БУЛЬДОЗЕРИСТ ФЕДЯ
- Ты Федю-то, бульдозериста знаешь? Не знаешь? Таких чудаков еще и поискать… Парень - что ты! Медведь. Плечищи - во! Бицепсы… Он тебе что хошь свернет. Такой чудак. Мотоцикл взял в кредит, ИЖа. Ну, хера ли ездить не умеет. Даром что силища в руках. Как ни поедет - поцарапается. Все с него летит, все с него падает. Ну, четыре раза сковырнулся, на пятый раз взял его, положил на землю, да и говорит сменщику: "Вася, езжай!" - "Ты что, - говорит, - сбесился?" - "Езжай, тебе говорю. И все!" - "Нет, говорит, - я на него не поеду бульдозером". - "Езжай, - говорит, - а то, говорит, - сам сяду…" Ну, Васе-то чего, он и поехал. Так мотоцикл в ляпушку. Шутишь ли - бульдозером. Чего там от него осталось?.. "Давай, говорит, - лопату. Я его сейчас, - говорит, - своей рукой закопаю…" И закопал. "Все, - говорит. - Теперь я спокойный. А то, - говорит, - мне с ним жизни нет…" А деньги за него еще не выплатил. Четыреста восемьдесят рублей денег еще платить… Жена у него маленькая баба, а занозистая. "Ты, - говорит, - чего натворил? Ты, - говорит, - чего наделал? я бы, - говорит, - его продала по крайности, а теперь - чего?"
А Федя только: "Не надо он мне! Не было у меня его и не будет…" А баба все на него наскакивает. "Ты с ума, - говорит, - совсем сошел! Чего натворил-то? Еще ведь четыреста восемьдесят рублей…" И по затылку его, все по затылку… Маленькая бабенка, а злобная… Он, Федя, только что отмахивается. "Ты, - говорит, - чего щиплешься? Ты, - говорит, - спасибо скажи, что я на нем никого не убил и сам не убился…" Двое ведь у них детей. "Тебе, - говорит, - кто нужен? Он или я?.. Подумаешь, - говорит, четыреста восемьдесят рублей… Да я тебе больше заработаю. Я заработал и еще заработаю Я - бульдозерист. Я тебе и так и калым заработаю. А только я теперь спокойный. Нет его - и все! И мальчишки в металлолом не сдадут. Я только знаю, где он зарытый, да сменщик - Вася. А он не скажет… Мне, говорит, - его продать - я не хочу. Мало ли чего, еще убьется кто на нем. А я не хочу кому-либо плохо сделать. А так я - спокойный. Своей рукой зарыл. А то еще убьется на нем кто, я переживать буду. Ну его!.. Не надо он мне". А она только: "С ума сошел! Сбесился!" И вот по затылку его, и вот по затылку… А он: "Да чего ты щиплешься? Дура ты и есть дура. Ты радоваться должна, что я живой остался. Ты чего жалеешь-то? Муж у тебя целый? Целый. Не покалечился? Не покалечился. Ну, и радуйся, дура! Ты чего щиплешься? А то ведь я и сам двину, так не обрадуешься". А у него - бицепсы во! Плечи во! Медведь, говорю тебе, чистый медведь! Он так и следователю сказал: "Товарищ лейтенант, нет его и все! Списывайте его с меня. Я, - говорит, на все согласен, только я на него злой… Черт, - говорит, - с ним, с ИЖом. Я, - говорит, - не только что четыреста восемьдесят, я, - говорит, - всю тыщу заплачу, чтоб только его не было! Я, - говорит, - на нем четыре раза поцарапался, да пятый раз чуть лоб не разбил… Я гляжу, у всех мотоциклы, ну, и я себе взял. В кредит. Думаю, поезжу на нем. Как ни сяду - все лечу… Он прям бешеный… На нем только газ дашь, уже глядишь на спидометре - девяносто. И опять я лечу. Не надо он мне, и все! Я на своем бульдозере ездить буду. Он у меня десять километров - больше не идет. Я на нем спокоен. Еду я на нем по своей стороне, по обочине. Уж я ни в кого не врежусь. Если только кто в меня врежется… Так и то у меня вон - нож. Сам он и разлетится… А этого черта, его мне не надо. Я только сменщику говорю: "Езжай и все! А не поедешь, так я сам сяду. Все равно ему не быть. Не дам я ему быть, и все тут!" Только теперь я спокойный. Нет его! В ляпушку!.. И никто его теперь не найдет. И вы, - говорит, - товарищ лейтенант, не найдете. Только что с миноискателем… А сменщик Вася вам не скажет. Нет его, и все. Я что положено за него заплатил. И еще заплачу. Мне не жалко. Зато я - спокойный. А жену не слушайте. Дура, она и есть дура. У нас двое ведь детей. А что, неровен час, я бы разбился? Куда б она с двоими-то? Кто ее, дуру, возьмет? Она радоваться должна… Баба, она и есть баба. Чего там она понимает? Я заработал и еще заработаю. Я бульдозерист". Такой чудак, понимаешь. Таких во всем городе не найдешь… "Езжай, говорит, - Вася, а то сам сяду. Я, - говорит, на него больно злой… В ляпушку! Не надо он мне…"
март 1971
Вечером из открытых окон нетрезвые голоса. Громче всех, конечно, поет в угловом доме свадьба:
Как зять тещу
Повел ее в рощу!
