– Может, мне лучше поехать во Флориду? – продолжал Кен. – У Молли тоже ангина не проходит, нам с ней будет полезно прогреться на солнце.
– Я не могу сейчас ехать! Мне надо помочь маме с переездом.
– Понимаю, – посочувствовал Кен. – Как не помочь? Приедешь к нам позже.
– Ну…
– Здесь нам болеть не годится.
– Конечно. А кто будет за вами ухаживать?
– Мы сами позаботимся друг о друге и на солнце быстро поправимся.
Только тут взгляд Хелен упал на подоконник.
– Если ты уверен, что вы в состоянии лететь, прекрасно.
– Мы летим сегодня же вечером.
Через шесть часов они были уже в воздухе, и Молли, впервые в жизни летевшая на самолете, крепко держала отца за руку. Внизу, словно море драгоценностей, светился Буффало.
– Здорово, – проговорила Молли.
Глава 10
Ненастным октябрьским днем шхуна "Мэри Энн" входила в залив Пайн-Айленда, чтобы доставить почту. На краю старого шаткого причала стоял в ожидании крепкий темноволосый мальчик, Джон Хантер, одетый в перешитые из маминых потертые лыжные брюки и тяжелый морской плащ Барта времен войны. Пока шхуна, преодолевая волны, пробиралась по заливу, Джон на причале боролся с ураганным ветром. Когда старое судно, ведомое капитаном Хербом Эндрюсом, поравнялось с причалом, Клод, брат капитана, передавая Джону полупустой мешок с почтой, крикнул:
– Эй, Джонни! Что случилось с Хаспером?
– Я сказал ему, что сам получу почту.
– У тебя, должно быть, появилась девушка! Или заказал что-нибудь по каталогу?
Джон усмехнулся.
– По каталогу, – отозвался он и, не дожидаясь, пока отойдет шхуна, побежал наверх.
Снег уже покрыл остров, голые ветви деревьев раскачивались и шумели на ветру. Джон поднялся в маленькую комнату над гаражом, служившую его отцу кабинетом. Бледный, одетый в старую лейтенантскую форму, Барт сидел у себя и читал. Зимой и осенью он стал носить свою военную форму, объяснив, что выряжаться здесь не перед кем, а гноить хорошую теплую одежду стыдно. Как обычно, он был слегка пьян. Сразу после полудня Барт начинал со стоящей на льду бутылки калифорнийского пива. В пять наступал час коктейлей, главным образом мартини, и продолжался до семи. В половине девятого он приступал к виски и пил до часа ночи, пока не засыпал. Он не считал себя законченным алкоголиком и часто делился своими соображениями на этот счет с Сильвией. Чтобы он ругался или заплетающимся языком говорил нечто невразумительное, случалось редко. Как правило, он умело дозировал выпивку, ухитряясь целыми днями поддерживать себя в состоянии притупленного благодушия. Когда сын принес почту, безмятежная улыбка уже играла на его лице.
– Поспел вовремя, Джонни? – спросил он, снимая с гвоздика на стене ключ. Вставить его в замок почтового мешка Барту удалось далеко не сразу. Подняв мешок выше, чем требовалось, он высыпал содержимое на пол.
Там оказались письма из благотворительных обществ с просьбами о пожертвованиях, "Уолл-стрит джорнэл" за неделю, дюжина счетов; последние он отложил в сторону – с ними разбиралась Сильвия. Конверт, адресованный Тодду Хасперу и надписанный корявым почерком его девяностолетней матери, которая жила в Харвеспорте и писала ему раз в неделю зимой и летом, несмотря на то, что ни разу не получила ответа. И, помимо всего, два голубых конверта из Палм-Ривер, штат Флорида; один – Джону – с крупным детским почерком, другой, с адресом, профессионально отпечатанным на машинке, Барту.
Ни слова не говоря, Барт отдал Джону его письмо, и мальчик ушел с ним к себе в комнату. Барт был рад остаться один; последние несколько месяцев чье-либо присутствие его тяготило. Он с любопытством распечатал письмо от Кена.
"Дорогой Барт!
