шланги, и там уже люди для разных целей выпускали тугую струю воздуха.
Я с ужасом ждал восьми, еще не осознавая, что страшнее - мой начальник или это чудовище. Очевидно, он не такой и плохой, мой начальник, просто из-за того, что очень маленький, хочет казаться хотя бы страшным.
Ровно в восемь я нажал кнопку. Чудовище ухнуло, ахнуло и… заработало. Я должен был следить за уровнем масла, достаточностью охлаждения, отключаться на обед и включаться вместе с ним.
Машина набирала мощь. И вдруг с одной стороны потекло масло, с другой - забила струйка воды. Стрелки давления так страшно забегали, струя воды из блестящей трубы ударила сильнее. Я быстро выключил чудовище. Как я боялся его тогда, в первый раз, хоть и был разрядник-компрессорщик.
"Ну вот! Первый день - и авария", - мелькнуло у меня в голове. Я стоял, уставившись на своего подопечного, не зная, что делать. Дверь внезапно отворилась, и вбежал мой свирепый начальник.
Ты что! - истошно вопил он. - Включай! Мы же охлаждаем! Я стоял. Карлик включил компрессор, потом схватил меня за брючный пояс спецодежды и втащил в крошечную каморку, где стоял топчан, старый и истертый, видимо много десятилетий передававшийся по наследству. Я даже представил усатого дореволюционного компрессорщика в форменной фуражке, который чинно возлежал на нем.
Идиот! - вопил разъяренный начальник. - Мы же на том конце охлаждаем! Они же сгорят! - махнул он куда-то рукой, продолжая бесноваться.
Кто "они"? - с ужасом спросил я.
Формочки, - злобно прошипел он.
Какие формочки? - ужаснулся я.
Какие-какие! Для печенья, - шипел злобный карлик.
Для какого? - в ужасе снова спросил я.
Для того, которое ты жрешь!
Я не жру, - жалобно произнес насмерть запуганный компрессорщик. И вдруг мне стало ясно: я стою здесь, дрожу, обливаюсь потом, рискую жизнью из-за какого-то печенья, которое и едой-то не назовешь.
Я читал! - вдруг заорал я. - Я знаю, что бывает, когда взрывается компрессор!
Формочки сгорят… Понимаешь? - наступал на меня карлик. И вдруг я почувствовал неудержимое желание врезать ему в ухо. А вместо этого я проорал:
У нас же авария! Мы сейчас все взлетим!
Куда? - карлик повертел пальцем у виска.
В стратосферу! - не выдержал я.
И тут вдруг карлик обиделся. Стратосфера была для него слишком непостижима.
Стрелки барометра упали! - орал я. - Охлаждение водяное прорвало! Масло течет! Вызывайте бригаду! Тут уж карлик совсем изумился.
Формочки сгорят, понимаешь? - уже тихо спросил он. - Манометр упал - постучи пальчиком - стрелочка зацепилась. Водичка течет - тряпочкой подотри. Масло течет - долей.
И вдруг я в его глазах ясно и четко прочел - у меня это иногда спонтанно получалось - видно, уж он искренне удивился. "Кого еще найдешь за сто двадцать рублей?" - ярко вспыхнула у него мысль. Я опять понял, что стал каким-то странным человеком. Не тут и не в общине. А неужели есть третье?
Карлик пожал плечами. Подойдя к двери, он обернулся ко мне, приложил палец к виску и покрутил им. Перед тем как выйти, сказал:
Формочки, понимаешь? - и хлопнул дверью. А ведь меня не было всего лишь три года!
То, что эта металлическая гадина гремит, я понял минут через пятнадцать. У меня не было ни единой частички тела, которая бы не дребезжала. Барабанные перепонки гремели, как резонаторы у лягушки. И перед самым обедом я вдруг поразился: я четко услышал, как компрессор идеально правильно (я все мучился, не мог понять, что это) выстукивает "Калинку". Когда же до обеда осталось несколько минут и я молился на висящие часы, то понял, что здесь что-то не то, потому что ну никак компрессор не мог знать мотив моей любимой корейской народной песни. И тут понял, что я - ничтожество, что никакие медитации, никакая релаксация, никакие респираторные упражнения не могут побороть жуткий хаотический шум компрессора, в котором я уже начал различать грозные окрики Серафимыча. Я понял, что схожу с ума. И эти наушники, которые мне выдал карлик, грязные и набитые ватой, очевидно тоже доставшиеся по наследству, - детская игрушка.
Я тупо смотрел на часы с диким удивлением, что уже пять минут обеда, а он все гудит. Я дошел до того, что ждал, пока он выключится. Дверь с треском отворилась. На этот раз карлик казался невменяемым. Он нажал красную кнопку, и компрессор умолк.
Ты что?! - жутко вопил он. - Теперь охлаждаемся мы, а то сгорим! Как формочки!
Больше мой начальник не появлялся. Я благополучно запусти своего монстра после обеда и, постоянно подтирая за ним воду и масло, предавался печальным размышлениям.
