– Ну, не очень-то! Не для этого идём, козлёнок, – заносчиво произнесла девушка. – А то у вас мужиков все мысли только об одном!
– Хорошо, хорошо, – сразу пошёл юноша на попятную, – я ж ведь, чтобы тебе понравилось, а не так чтобы…
– Ладно, ладно, – согласилась Нава. – Пришли уже. Поглядим, какой ты смелый да храбрый. Поди, за Игрим даже не слыхал?
– Где уж нам, – фыркнул Толмай. – В нашенских Грециях и Египтах про таковское и не слыхали.
Дорожка тянулась меж сопками, заросшими кедрачом, и скоро вывела на равнину, схожую чем-то с широкой лесной поляной. Но когда Толмай вздумал прогуляться по шёлковой нежной травке, и уже было занёс ногу, чтобы свернуть с тропы, тут же получил увесистый подзатыльник от своей спутницы. Оплеуха оказалась настолько неожиданной и тяжёлой, что парень просто-таки шлёпнулся, испачкав себе лиственную юбочку о мокрую глину.
– Да ты чего? – не понял он.
– Не смей, охальник, с тропы в сторону сходить! – прикрикнула девушка. – Гляди, козлёнок!
С этими словами Чернавка подобрала из-под ног камень и бросила на шёлковую луговую траву. Камень сначала лежал неподвижно, но потом мгновенно и беззвучно юркнул в бездну, как будто бы его и не было. Среди расступившейся ласковой травы возникло чёрное пятно водяной дыры, которая, пустив несколько пузырей, снова замаскировалась под полянку.
– Смекаешь? Нам только здесь можно, – Нава указала на кусты вересника, растущие у подножия сопки. – А то вас, мужиков, вечно надобно уму-разуму учить. С ума с вами сойти можно, баламуты проклятущие.
Нава ещё для порядку поворчала немного, потом замолчала, прислушиваясь. По густым кустам вересника они прошагали довольно недалеко. Вскоре Чернава остановилась, снова прислушиваясь, то ли к шуму кедрача на сопке, то ли, ловя болотные запахи, нет, нет, да и прорывавшиеся наружу.
Толмай невольно залюбовался девушкой, стоящей, как лайка в охотничьей стойке. Яга тем временем распахнулась и показала юноше скрытый под лохматой душегрейкой расшитый золотой узорчатой канителью зелёный сарафан девушки, поддерживающий высокую грудь, скрытую за побеленной тонкой льняной сорочкой. Что говорить, узорная оправа всегда придаёт красивый оттенок драгоценному камню.
– Ты чё это уставился, охальник, – Чернавка запахнула ягу, но её выдал яркий румянец, разлившийся по щекам. – Мы в Игримское болото отправились не для того, чтобы в ладушки поиграть.
– А скажи, Нава, – решился, наконец, Толмай. – Ты ведь одна живёшь, или я ошибся?
– Нет, не ошибся. А к чему тебе это? – девушка попыталась нахмурить брови, только это у неё сейчас плохо получалось.
– Просто знаю я, – объяснил парень. – Знаю, что в вашей стране Десяти Городов только замужние носят на голове кокошники. Девкам ничего кроме косы не положено. А ты кокошника не снимаешь, но сзади красивая девичья коса?..
Девушка посмотрела на него внимательно, как бы думая, отвечать – не отвечать любопытному гостеньке, потом всё же решилась:
– Меня выдали замуж за хорошего человека по решению родителей, по записи домостроевской, по выгоде семейной. И родители мои, как у нас водится, просто забыли обратиться за советом к Богу. Значит, и меня забыли спросить, готова ли я стать хотя бы не женой – невестой обручённой? Только родители часто за дочь решают, мол, стерпится, слюбится. А если нет? Если не стерпится, не слюбится, ни на что не променяется? Зачем тогда родители дитятку на свет рожали? Зачем холили, баловали? Затем, чтоб замужеством жизнь девке поломать, а себя успокоить – замужем, мол?
– Ну и что? В нашей стране часто так бывает, – пожал плечами парень. – Родители не всегда бывают неправы.