В Палм-Ривер я нашел возможность хорошо вложить капитал: в один из мотелей на пляже. Но дело в том, что для его содержания трудно найти подходящую супружескую пару. Может быть, вы с Сильвией рискнете принять участие в этом предприятии на паях со мной? Я обеспечиваю финансовую сторону, вы административную и хозяйственную. Управляющему с женой полагается квартира и приличная зарплата или процент с прибыли. Мы с Хелен купили неподалеку дом; я рассчитываю приезжать туда в отпуск, а все остальное время он в вашем полном распоряжении. Посылаю фотографию мотеля; если вы заинтересуетесь моим предложением, буду крайне признателен.
Возможно, я излишне самонадеян, но мне кажется, стоит попробовать.
Искренне Ваш, Кен" Пока Барт читал, с его лица не сходила усмешка. С письмом в руке он вышел в спальню; Сильвия шила там платье на допотопной ножной швейной машинке. Когда он вошел, Сильвия откинула со лба волосы и вопросительно взглянула на мужа.
– Что у тебя там?
Он молча положил перед ней письмо. С каменным лицом она прочитала написанное и возвратила ему.
– Что скажешь? – поинтересовалась она. Барт улыбнулся.
– Сильвия, есть старая шутка: "Может быть, я сумасшедший, но я не дурак". Думаю, – это про меня.
Ее лицо сохраняло неподвижность, только глаза раскрылись чуть шире.
– Никто не говорит, что ты сумасшедший, Барт.
– Я знаю о вас с Кеном, – спокойно произнес он. Она опустила голову.
– Все это время у тебя был еще один обожатель, – продолжал Барт бесстрастным ироническим тоном. – Ему известно о тебе гораздо больше, чем ты думаешь…
– О ком это ты?
– О нашем старом друге.
– Что за старый друг? Не играй со мной в кошки-мышки, Барт!
– Тодд Хаспер. Очевидно, прошлым летом вас с Кеном мучила бессонница, а Хаспер тоже гуляет по ночам.
Несколько мгновений она молчала, потом проговорила:
– Гадко, что ты узнал об этом таким образом.
– Ну, не знаю. В некотором смысле это сблизило нас с Тоддом.
– Прекрати, Барт! Разве это повод для шуток? Он побледнел, насмешливая улыбка сползла с его лица.
– Ни в коем случае, – сказал он. – Оказывается, Тодд обожает тебя с тех пор, как ты приехала сюда девочкой.
Она вскинула голову.
– Что ты имеешь в виду?
– Тодд не очень-то умеет внятно объясняться, но он говорил что-то о твоем раздевании перед окном и прочий вздор. По всей видимости, он изучает твою жизнь. Он не страдает болезненной тягой к подглядыванию в окна и, судя по всему, в его интересе нет ничего нездорового. Он – ученый, этакий орнитолог-наблюдатель. Кроме того, в некотором смысле он в тебя влюблен.
Сильвия закрыла глаза.
– Мне нечем оправдаться.
– Неужели?
– Кроме одного.
– Да?
– Я повзрослела, Барт, и изменилась.
– Ты предлагаешь забыть прошлое?
– Нет. Я предлагаю посмотреть в лицо настоящему.
– Как?
– Я люблю Кена.
– Очень трогательно, – сказал Барт.
– Мы с детьми не можем оставаться здесь, на острове, с тобой.
– Ты хочешь развестись?
– Да. Но я не хочу причинять тебе боль.
Он стоял, выпрямившись, словно солдат по стойке "смирно".
– Ценю твою заботу.
– Ты знаешь обо мне правду, и я ничего не отрицаю. Не отрицай же и ты правды о себе.
– И что же это за правда?
– Тебе нужно уехать с острова, Барт. Зимой ни тебе, ни мне с детьми находиться здесь нельзя.
– Но ты намерена забрать при разводе детей?
– Да.
– Я могу сделать так, что на суде тебе будет несладко. Я – пострадавшая сторона и безвинен, – Барт скривил губы в подобие улыбки.
– Знаю.
– Думаю, Тодд будет не прочь выступить свидетелем. Он долго обо всем этом размышлял про себя, и теперь самое время ему выговориться.
Сильвия прикрыла глаза рукой.
– Но дети…
– Ты сама виновата.
