– Подожди, – она высвободилась из его рук. Его глаза начинали привыкать к темноте, и в конце лестницы над собой он уже различал серый прямоугольник, на фоне которого чернел ее силуэт. Кен поднялся вслед за ней и очутился на чердаке с полом, покрытым широкими струганными досками, и такими крутыми скатами крыши, что встать в полный рост он мог только посредине. Сквозь запыленные окна струился бледный свет полумесяца и звезд. С гвоздей свешивались старые паруса от рыбацких лодок и спасательные жилеты. Сильвия быстро пошла в угол и вытащила оттуда мешок почти в половину ее роста. Бросив его на пол, она стала извлекать из него бесконечную ленту белой парусины, свободными складками ниспадавшую на пол и образовавшую целую гору, которая почему-то казалась легкой.
– Это со старой яхты "Галлз уингз", – начала было она. – Помнишь… Поцелуй Кена не дал договорить. Они опустились на парус, на удивление мягкий. Чисто пахло коноплей и смолой. Она встала на колени рядом с ним и одной рукой начала расстегивать блузку. В полумраке она не казалась молодой. Ее лицо, обращенное вниз, выглядело усталым. Глаза стали больше, а плечи – тоньше. Неправильно истолковав его взгляд, она сказала, запнувшись:
– Я уже не такая красивая. Извини. Он поймал ее руку и притянул к себе.
– Я слишком тебя люблю, чтобы тратить время на разговоры, – только и смог вымолвить он.
Часть вторая
КОГДА-НИБУДЬ ТЫ ПОЙМЕШЬ…
Глава 9
После этого они не раз еще просыпались в предрассветный час, чтобы выйти в сырое утро на тайное свидание. Как полушутя, полусерьезно заметил Кен, на такое способны лишь по-настоящему влюбленные. Они устали шептаться, строя всевозможные планы. Им хотелось говорить, смеяться, кричать, но они понимали, что даже в эллинге нужно разговаривать шепотом. В пять утра, словно воры, они потихоньку выбирались оттуда по одному, непрестанно озираясь и боясь попасться кому-нибудь на глаза.
– Все это бессмысленно! – однажды утром с горечью заявила Сильвия. – Даже если Барт отдаст мне детей без скандала в суде, легче не станет. Может, я ненормальная, но я буду переживать за него. Я столько о нем заботилась! Разве можно бросить его здесь, на острове, наедине с Хаспером? Он сопьется и умрет. Он не будет есть и…
– Что-то нужно решать, – проговорил Кен.
– Будь мы оба подлецами, – ты бы наплевал на Молли, а я бы спокойно ненавидела Барта!
– Это невозможно, ты же знаешь.
– Знаю! Но что же делать?
– Я как-нибудь устрою, чтобы вы с Бартом поехали на юг. Это на время решит ваши проблемы.
Над остальным подумаем позже, смотря по тому, как пойдут дела.
Сильвия закусила губу. На нее нахлынуло ощущение надвигающейся беды.
Третьего сентября Джоргенсоны покинули Пайн-Айленд. Джон Хантер помахал рукой Молли на прощанье, а Сильвия, глядя на его одинокую фигурку на холме, чуть не плакала от жалости и к нему, и к себе. Кен обещал попытаться еще до зимы вызволить их с острова, но она сомневалась, что ему удастся найти выход из тупика.
Теперь Кен постоянно испытывал желание кричать на Хелен, словно хотел выместить на ней вынужденный шепот с Сильвией на острове. Они спорили, нужно ли им побывать в Буффало перед отъездом на зиму во Флориду. После того как Кен нехотя согласился – на две недели, – они не могли договориться, где жить: в отеле или дома у родителей.
– Если мы остановимся в гостинице, они обидятся на всю оставшуюся жизнь, – сказала уязвленная Хелен. – Что с тобой, Кен? Успех ударил тебе в голову?
– Нет, – уныло ответил Кен. – Просто я не люблю спать на диване.
– Не хватает роскоши?
– Длины не хватает, черт подери! – крикнул Кен. – Ноги некуда девать.