– Согласна, – кивнула Чернавка. – Но у нас не так. От Бога моему мужу была предназначена другая. Ведь рождаемся мы в миру этом для того, чтобы душу свою любви обучить. Вот и ты хочешь в Нижний мир сходить через реку Смородину ради того, чтоб любовь познать. А оттуда редко кто возвертается. И редко какой мужик согласится жизнь за любовь отдать! Но человек иногда безумную и нелепую страсть за любовь принимает. Выдали девку замуж, а за кого? Мой благоверный муженёк на меня даже не посмотрел ни разу, какая уж тут любовь!
– Как же так? – вытаращил глаза Толмай. – Мужик на бабу не взглянул ни разу? Так не бывает! Ты шутишь!
– Вот так бывает, – покачала головой Чернавка. – Наверно, только в нашем Хаосе такое случается. Через год мой благоверный умер от одиночества. А я – ни жена, ни невеста, ни вдова. Судьба такая.
Чернава обеими руками принялась растирать виски, видимо воспоминанья приносили ей тяжкую боль. Но, встряхнув головой, как собака отряхивается после купанья, вернулась к главному:
– Мы вот здесь остановимся, – она указала на самые непроходимые заросли вересника и первая полезла в середину.
– Зачем нам это? – поморщился Толмай, но последовал шаг в шаг за своей спутницей.
– Чтобы жить счастливо, станем жить скрытно, – отвечала та, не оборачиваясь. – Такой закон в животном и человеческом мире, а тем более у тех, кто живёт за чертой. Здесь черта тоже недалеко. Вон на косогоре видишь, большой гранитный камень из вересника выглядывает?
– Ну, вижу, – кивнул Толмай.
– Вот он-то и есть Бел-горючь! – прошептала девушка. – Из-под него малёхонький ручеёк вытекает и больше ничего. Только раз в месяц на полнолуние под ним вход в Зазеркалье открывается. А кто увидит открытое, надобно закрывать научиться, чтоб нечисти неповадно было.
Не совсем поняв женскую мудрость, Толмай всё же немного поворчал, однако, послушался. Недалеко от места, где Нава решила сделать схорон, из кустов вересника действительно выглядывала глыба белого гранита, но чем она отличается от других камней, никто не смог бы сказать и вразумительно объяснить.
Кто знает, как здесь надо себя вести? Ведь он же не учит Чернаву крабов ловить в Тритоновом понте? Там свои правила, здесь – другие. Возможно, Чернава открыла гостю Алатырь-камень не просто так, а чтобы тот понял, что на земле только любовь имеет силу неодолимую.
И всё бы, наверно, кончилось по уму, но вдруг девушка сама его уцепила за руку и только шёпот:
– Вот он!
Кто – он? – спутник Чернавки не сразу понял, да и не до того было. Но девица вцепилась в рукав, словно жернов в зёрна или вилы в сено, а оторвать бабу от себя не способен никакой новосильный мужик.
Парень попытался оглядеться то ли из чутья, то ли из заветных природных общений с внешним миром. Прямо сквозь кусты от сопки, со стороны Алатырь-камня проламывался медведь. В общем-то, зверь не очень походил на медведя а, скорее, это было какое-то существо. Но живое. И лохматости в нём было не меньше, чем у заправского таёжного мишки.
– Это Иркуйем-богал, – шепнула его спутница. – Он был когда-то ангелом. Не шевелись, иначе не выживем.
А существо ничем агрессивным себя не выдавало, просто шлёпало по болоту, словно в сосняке или малиннике. На голове у него была косматая шевелюра и по телу – густая шерсть, похожая издали на медвежью шкуру.
Однако, присмотревшись, можно было сразу заметить разницу между медвежьей шкурой и волосяным покровом этого существа. Тем более по болотной топи оно топало, как посуху. А это было довольно-таки странно, поскольку выглядело оно взрослее взрослого и с косой саженью в плечах. К тому же Иркуйем-богал усердно хрюкал, как сбежавший из тайги кабан, которому захотелось вдруг поваляться в Игримской грязи, то есть принять ванну.
– Он кто? – не утерпел Толмай от вопроса.