– Если на то пошло, я могу доказать, что ты алкоголик, – тихо проговорила она в отчаянии. – Так или иначе, ты ведь не хочешь оставить детей на острове, правда?
– Имею полное право.
– Да, имеешь, но ты не настолько плохой отец, чтобы воспользоваться этим правом.
– Конечно. Спасибо, что поняла.
– Почему бы тебе не поехать с нами во Флориду? Я не хочу оставлять тебя здесь одного.
– Да что ты? – запальчиво изумился он. – Пусть я потерял деньги, дорогая, но еще не опустился до такой степени, чтобы пойти на содержание к любовнице Кена Джоргенсона. Или его жене?
– Не знаю.
– Думаю, вам будет нелегко совладать с этой женщиной, я имею в виду Хелен. Она не так покладиста, как я.
– Возможно.
– Может, я ненормальный, но кое-что еще понимаю. У нее есть оружие. Твой громила не захочет потерять дочь.
– Да.
– Не верю, что он когда-нибудь на тебе женится.
– Может, и не женится.
– Я хочу только сказать, – начал Барт и вдруг, словно по команде "вольно", весь как-то обмяк. – Я готов все забыть, если ты согласишься оставить письмо без ответа.
– Нет.
– Этого я и боялся, – невесело произнес Барт. – Большинство женщин не хотят прощения.
– Не в этом дело.
– Я отдам тебе Карлу, – продолжал он уже бесстрастным тоном. – О ней я не смогу позаботиться.
– А Джонни…
– Я бы хотел оставить сына у себя, – с достоинством высказал окончательное решение Барт.
– Здесь даже школы нет!
– Он уже не маленький и будет учиться в интернате. За обучение я позволю заплатить твоему другу.
– А летом? Ты не годишься в отцы, Барт! Любой суд это признает.
– А ты что за мать? Неужели лучше доверить воспитание мальчика любовнице Джоргенсона?
Сильвия снова закрыла глаза.
– Я предлагаю компромисс, – сказал Барт. – Ты берешь Карлу, оставляешь мне Джонни, а я не буду вытаскивать на суде грязное белье.
Сильвия молча покачала головой.
– Я не могу оставить тебе Джонни.
– Почему?
– Ты его убьешь. Вспомни…
– Да, я был пьян. Но вот что я тебе скажу. Я отправлю его в интернат, а потом в летний лагерь. Жить здесь он практически не будет.
– Тогда зачем он тебе?
– Он останется моим сыном.
– Гордость, – отметила Сильвия.
– Если хочешь, да. По правда говоря, ему лучше быть подальше от нас обоих. Интернат – лучший выход.
– Да, – безнадежно произнесла Сильвия. – О, Господи, остается только надеяться, что так оно и будет.
– О Карле говорить нечего, – печально продолжал Барт, – она слишком мала. Забирай ее. Но Джон мой сын, и я хочу, чтобы он им и остался.
– Можно ему меня навещать?
– Лучше не вспоминать о том, что ушло.
– Я так не считаю.
– А я – именно так. И в данном случае ты поступишь по-моему.
– Позволь мне с ним видеться хоть изредка. Нелепо запрещать это!
– Нет, – ответил Барт. – Ты попытаешься его вернуть. Прошу тебя не беседовать с ним даже сейчас. Мы вместе сообщим ему о случившемся.
Уронив голову на руки, она заплакала. Он стоял рядом, глядя на нее, и уже хотел было нежно дотронуться до ее плеча, но внезапно отвернулся и с перекошенным лицом вышел из комнаты.
Глава 11
"Дорогой Джон, – писала Молли. – Я во Флориде. У нас забавный домик, выкрашенный в зеленый цвет. Купание прекрасное, а волны даже больше, чем на острове. Здесь иногда бывают ураганы, но при мне еще не было. Мама пока в Буффало и приезжает завтра. Представляю ее лицо, когда она увидит морского ежа, которого я нашла на берегу. Папа заспиртовал его в банке. Безобразный до ужаса".
В таком роде были исписаны четыре страницы, в конце стояла подпись "искренне твоя, Молли".
– Джонни получает любовные письма, – доложила Карла.
Джон покраснел.