С момента их возвращения с острова у Кена быстро нарастало чувство раздражения. "Наверное, я несправедлив и жесток, – утешал себя Кен, – просто сдали нервы". Но все, что его окружало, производило на него отталкивающее впечатление, и он недоумевал, как не замечал этого раньше.
Дело было прежде всего в самом доме и идеальном, как на картинке, газоне перед ним. Старый Брюс Картер, часами ползая на карачках, пропалывал его, поливал и удобрял, злобными окриками отгоняя детей и собак. Газон отнимал у него гораздо больше времени, чем книги или газеты. При виде его, коленопреклоненного, за прополкой, можно было подумать, что он боготворит свой газон. "Может, так оно и есть", – думал Кен.
Потом эта его машина, голубой "Понтиак" прошлогоднего выпуска, который старик каждый вечер протирал тряпочкой, а к концу недели обязательно полировал, причем с нежностью. В его отношении к машине и газону – что-то непристойное, считал Кен.
Вид тещи, Маргарет Картер, тоже злил Кена – уж очень та напоминала свою дочь – поистине Хелен в квадрате. Кен подумал, что черты характера тещи, столь явные для окружающих, очень многое говорят и о Хелен.
Так же, как старый Брюс подолгу тер машину, Маргарет чистила серебро и натирала жидким воском мебель и полы. Шум пылесоса в доме не прекращался. Стиральная машина и сушилка на кухне работали постоянно, и, если какое-нибудь полотенце или простыня не сверкали ослепительной белизной, Маргарет тут же запускала их обратно в машину; в результате белье быстро изнашивалось.
Кен полагал, что, благополучно объединив в своем сознании чистоту со стерильностью, она сравнивала способность к воспроизводству потомства с грязью, во всяком случае, поступала соответственно. Собак в дом не впускали, потому что они портят ковры, но кошек Маргарет любила. У нее было три кошки, и всех кастрировали. Даже очень породистая, персидская, не продолжила своей родословной, поскольку должна была служить для Маргарет забавой и только.
Она постоянно суетилась вокруг Молли. И Кена больше всего тревожили мысли о том, что будет с дочерью, если Хелен после развода переберется к Картерам. На свое четырнадцатилетие Молли получила от Маргарет в подарок кипу детской одежды размером на девочку разве что лет десяти. Старой леди хотелось, чтобы Молли носила в волосах банты, бурно протестовала, стоило той слегка подкрасить губы, и высмеяла Молли, когда она, краснея, призналась в своем желании иметь лифчики. Услышав, как Молли просит мать подкупить ей гигиенических пакетов, обескураженная Маргарет воскликнула:
– Неужели, детка, у тебя уже начались месячные? Это ужасно, ты же еще совсем ребенок!
Вскоре после приезда в Буффало Кен повидался со своими финансовыми советниками и с Берни Андерсоном. Выяснилось, что выгодно проданы права на дочерние предприятия "Марфэба", и вместе с ежегодными поступлениями от компании, купившей "Марфэб", дивидендами с акций, гонорарами за консультации фирме годовой доход Кена составил около ста тысяч долларов. Кен согласился вступить в дело, но сказал, что активно подключиться к работе сможет лишь после того, как уладит кое-какие личные проблемы. Берни не стал уточнять, какие именно; он знал Хелен уже давно. Следующую встречу они назначили ориентировочно на середину зимы в Париже.
Узнав, что дела у Кена идут в гору, а не наоборот, как она боялась, Хелен спросила:
– Скажи, Кен, раз нам так повезло, не могли бы мы сделать что-нибудь для мамы с папой?
– Например?
– Я хочу купить им новый дом. Я знаю, это дорого, но если мы действительно так богаты…
– Конечно, – ответил Кен и про себя, усмехнувшись, подумал: покупка дома для Картеров может смягчить горечь надвигающегося развода. Эта мысль немного притупляла угрызения совести.
В процессе поисков дома еще более отчетливо проявился характер Картеров. Маргарет, не стесняясь, объявила агентам по продаже недвижимости, что не желает соседства с евреями и свой дом тоже ни за какие деньги не продаст евреям, поскольку не хочет предавать бывших соседей и друзей.