Вот тебе, теща,
Зеленая роща!
Посадил ее на кол,
Приударил кулаком!
Вот тебе, теща,
Зеленая роща!
Зятюшка, батюшка,
Грех тебе будет!
Вот тебе, теща,
Зеленая роща!
Ах, так твою мать,
Стала грех разбирать!
Вот тебе, теща,
Зеленая роща!
Следующий дом - двухэтажный. Из каменного низа:
Ты вспомни, изменщик коварный,
Как я доверялась тебе…
Из деревянного верха:
Это было в Гренаде,
Где испанцы живут,
Где цветут алианы,
Где гитары поют…
Через два дома на той стороне:
Что ж я буду делать,
Милый мой дедочек?
Что ж я буду делать,
Сизый голубочек?
Из второго деревянного этажа:
Подари мне забвенье,
Подари мне любовь,
Я такой одинокий,
Что люблю тебя вновь…
Через два дома:
Спекулируй, бабка,
Спекулируй, любка!
Спекулируй, сизая
Ты моя голубка!
А свадьба уже выплеснулась на улицу и пляшет прямо на траве.
И она:
Эх, сват, сват, сват,
Не хватай меня за зад,
Хватай только за перед,
Лучше горе не берет!
И он:
У милашки под рубашкой
Облигацию нашел,
Расстегнул свою ширинку,
Тут и номер подошел!
И она:
Девка - розовый букет,
Между титек - комитет,
Ниже пупа - райпродком,
Пожалуйте за пайком!
И он:
У милашки под рубашкой
Сорок восемь десятин,
Я молоденький мальчишка
Обрабатывал один!
И она:
Солдатики умны,
Завели на гумны,
Там рожь, лебеда,
Там и дать - не беда!
И он:
На дворе барана режут,
Я баранины хочу!
Если к осени не женят,
X… печь разворочу!
И ничего он уже не разворотит. И он, и она, и вся свадьба, и соседи, и те, что через два дома, - все уже отравлены.
Вот тебе, теща, зеленая роща!
Плохо мне одному… С тех пор, как умерла Матрена, - совсем плохо. Я ненавижу грязную жирную посуду, свои черные кастрюли и чайник… Ненавижу свой веник и совок для мусора со сломанной ручкой… Ненавижу сосиски в целлофане и слипшиеся кислые пельмени…
Но при всем своем желании я не могу представить себя женатым, как не могу вообразить себя далай-ламой…
Я вообще почти не верю в самую возможность брака. Это - редчайший дар, и я видел его лишь у двух-трех избранных еврейских пар, когда возникает некая неправдоподобная близость, сильнее родственной, сильнее дружеской, сильнее всего на свете…
Недаром ведь тот, у кого гостили Ангелы, при случае запросто выдавал жену за сестру.
Да и неизвестно еще что лучше - грязная посуда и липкие пельмени или закормленные внуки с золотушной сыпью на толстых мордашках, да взрослые паразиты дети?..
Только один раз в жизни я стоял как бы на грани брака.