– Ничего подобного, – возмутился он. Вечером в своем письме он сообщил Молли последние новости о морже, которого видели с острова.
На следующий день было очень холодно. В половине пятого Бартон Хантер в отутюженной Сильвией форме вошел в комнату Джона. Сын лежал и читал "Тарзана".
– Джон, будь добр, зайди, пожалуйста, к нам, – отчетливо произнес он. – Мы с мамой хотим обсудить с тобой кое-что важное.
– Конечно, папа, – Джон спрятал книжку под подушку, подальше от Карлы, и последовал за отцом. В комнате родителей на маленьком кресле в углу сидела Сильвия. На ней было новое, только что пошитое бледно-голубое платье. Когда вошел Джон, она достала из сумочки сигарету и, резко чиркнув спичкой, закурила.
– Нам нужно поговорить с тобой об очень серьезном деле, сын, – начала она, при этом глаза ее выражали мольбу.
– Каком? – спросил он.
В комнате стояли две одинаковые кровати под белыми кружевными покрывалами, доставшимися Барту в наследство от матери. Барт присел на ту, что стояла ближе.
– Известие не очень приятное, сын, – сказал он.
– Что случилось? – снова спросил Джон. В воздухе витал аромат маминой пудры и духов, напоминающий запах сирени. В зеркале туалетного столика отражалась стеклянная ваза с тремя красноватыми кленовыми листьями.
– Мы с мамой разводимся, – произнес Барт.
В полной тишине выстрелила спичка, которую Сильвия зажгла, чтобы прикурить потухшую сигарету.
– Разводимся, – повторил Барт, подумав, что мальчик не понял, о чем речь.
– Почему? – Джон стоял очень прямо, и голос его звучал твердо.
По лицу Барта промелькнула тень, но тут же исчезла, и уже приторно-фальшивым тоном он ответил:
– Когда люди любят друг друга, они женятся. Иногда они перестают любить друг друга, и тогда им лучше разойтись. Это называется разводом.
– Ты поймешь, когда вырастешь, – натянуто проговорила Сильвия.
– Да, – подтвердил Барт.
За окном залаяла собака Хаспера.
– Когда? – переспросил Джон.
– Когда вырастешь, – повторил Барт.
– Нет, когда вы разводитесь?
– Мама уезжает сегодня после обеда.
– Джон, дорогой, но на тебе это не слишком отразится, – сказала Сильвия. – Ты будешь учиться в хорошем интернате, мы уже договорились.
Джон промолчал.
– Мама забирает Карлу, а ты, надеюсь, в перерывах между учебой и лагерем будешь со мной.
Джон издал какой-то звук, шумно выдохнул воздух и повернулся к матери.
– Ты берешь Карлу?
– Да.
Вдруг ему пришло в голову, что мать оставляет себе Карлу просто потому, что любит ее больше. Эта мысль настолько его ошеломила, что он потерял дар речи.
– Не переживай, – сдерживая волнение, проговорил Барт. – Мы с тобой будем жить замечательно.
– И ко мне как-нибудь приедешь, – добавила Сильвия.
– Нет, – еле слышно произнес Джон.
– Что, дорогой?
– Никогда! – с трудом выдавил Джон.
– Джонни! – воскликнула Сильвия, поднимаясь с кресла. – Пожалуйста, не надо так!
Она притянула его к себе, и он против своей воли на какое-то мгновение прижался щекой к ее груди, вдыхая знакомый аромат духов, но тут же отстранился.
– Не стоит огорчаться, – сказала она. – Ты скоро станешь взрослым, и мы будем часто видеться.
Джон ничего не ответил; он плакал и, пытаясь сдержать слезы, часто-часто всхлипывал.
– Мы не будем скучать вдвоем, – робко пытался утешить его Барт.
Джон молча глядел то на мать, то на отца. Потом вдруг взвился и опрометью помчался к себе. Он слышал, как вскрикнула мать, но не остановился и, вбежав в свою комнату, запер дверь.
Скоро слезы высохли; более того, он чувствовал, что у него пересохло во рту. Ему почудилось, что следом за ним в комнату проник приторный запах духов и пропитал здесь каждый предмет.
В тишине он услышал шаги матери и стук в дверь. Он не ответил.