Вроде бы ехал спасать всех сразу, а вот уже сколько времени ничего не делаю. Конечно, легко в общине. Они там все знают, чего хотят. Да нет же, и ребята мои вроде бы хотели. Только какое-то непонятное было это хотение. Я не скажу, чтобы они были глупые или слишком воинственные. Ведь они хотели познать истинную школу. Тут до меня дошло, что они познают то, что хотят познать. Но ведь откуда они могут знать, что им нужно хотеть? Или, может быть, я не авторитет? Наверное, скорее всего, это так. Видно, они все еще не могут привыкнуть, что мне нужно верить, что я уже совсем другой. Остался я в их памяти таким же разгильдяем, как и они. Тогда что же мне матери говорить, которая стирала мои пеленки, вытирала нос Как ей помочь? Будет ли она вообще меня слушать? Кто я для нее?
Я был почти в отчаянии. Ну, приходил я к своим ребятам пару раз домой. Мне там было не с кем и не о чем говорить. Меня не интересовали их проблемы. Я чувствовал, что они тяготятся мной, а их родители меня даже боятся. Когда я пытался своим ребятам рассказывать о законах Школы, о Космосе, травах, лечении - да, в общем, о Школе, о том, с чего начинали со мной, то они пожимали плечами и требовали движений, движений, движений. Я чувствовал, что их родители меня боятся и даже ненавидят, каким то смутным чувством ощущая опасность для своего внутреннего спокойствия и взаимопонимания, которое, как им казалось, установилось с детьми. Это был какой то животный страх, в котором я решил разобраться
И все же у меня хватало работы. Нужно было по-новому определить этот мир. Определить самому, основываясь на Великих Законах, которые мне подарила община. Нужно было подобрать ключи к сердцам человеческим. Ключ Истины. Но я не знал, с чего начать.
Я расслабился, начал делать дыхание и постарался использовать время и работу для Школы. Поэтому, поставив два ведра на некотором расстоянии друг от друга, держа в одной руке тряпку для масла, в другой - для воды, я плавно скользил по кафельному полу, то становясь на одну ногу, то на другую. Левой рукой я скользил по компрессору, с него на пол, с пола - снова на компрессор, потом выжимал тряпку в ведро для масла. Выжимать тряпку я помогал себе локтем правой руки, в которой держал тряпку для воды. И так скользя между ведрами, я собирал воду и масло. После очередного сложного пируэта, который развернул меня градусов на сто пятьдесят, я увидел застывшего в изумлении моего начальника. Он молчал. Я глянул на часы и выключил компрессор. Мы молча постояли еще чуть-чуть.
Завтра придешь? - спросил начальник. Я пожал плечами.
Конечно…
Ну-ну, - сказал он и вышел.
Нужно было собираться домой. Я разделся, помылся в маленьком гнилом душике и, снова одевшись в свою повседневную одежду, взял ключ, который мне торжественно доверил начальник - ключ от компрессорной - и который мне суждено было потерять в первый же день вместе с ключом от дома. В общем, это все случалось почти каждый месяц, и, скрипя зубами, начальник и Серафимыч привыкали менять замки. Дома менял Серафимыч, а на работе, после того как я в первый раз поменял замок, их начал менять начальник. И невдомек было моему милому начальнику, что необязательно нужно быть сумасшедшим, чтобы врезать замок в другую сторону. Что для этого всего-навсего нужно быть мастером второй степени, страдающим и не знающим, что делать в жизни дальше.
Бедный мой начальник! Ему было не по себе. Но справка о моей нормальности полностью его обезоружила. Все же я был нормальным и для этого общества, хотя бы по справке, и это укрепляло мою веру в будущее.
Когда я вышел из компрессорной, то вдруг ощутил, что на мгновение потерял сознание. После чего в уши страшно ударила тишина. И это на территории завода!..
Показав пропуск грозному вахтеру, я направился домой. Было далековато, с тремя пересадками. И ни на кого не глядя, я приехал домой. Ключей, конечно же, не было. Дверь открыла мать.
Ну? - спросила она, когда я зашел в комнату. Я пожал плечами.
Формочки чуть не сгорели, - ответил я и тут же уснул. И проснулся только на следующее утро. Мать удивленно смотрела на меня.
Что ж это ты там делаешь на сто двадцать рублей?
Охлаждаю, - спросонья сказал я.
Что охлаждаешь?
И тут я с ужасом заметил, что разговор повторяется.
- Формочки…
Какие? - спросила мать.
- Для печенья…
Для какого печенья?
И тут я понял, что это - мистика.
Которое я жру, - вдруг вырвалось у меня.
Чего? - не поняла мать.
Ну, в смысле того, которое мы едим, - исправился я.
Ну? - переспросила мать.
Ну что "ну"? - чуть не плакал я - мастер, который мечтал убедить мать в идеях Школы и который не мог рассказать даже о формочках для печенья.
Мы их охлаждаем, - повторился я.
- Чем?
Воздухом…
Понятно, - почему-то подозрительно сказала мать. - Ну, а потом?