По счастию, у моей тогдашней пассии не было ни малейшего желания, да и никакого резона выходить за меня.
Было это в самый мой кишиневский период, когда я бродил по агонизирующей Москве и глушил себя спиртом из тоненькой гарднеровской чашечки. Дама моя была в некотором роде замужем, и при этом муж ее был не то чтобы род дворецкого при ней, а просто тряпка, ветошка…
Рога мы ему наставляли с такой наглостью, что я и до сих пор диву даюсь…
А была она весьма холодная и расчетливая стерва, которая только что постельную работу любила и знала, а я при ней - просто сосунок, кувшинчик… И ей было совершенно ясно, что, несмотря на зто, для роли ветошки я никак не годился… А потому и не следовало бросать мужа ради меня…
И не захотела она, не согласилась бежать со мной в Потогонию - страну любовной испарины…
Смешно подумать, я ведь стреляться хотел…
Наш рогоносец уже тогда, кажется, чего-то пописывал и даже печатал в ихних газетах… Потом она вывела его в люди, сделала "инженером человеческих душ", одним из главных инженеров, и все это с такой решительностью, что он и пикнуть у нее не смел.
Недавно она его без особой печали, но с большим почетом схоронила, оставшись вдовою с квартирой и с авторскими правами. И вот теперь, я слышал, держит у себя салон для либеральных литературных мнений…
Эх, да что там щелкоперы, бумагомаратели! Салонодержатели - вот чертово семя! Вот бы кого узлом завязал, в муку стер бы вас всех, да черту в подкладку! В шапку, туды ему!
ВИТЕК И ЮРКА
Прошлое воскресенье у меня с утра трещала голова, и я решил пройтись по городу. Сначала потолкался на барахолке, ходил мимо развешанного на заборе тряпья и разного старого хлама, разложенного прямо на снегу. Потом вошел в самый базар. Не выдержал - с жадностью съел прямо у прилавка замерзший соленый помидор и такой же ледяной огурец. Больше было тут нечего делать, и ноги понесли меня по направлению к столовой "Заря", где, как я знаю, изредка бывает пиво.
В просторном и неопрятном зале было немноголюдно. Посетители сидели строго разбившись на два лагеря - поближе к кухне те, что пришли поесть, поближе к буфету те, что пришли выпить пива или портвейну.
Я купил у буфетчицы кружку и пошел к столику у окна. За ним сидел в одиночестве крепкий тридцатилетний паренек с красной физиономией и оттопыренными ушами. Одет он был почти щегольски - шерстяная рубашка и добротный синий костюм. Пиво пил важно и сосредоточенно.
- Разрешите? - сказал я.
Он молча кивнул, и я уселся.
Говорить и мне не хотелось. Каждый из нас был занят своей кружкой. Моя кончилась быстрее, я встал и подошел к буфету.
- Повторить? - услужливо спросила буфетчица и налила мне новую порцию.
Я вернулся за столик.
В зал вошли еще три человека. Оглядевшись, они приблизились к моему соседу и молча пожали ему руки. Потом, очевидно решив, что мы с ним собутыльники, поздоровались и со мною.
Один из них - личность примечательная. Высокий, худой. На лице и на переносице несколько глубоких царапин. Нос опух, и нельзя разобрать, природная на нем горбинка или благоприобретенная. Глаза совершенно заплыли. Пестрый бумажный свитер, под которым скорее угадывается, чем виднеется расстегнутая черная рубашка.
Двое других - шестерки. Один такой серенький с припухшими губами, а другой - белобрысая челка и носик выемкой.
Эти двое принесли пиво и стаканы, куда немедленно был налит цвета марганцовки портвейн. Мне тоже предложили, но я отказался. Они осушили стаканы, запили пивом.
Сначала заговорил Юрка - тот самый, солидный, в синем костюме, к которому я подсел.