– Джонни! – позвала она. – Впусти меня. Он лежал и молча сжимал кулаки.
– Пожалуйста! – попросила она.
Где-то сильно хлопнула дверь, и послышались шаги Барта.
– Оставь его в покое, черт возьми!
С моря доносились глухие, зловещие удары волн о скалы. Джон перевернулся на спину и лежал, глядя в потолок и стараясь не шевелиться. "Пусть она думает, что я умер, – твердил он про себя. – Пусть думает, что я умер". По потолку шла длинная трещина со множеством ответвлений, напоминавшая изображение реки на карте. Тарзан со своей лунной невестой мог бы пуститься по ней в плавание на выдолбленном каноэ, и Джон отправился бы с ними; они бы неслись через пороги, мимо кишащих в мутной воде крокодилов, а с берега раздавались бы хриплые крики диких кошек. "Держись, Джон!"– сказал бы ему Тарзан. "Вперед! – прозвенел бы голос лунной девушки, которая во всем была похожа на Молли. – Вперед, к лунным горам!"
Через некоторое время Джона разбудил стук хлопнувшей двери и шум отъезжающего автомобиля. Он понял: уезжает мать. Его первой мыслью было, что этого не может быть, что сейчас раздастся стук в дверь, и она войдет в комнату в своем голубом платье, окутанная ароматом духов. Но ничего не произошло. Ему отчаянно захотелось помчаться следом, что есть силы бежать за машиной, но его не пускала гордость. Он остался лежать неподвижно и в конце концов опять заснул.
Проснулся он словно от толчка. Было совершенно темно, и кто-то ломился в дверь. На какое-то мгновение все стихло, потом прозвучал голос отца:
– Джон! Впусти меня!
Джон лежал без движения и молчал, затаив дыхание.
– Пожалуйста! – повторил отец. Джон не отвечал.
– Джон, – взмолился Бартон, – с тобой все в порядке?
– Да, – проговорил мальчик.
– Я хочу поговорить с тобой, сын. Позволь мне войти!
– Нет!
– Почему? – в голосе Барта послышалось отчаяние.
– Потому что я хочу побыть один, – спокойно ответил Джон.
– Ладно! – разозлившись, бросил Барт и стал спускаться по лестнице.
Джон продолжал лежать в темноте. За окнами свистел ветер, раскачивая голые ветви деревьев, грохотал прибой.
В три часа утра в дверь опять постучали, затем раздался какой-то утробный звук, похожий на звериный вой, от которого Джон задрожал и резко приподнялся. Наступила тишина, затем звук повторился: то ли всхлипывание, то ли шепот, то ли стон раненого. Джон вскочил и распахнул дверь. В комнату ввалился отец и, наткнувшись на кровать, упал на нее. Он все еще был в форме. Когда Бартон обернулся, в слабом свете, проникавшем из холла, Джон увидел, что отец плачет. По комнате распространился запах виски. У Джона сперло дыхание.
– Мы с тобой! – воскликнул Бартон с достоинством, внезапно выпрямившись.
– Да, – ответил Джон.
– Мы сами…
Последовала пауза, Бартон, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
– Мы сами… – повторил он, – Мы сами по себе и ни от кого не зависим.
– Да, – сказал Джон.
Отец повернулся на спину и изрек:
– В женщинах не нуждаемся.
– Да, – согласился Джон.
– Хватит споров, – продолжал Бартон. – Хватит драк. И хватит проклятых рогоносцев. Ты знаешь, что это такое?
Двумя пальцами он изобразил у себя над головой рожки.
– Нет, – сказал Джон.
– Тебе и не надо знать, еще рано.
Джон ничего не ответил.
– В жизни всякое бывает, – вздохнув, сказал Бартон. – Даже с хорошими людьми. Когда-нибудь ты это узнаешь.
Джон промолчал.
– Ты слышишь меня?
– Да.
– Сильвия в общем хорошая женщина. Я потерял деньги, все из-за чертовых денег. Победитель забирает все, проигравший плачет.
– Наверное, – сказал Джон.
– Женщину просто так, без денег, не удержать. Нищета противна женской натуре. Она уходит к тому, кто предлагает наивысшую цену.
Ответа не последовало.