– Не видать бы вам нового дома, если бы не еврей, – не удержался Кен. – Мой компаньон как раз еврей, а идея организовать собственное дело принадлежит ему.
– О, я знаю, они очень ловкие дельцы, – ответила Маргарет.
– В данном случае это совсем не так. А все-таки, продали бы вы свой дом Берни?
– Не сомневаюсь, он прекрасный человек, но ведь дай просочиться одному, спасу от них не будет. Это нечестно по отношению к нашим соседям.
– Пожалуйста, не спорь с мамой, – вмешалась Хелен.
По мере продолжения поисков Кен выяснил, что Маргарет не желает жить по соседству не только с евреями, но и с католиками. И, уж конечно, никаких поляков и итальянцев, которые за последнее время так разбогатели, что их дома не отличить от прочих: тут надо быть особенно осторожным. Само собой разумеется, следует избегать негров, которые, как доложил агент, проникают в старые районы города. Никаких школ поблизости: дети, беготня – слишком шумно.
– Итак, – однажды вечером сказал жене Кен, – мы ищем место, где рядом нет евреев, поляков, итальянцев, негров, детей, католиков. Правильно?
– Не придирайся, – попросила Хелен.
– Я только хочу внести полную ясность. Знаешь, когда я был маленьким, нас, шведов, в Небраске не очень жаловали. Вы здесь тоже против шведов?
– Конечно нет. Что с тобой, Кен? Ты никогда не был таким злым!
Наконец дом был найден. Он располагался на бедной пригородной улице и представлял собой – вместе с участком – нечто вроде большого калифорнийского ранчо. Этот самый большой и самый дорогой дом в округе смотрелся столь нелепо на фоне остальных, что никто не хотел его покупать и посреднику пришлось сбавить цену с шестидесяти до сорока тысяч долларов.
– Это как раз то, что надо! – воскликнула Маргарет.
Как-то на рассвете на следующий день после того, как был найден дом "что надо", Молли выбралась из спальни и прокралась из комнаты матери вниз, в гостиную, где спал отец. Как была в ночной рубашке и кимоно, она присела на диван у него в ногах. Он открыл глаза и улыбнулся.
– Я не хотела тебя будить, – сказала она.
– Я уже не спал. Хочешь под одеяло?
– Да.
– Тебе приснился страшный сон? – спросил он, когда она улеглась рядом.
– Нет, просто захотелось к тебе.
Они обнялись, как бывало, когда она, увидев во сне что-нибудь страшное, ночью прибегала к нему. С младенчества Молли была удивительно теплым и нежным ребенком. Однажды, когда ей было семь, обвив его ручонками за шею и глядя на него полными обожания глазами, она попросила его жениться на ней. Сейчас, совершенно не осознавая себя женщиной, она прижалась к нему, ерзая и слегка посапывая от удовольствия и нисколько не смущаясь при этом, потому что несмотря на проснувшуюся чувственность была невинна. Прикоснувшись губами к ее волосам, он спросил:
– Рада, что мы вернулись в Буффало?
– Не очень.
– Почему?
Она сморщила нос и ответила:
– Слишком унылая картина. Я люблю горы и море.
– Я тоже.
– Поедем на остров в будущем году?
– Надеюсь.
– Лето было забавное, – сказала она.
– Тебе понравилось?
– Мне не понравилась яхта.
– А остров?
– Остров – да, – ответила она, но в ее больших глазах мелькнула тревога. – Пап, мы можем поговорить? Я имею в виду, как раньше, серьезно.
– Конечно.
– Ну так вот: Джонни Хантер меня поцеловал, и я тоже его поцеловала. Ты считаешь, я не должна была этого делать?
– Он тебе нравится?
– Вроде, да.
– Тогда, думаю, ты правильно сделала. Но слишком увлекаться такими вещами не следует, тебе еще рановато.
– Он не пытался сделать ничего плохого. В последний день перед отъездом, до того, как мы спустились в яхту, он попросил меня с ним прогуляться. Все время повторял, что я умная девочка, и вдруг поцеловал меня вот сюда, – Молли тронула тоненьким пальчиком губы. Кен улыбнулся.