– Ты что, не видишь? – зашипела Чернавка. – Демон это. Болотный. Они к нам иногда ночами приходят с востока, но через черту переступить не в силах. А по ночам такой вой поднимают. Ужас! У нас говорят: вольно Иркуйему в своём болоте орать.
Толмай понял, что повезло увидеть ожидаемое чудище. И всё же казалось странным: существа, чья таинственность, неуловимость и опасность превратили их в мировую легенду, чуть ли не страшилку, на самом деле оказались удивительными, непонятными, невероятными, причудливыми, безобразными, странными, свирепыми, фантастическими, но не страшными. А ведь когда-то все они были Божьими ангелами!
Меж тем Иркуйем лёгкой поступью ступал на покрывавшую болотную жижу траву, но не проваливался. Толмай не верил своим глазам. Может, в этом месте вовсе не болото, а настоящая поляна? Но сомнения вскоре рассеялись.
Прямо у ног существа вода запузырилась и высоко вверх над болотной поляной взлетела толстенная змеюка. Взметнувшись метров на пятнадцать над поверхностью болота, змеюка зависла, разглядывая огненными глазищами косматое существо. Потом начала свиваться вокруг пришельца кольцами. Толмай открыл рот от удивления. По спине змея вздымались острые костяные перья, а шкура покрыта довольно крупной серебристо-чёрной чешуёй.
– Кто это? – только и сумел выдавить Толмай.
– Тот, кто закручивается в спираль, – просипела Чернава. – Тот, кого не ждали, царь-Горыныч!
– Знаешь, – тоже прошептал её спутник, – в храме Аккади есть халдейские надписи, где пишут о таком змее. Я думал это выдумки жрецов!
– Тихо ты, – снова зашипела Нава. – Если услышат, нам не уйти. Мы не готовы на встречу с ним.
Змей сворачивался многоярусными кольцами, но голова его оказалась прямо напротив рыла лохматого чудища. Снизу из-за свёрнутых колец показалась мохнатая мощная лапа Иркуйем-богала и почесала змея под челюстью. Тот радостно захрюкал, затем развернулся по глади болота, подставляя лохматому зверю спину с костяными перьями.
Хотя Иркуйем был довольно крупным зверем, но сумел втиснуться меж острыми костяшками на хребте царь-Горыныча. В следующую секунду змей, извиваясь, пополз по болоту в сторону вересниковых зарослей, где притаились Чернава с Толмаем. Мощная змеиная чешуя не боялась колючек, и толстое тело быстро проскользило рядом, обдавая схоронившихся людей крутым смрадным запахом.
Толмай отпрянул в сторону по интуиции, только далеко отпрыгнуть всё же не успел. Хвост дракона разбил его кожаный панцирь в клочья. Но что панцирь – парень услышал пронзительный крик своей спутницы!
Встряхнув головой, он огляделся. Змей пронёсся в лес, к Алатырь-камню, оставляя за собой широкую тропу. Но, ни среди кустов, ни на тропе Чернавы не было.
– Нава, где ты? – застонал странник. – Нава, милая, откликнись!
В ответ прошумел только ветер в кронах кедрача.
– Нава, Нава! Это я виноват! – юноша завыл, как смертельно раненный зверь, упал на колени и ударил кулаками в землю. – Не покидай меня, Нава! Что мне делать, Нава?..
В кедраче снова зашумел ветер, подхватил беспомощный крик и унёс его на вершину сопки. Толмай поднял голову и увидел Алатырь-камень, но в этот раз прямо в середине белого гранита зияла огромная трещина, будто царь-Горыныч расколол камень надвое и уполз в Зазеркалье, унося с собой Иркуйем-богала и сибирскую красну девицу.
Тут только Толмай понял, что за Чернаву он отдал бы всё на свете, лишь бы девица была рядом, лишь бы слушать её наставления, лишь бы ещё хоть разок заглянуть в глаза девушки. Да только сделанного не воротишь: не смог он уберечь девицу от клыков дракона! Видимо, это было наказанием за болтовню Навы, за указ на Бел-горюч камень, через который можно проникнуть в Зазеркалье.