- Прихожу, понимаешь, с работы - матери нет. Я в гардероб. Смотрю, нового пальто тоже нет. Я - к соседям. Говорят, не бывала. Я - к снохе. И тут нет. Я туда, сюда… Иду в больницу. Точно, говорят. В Горький отправили. В больницу. Рак у нее Желудка. Мы со старшим братом к врачу ходили. Говорим, нам-то хоть скажите. Рак, говорит, желудка. Ей-то не говорят. Хронический, дескать, гастрит у тебя. И есть ничего не может. Только молоко, сметану… Тут недавно прихожу, говорит: "Юрка, чего-то пельменей хочется". - "А чего? - говорю, - мясо у нас есть. Много ли нам вдвоем-то надо? Давай накрутим". Ну и накрутили. И вот, поверишь, только что четыре штуки съела - вырвало. Шестьдесят два года. Сколько еще протянет?.. И младший брат вернется, чего будет делать?..
- Толька? - сказал Витек, худой с разбитым лицом.
- Ну! - подтвердил Юрка, - Это ведь какой жук! Он в зоне, мне ребята говорили, он там работает, как лось… А выйдет - все. Ему какая хочешь зарплата, хоть шестьдесят рублей, только бы ему не работать. Только бы ему ни х… не делать. И, главное, хитрый ведь какой. Вот ты ему говори - он тебе поперек ни слова. Как будто соглашается. Знает, старший брат. Будет спорить, я же на него наору. А отойди ты на два шага, все по-своему сделает. В зоне вкалывает, а тут не хочу - и все!
- Он вообще чудак, - сказал Витек. - Вот он мой ровесник. Двадцать семь ему, а уж он почти червонец сидит. Только выйдет, его обратно в зону тянет…
- И там он работает, как лось, - сказал Юрка. - Чего теперь будет делать, не знаю. На мать уж надежда плохая. Старший брат - у него семья. Сестренка у нас в институте учится. Хочешь не хочешь, а каждый месяц тридцатка. Ему бы какая ни зарплата, только бы ничего не делать. Я в Прибалтику уезжал, на асфальтовом заводе работал. Говорю мастеру: "Возьми братишку на мое место". Там три дня в неделю работаешь, остальные на Клязьме лежишь загораешь. И меньше ста восьмидесяти не получается. Если ты там два дня прогулял, бригадир никогда тебе ничего не скажет. Но не пятнадцать же дней. Тут тебя уж никто не покроет. А мать у меня такая. Никогда денег не спросит. Сколько ей в получку принес - пять рублей - пять. Сто семьдесят - сто семьдесят. Никогда не спросит Положил на швейную машину и все. Утром говорю: "Мать, мне похмелиться надо, дай два рубля". Без звука…
- У меня такой характер, - сказал Витек, - сколько денег есть, только стакан попал - все! Все пролетят. Ты вот ухитрялся три раза в день напиться? А я почти каждый день так… Лечиться думаю.
- Мне лечиться ни к чему, - сказал Юрка. - Я захочу - не пропью. Тут мать приходит, говорит, в ателье материал есть по двадцать четыре рубля метр. "Цвет, - спрашиваю, - какой?" - "Черный, - говорит, - без полоски". "То что надо". А денег ни копейки. Так вот, веришь, я из аванса три рубля пропил, а из получки - два. Нет, и все! Или вот я в Прибалтике жил. Двести сорок зарплата, девяносто командировочные. И все подчистую пропьешь. Иной раз на питание не хватает. Придешь к семейному: "Дай десятку, на питание не хватает". Вот до чего доходил. А тут отпуск. Ну, думаю, мне деньги будут нужны. Целый месяц тут надо гулять. И как отрезал. Говорю: "Не высылайте мне зарплату. Только командировочные". На питание хватало - во как! В воскресенье бутылку возьмешь, и нормально…
- Нет, у меня все летит, - сказал Витек. - Характер такой… Слыхал? Казбек из особого в строгий перешел? "Через четыре года я, - говорит, опять тут буду". Понял?
- У него ведь побег отсюда, из нашей зоны был, - сказал Юрка. - Я тогда в милиции на "Победе" работал. С автоматчиком его вывели, посадили в машину. С тех пор я его не видал.
- Не, ты соображаешь, особый на строгий? - сказал Витек. - Значит, он чего-то там думает…
- Таких артистов сколько хочешь, - сказал Юрка. - К нам, помню, прокурор по надзору приезжал, рассказывал. До 1 ноября шестьдесят девятого года в "крытке" легче было, чем в строгом. Так такие есть артисты. Он тебе такое нарушение сделает, что срок ты ему не добавишь, а в крытку перевести надо. Таких артистов сколько хочешь.