– Потом он извинился, но смотрел на меня с таким, не знаю, отчаяньем, что ли, ну я и поцеловала его в ответ.
– Я рад, что ты так поступила, – сказал Кен.
– А потом он спросил, не могли бы мы зимой переписываться. Если позволяет ледовая обстановка, им на остров почту доставляют раз в неделю. Он спросил, буду ли писать ему, а я согласилась.
– Ну и правильно.
– Как ты думаешь, мама не будет против?
– Не вижу причин.
Молли вздохнула и потянулась.
– Здорово! Я тебя люблю, пап. А теперь я лучше пойду наверх, не то бабушка меня убьет.
– За что?
– Прежде чем выхожу из комнаты, нужно убирать постель; у нее так заведено, будто это заповедь из библии или еще откуда-нибудь. Кроме того, мама сказала, бабушка очень огорчается, когда ее не слушаются.
– Какой кошмар! – ответил Кен, сделав свирепые глаза. – Выходит, лучше слушаться.
Молли скорчила гримасу и выпрыгнула из кровати. Уже сверху послышался ее приглушенный смех.
Кен лежал, глядя в окно на ровный загородный пейзаж. "Что ожидает Молли, – думал он, – если оставить ее здесь с этими двумя женщинами? Они ее выхолостят так же, как выхолащивают кошек, и к двадцати годам она станет такой же, как они". Кен сжал кулак и стукнул им о ладонь.
На следующий день Кен заболел: сильная простуда, перешедшая в бронхит. Он лежал мрачный на диване, поджав под себя ноги и кашляя. В том году зима наступила рано даже для Буффало, и в середине сентября пошел снег. Кену хотелось знать, идет ли снег на Пайн-Айленде и как там сейчас Сильвия. Он представлял себе, как она в ожидании обещанного письма волнуясь стоит возле Барта, пока тот разбирает почту.
Бронхит не проходил, и Маргарет не нравилось, что диван целыми днями не сложен. "Это ужасно, – говорила она, – но ни женщинам, ни девушке нельзя спать в гостиной, потому что на окнах нет ставней, и кто угодно может заглянуть". Старик Брюс предлагал для больного свою спальню, но в нее можно было попасть только через комнату Маргарет, и Кен отказался. Молли подставила к дивану кресло и положила на него подушку, чтобы он мог вытянуть ноги.
– Наверное, ты мог бы лечь в больницу, – с надеждой предложила Маргарет. – С таким кашлем…
– Я не лягу в больницу, – взревел Кен.
– Но нам с мамой надо начинать укладываться, готовиться к переезду, – объяснила Хелен. – Мы будем очень заняты…
– Вы занимайтесь вещами, – заявила Молли. – О папе позабочусь я.
Два дня подряд Молли составляла подробный график его температуры, которая колебалась от нормальной до сорока, давала лекарства строго по предписанию врача. Приносила книги из библиотеки; к его удивлению, именно те, что его интересовали.
– Откуда ты знала, что мне это понравится? – спросил он, держа в руках новый роман, отзыв о котором недавно вырезал из газеты и положил в бумажник.
Молли была довольна.
– Просто догадалась, – ответила она.
На третий день Молли сама свалилась с ангиной и лежала у себя наверху. Маргарет и Хелен, занятые заворачиванием бесконечных чашек в бумагу, которые они укладывали в коробки со стружкой, проявляли явные признаки раздражения.
– Не знаю, что и делать, – причитала Маргарет. – Держать здесь двух больных антисанитарно. В самом деле, Кен, глупо отказываться от больницы.
– Я уже могу вставать, – ответил Кен. – Теперь я сам буду сиделкой.
В тот же день Кен встал. Когда он читал Молли книжку, сидя в ногах ее постели, в комнату вошла Хелен.
– Тебе письмо, Молли, – она протянула квадратный конверт кремового цвета.
Молли молча его распечатала. Хелен не уходила, наблюдая за дочерью.
– Пойдем, Хелен, я принесу тебе еще коробок, – позвал Кен.