Глава 8
Шура долго вспоминала этот сон, пришедший единожды, но уже никогда не повторявшийся, как некоторые другие сны. Самое интересное, что этой сибирской красавицей Чернавкой была сама Шура! Почему этот сон опять возвратился к Шурочке и кто такой Толмай, несостоявшийся поклонник, девушке, вероятно, надо было угадать самой, потому что сон не оставлял её. Более того, она, порой не к месту, вспоминала запах Игримского болота, смешанный со свежим таёжным порывом ветра и жуткую вонь царь-Горыныча, промчавшегося по кустам мимо Толмая с оседлавшим его Иркуйем-богалом.
Ничего в этом мире не происходит просто так и этот сон, видимо, послан ей для определения судьбы своей, не зависящей от пространства и времени. Ведь вся прошлая жизнь была явным преддверием будущего, к которому она должна себя подготовить.
Встреча её с отцом Агафангелом не прошла даром: Шура стала захаживать в церковь, иногда бывала и на Валаамском подворье, которое находилось совсем недалеко от Белорусского вокзала. Как правило, после службы они беседовали с отцом Агафангелом иногда даже совсем не на церковные темы. А однажды монах дал девушке телефон своего учителя иконографии Павла Петровича. Узнав, по чьей рекомендации обращается Шурочка, художник без лишних расспросов назвал адрес мастерской, пригласил в гости.
Мастерская была недалеко от дома художников на Брянской улице, где до сих пор жила Шурочка, на углу Калошина переулка и Сивцева Вражека. Арбат – место любимое не только москвичами – жаль, маловато таких в первопрестольной, всё больше холдинги-молдинги-билдинги и всевозможные прочие заграничные заимствования.
Шурочка с раннего детства любила эту часть города самой чистой младенческой любовью. А вот сейчас… сейчас ей очень не нравилось, что куда ни глянь, вползает запад в российский быт гадом ползучим, мокрицею мерзостной. Что во все века масоны не смогли оружием добиться, то в одночасье за тридцать серебряников продал душу исторического города мэр вместе со своей "мерской" командой!
По всем районам Москва перестраивалась, перекраивалась и переделывалась, но москвичам всё равно жить было негде, потому как новые застройки продавались пришлым, помогающим превращать Москву в большой мировой базар Москвабад, где для русского человека или того же москвича просто нет места.
Но Шура искренне верила – не задавить никому и никогда матушку-Россию! Богородица не допустит. Ведь давно известно о покровительстве Божьей Матери. Она в своё время выгнала Наполеона из Москвы, заставила драпать немчуру до самого Берлина во время Второй Мировой. Неужели же сейчас москвичи заступления не получат? Об этом не хотелось даже думать, только пакостные мысли без приглашения сами вползали в пустую девичью голову, а незваный гость – хуже татарина.
Пустой голова была потому, что иногда дурацкие соображения возникали не к месту и не ко времени, только не желали исчезать вот так вот запросто. Татары после Куликовской битвы тоже не желали уходить запросто и мучили Русь ещё сто лет.
Шура шла от "Пушки" по Тверскому – решила прогуляться, благо, времени было предостаточно, и погода этому способствовала всеми фибрами. Лето красное – довольно холодное в этом году – решило блеснуть напоследок, ослепить игрой красок и образов, оставить по себе память нетленную. Листья то и дело срывались с бульварных клёнов и кидались под ноги одинокой девице, не спеша идущей к Никитским мимо Литинститута, МХАТа, Пушкинского. Только Чеховской библиотеки на углу уже давно не было: кому-то помешала. Вероятно всепроникающему и пронырливому западному капиталу. Ведь не просто так уже напрямую и довольно открыто выражаются западные идеологи, мол, Россия для Европы может служить только как кладовая сырьевых ресурсов.
Любовь к Бульварному кольцу тоже была частью характера, если не частью или осколком не совсем ещё разбитой души русской москвички. Здесь всегда можно было погулять просто так, и Шура частенько гуляла именно просто так, просто сама. Даже идиому "бульварная девица" она присвоила без стеснения, поскольку в её понятии это название являло собой нечто совсем другое, неземное, афористичное, но никак не общепринятое.