Или вот симулянты. У нас в зоне многие на аппендицит косили. Скажет все признаки, ну, его и режут. Каждый день - операция. Полбарака резали. Ну, одного они все ж поймали. Он все признаки сказал, а его врач и спрашивает: "На каком, - говорит, - ты боку спишь?" А он и скажи: "На левом", - говорит. "Иди - говорит, - отсюда, симулянт". А там оказывается, на левом спать - он еще хуже болит. Кишки как-то там натягиваются. "Иди, говорит, - отсюда, симулянт".
- Тащи еще пиво, - сказал Витек белобрысому с выемкой на носу. - У тебя вроде червонец был?
"Выемка" неохотно вынул аккуратный бумажничек.
- Я его разменял.
Я вынул рубль и положил на стол. Рубль взяли не сразу, и "выемка" с "сереньким" пошли за новой бутылкой марганцового портвейна.
- А помнишь, у нас война была? - сказал Витек. - Поверишь, по шестьдесят человек выходило с ножами, с палками, с обрезами - кто с чем. Ярцевские на городских. Драка была - что ты. Шесть человек в больницу отвезли.
- Тут у нас как, - сказал Юрка, - в Ярцеве парк и в городе - парк. Там танцы и тут танцы. Ярцевских поймают в городе - бьют. Городских в Ярцеве бьют. Городские меньше чем по семьдесят человек в Ярцево не ездят. Вдесятером там делать нечего. И те так же… Ну и драка же тогда была. На суде потом только спрашивали: "Видели, как этот дрался?" - "Видели". - "Три года". - "А этого видели?" - "Видели". - "Два года". Так гребли, за милую душу…
- А помнишь, - сказал Витек, - парк хотели закрывать?
- Это из-за студента, - сказал Юрка. - Студента одного тогда ножом пропороли и в пруд скинули.
- На смерть? - сказал я.
- Нет, просто так порезали, - сказал Юрка. - Ну, девчонки из общежития вызвали скорую помощь. И пошло дело. У него мать оказалась партийная. Шум подняла. Из области понаехали. Думали парк закрывать.
- Да, было время, - сказал Витек, - я тогда без ножа из дома не выходил. Всегда с ножом. А теперь вот боюсь. Как пьяный "мусора" увижу, так бежать. Не хочу опять в зону. Надоело. Я ведь в пятнадцать лет первый разряд по баскетболу имел. И по плаванью. Меня в техникум без экзаменов брали. Знаешь, какой парень был… А потом стал закладывать, и пошло…
"Выемка" и тот, "серенький", притащили еще одну ноль восемь. Я опять отказался от стакана и купил себе еще пива.
- Давай познакомимся, - сказал Витек, когда я вернулся с кружкой. - Я ведь думал, ты Юркин друг. Мы еще раз церемонно пожали друг другу руки. "Выемка" разлил портвейн, и они выпили.
- А помнишь, как с солдатами дрались? - сказал "серенький".
- С солдатами драться не надо, - сказал Юрка. - Чего с него взять. Он по своей воле, что ль, сюда приехал? Это еще хуже, чем в зоне. Там ты хоть знаешь, за что сидишь. Украл, убил или там подрался. А солдат - чего? Приходит он домой, а ему повестка: кружка, ложка и поехал… Чего его бить, он не виноват.
- Нет, - сказал Витек, - я тебе говорю: с солдатом лучше не вяжись. Шел я тут мимо части ночью. Смотрю, солдат девку у забора наладил. Я его за плечо, говорю: "Я - второй". А он мне: "Пошел ты…" - говорит. Я ему в рожу. Он мне. Ну и понеслась… Тут я наверх глянул, через забор еще лезут пять рыл. Ну, я - бежать. Откуда только ноги взялись… С солдатом лучше не связывайся.
- А чего с ним вязаться, он не виноват, - сказал Юрка.
- А ты сам кем будешь? - спросил у меня Витек. Пришлось представиться. Витек свистнул.
- Это хуже чем прокурор,
- КГБ, что ли? - сказал "выемка".
- Хуже, - сказал Витек.