На лестнице Хелен сказала:
– Это письмо от Джона Хантера.
– Да!?
– Полагаешь, в ее возрасте нормально получать письма от мальчиков?
– Почему бы и нет?
– Мама считает, что это неправильно.
– Иногда мне хочется скатать из твоей мамочки шарик и заткнуть им ее же собственную глотку!
– Тише, Кен! У нас маленький дом!
В этот момент Маргарет с усталым видом вышла из кухни. В ее седых волосах застряли стружки. Губы были плотно сжаты. Кен отправился в подвал, где хранились коробки из-под посуды, вынес одну. Подходя к гостиной, он услышал голос Маргарет:
– В любом случае я с ней поговорю, дорогая, этого нельзя так оставлять.
– С кем вы поговорите? – взорвался Кен, швыряя коробку на пол.
Маргарет провела рукой по волосам.
– Это мы с мамой о своем, милый, – сказала Хелен.
– Вы говорили о письме, которое получила Молли?
– Это наше личное дело, – ответила Хелен.
– Как угодно, но я требую, чтобы ребенку не было сказано ни слова!
Хелен приняла обиженный вид, задрав по привычке подбородок и прикрыв глаза.
– Не груби маме!
– И не думал. Я только требую того, что касается воспитания моей дочери!
– Она и моя дочь!
– Конечно. Поэтому решать что-то, связанное с ней, мы будем вместе!
Маргарет взяла со стола очередную чашку и проговорила:
– Я желаю девочке только добра.
– Извините, мама, – ответил Кен, – но это наше дело.
– С мальчиками и девочками в этом возрасте всегда случаются неприятности, – продолжала Маргарет. – Почитайте газеты.
– К Молли это не имеет никакого отношения!
– Я не настаиваю. Но в свое время Брюс доверял мне воспитывать Хелен.
– В разных семьях бывает по-разному, – взяв себя в руки, сказал Кен. – Теперь, если позволите, я отнесу Молли молока, а потом вздремну.
По дороге его осенила идея. Когда он вошел, Молли читала; письма видно не было, и он не стал о нем спрашивать. Молли улыбнулась и тоже промолчала.
– Ты смогла бы сейчас выдержать перелет в самолете, моя хорошая? – спросил Кен.
– Конечно! Куда летим?
– Я тут подумал: неплохо бы отправиться во Флориду и как следует прогреться – нам с тобой вдвоем.
Глаза девочки широко раскрылись от удивления.
– Это было бы чудесно!
– С мамой я еще не говорил, но мы это уладим.
Он спустился в гостиную, решив как следует подготовить сцену для предстоящей беседы. Быстро разобрал диван. Снял брюки и, как он полагал, очень живописно повесил их на дверную ручку. Рубашку бросил па спинку стула в стиле XVIII века, а на подоконнике, где на обозрение прохожих выставили лучшие чашки Маргарет, пристроил ботинки и носки. Растянувшись на диване в нижнем белье и натянув одеяло до пояса, он с удовольствием осмотрел произведенный им беспорядок.
– Хелен, – позвал он. – Можно тебя на минутку?
– Ты сам не можешь подойти? – спросила Хелен.
Завернувшись в одеяло так, чтобы снизу торчали волосатые ноги, он направился в столовую.
– Я, кажется, снова заболеваю, – произнес он, старательно кашляя, и, взяв со стола чашку, добавил – Сюда можно сплюнуть?
– Нет! – в один голос, ужаснувшись, воскликнули женщины.
– Куда же прикажете мне сплевывать?
– Я тебе дам бумажных салфеток и пакет, – сказала Хелен. – Тебе правда так плохо?
– Ужасная слабость. Пойду в гостиную, прилягу. Вернувшись, Хелен застала его на диване с нелепо торчащими из-под одеяла голыми ногами. Получив пакет и пачку салфеток "Клинекс", он принялся усиленно сморкаться и харкать.
– Мне придется некоторое время полежать в постели, – начал он. – Пару недель.
– Жаль, что ты нездоров, – проговорила Хелен, обводя взглядом комнату.