Свернув на Арбат, Шурочка сразу попала в водоворот богемы, знакомый до боли в задней пятке. Великие, но ещё всемирно не признанные поэты, певцы и художники устроили на арбатской брусчатке свою тусовку. Кто продавал копии с известных картин или исключительно свои эмпирические выплески на холст, кто прямо здесь рисовал портреты или дружеские шаржи на заказчиков, кто тут же читал и продавал свои гениальные стихи, а некоторые просто пели с подгитарным сопровождением, собирая в шапку подаяния – каждый по-своему распоряжался дарованным от рождения талантом.
Девушка здесь не бывала с тех самых пор, как утащила из лап кришнаитов подружку Нино, хотя любила Арбат по-прежнему, иногда гуляла среди тутошней разноцветной экстравагантной, как и сама Шурочка, публики. И что бы там ни говорили, она была очень рада встрече, будто вернулась из дальне-далёких стран в родной дом, где и стены жить помогают, где всё своё, родное и не совсем ещё продажное.
Девушка всматривалась в обычные, в общем-то, но дорогие ей лица арбатских насельников, даже узнавала кое-каких старожилов. На углу Староконюшенного, как всегда, ребята рассказывали анекдоты. Судя по многочисленным слушателям и всплескам весёлого смеха, дела у ребят шли хорошо. Шура из чисто женского любопытства протиснулась в первый ряд.
– Представляете, – вещал рыжий коротко стриженый парень, – приезжают как-то наши три богатыря во Францию. В те времена это самая крутая турпоездка была. Так вот. Подгуляли мужики и ну к французским тёлкам приставать. А за соседним столиком – мушкетёры, которым, понятное дело, это не понравилось. Дартаньян весь из себя на понтах и на шарнирах подкатывает к богатырям, Илье Муромцу ставит крестик мелком на кольчуге и говорит:
– Милостивый государь, сегодня в три часа дня я буду иметь удовольствие заколоть вас именно в это место на кладбище Пер-Лашез. Тот посмотрел на мушкетёра, вытер рукавом грудь и говорит своим: – Мужики, обсыпьте-ка его мелом. Где там моя палица?
Под дружный хохот один из выступающих стал обходить зрителей с шапкой, как водится. Шурочка тоже внесла свою лепту и отправилась дальше, но ушла недалеко. Буквально через несколько десятков метров вокруг летнего пивного ресторанчика стояли бритоголовые мальчики в малиновых и зелёных пиджаках с карманами. Ну, с бритоголовыми отморозками всё ясно, а вот за этой живой изгородью девушка увидела известного всему городу Сына Юриста, который депутативно пьянствовал в тёплой студенческой компашке. Надо же, чего только на Арбате не увидишь! Место такое.
Её внимание от студенческой попойки отвлекли возбуждённые голоса. Шура оглянулась. Оглянулась и застыла. Прямо на арбатских булыжниках сидел Герман в белой полотняной рубахе, подпоясанный красным кушаком с кистями. Вокруг кольцом стояли банки разных калибров, а рядом маячил парень, держащий в руках такую же банку. Правда от других эта посудина всё же отличалась: в её стеклянном брюхе возились разноцветные огни, будто кусочек радуги смяли, скомкали, засунули в стеклянный каземат и заставляли крутиться в банке, как мозаику в калейдоскопе.
– Так это что, джин что ли? – спросил у Германа парень.
– Чудак человек, говорю тебе – ангел! Они только в такую посуду ловятся, – ответил Герман. – Они вишь как, ждут-пождут сердешные, чтобы людям в жизни помочь. Да люди молиться перестали. Просить помощи у ангелов разучились. Вот я и помогаю им, крылатым да не пристроенным с творческими чудаками навроде тебя встретиться. А где же ещё, как не на Арбате. Только здесь и можно встретиться с настоящим ангелом. Да…
Герман резво поднялся с земли, встряхнулся по-собачьи.
– Ну, что? Возьмёшь ангела? Бери, пока на тебя Божья милость сваливается. Завернуть? – спросил он. – А то потом сам искать будешь – не найдёшь, просить станешь – а не обломится.