Через несколько дней они с мамой отправились на экскурсию по огромному озеру, на берегах которого во времена оны, как сообщил гид, любили отдыхать венценосные особы. Когда они отплывали на многоместной свежевыкрашенной лодочке, чем-то напоминающей венецианскую гондолу, Ларри, рассеянно водивший глазами по берегу, обнаружил за хилыми деревьями дивную часовенку, купол которой – невероятно! – явственно напоминал Эйфелеву башню. К часовенке трогательно приткнулись несколько приземистых каменных построек с непременными черепичными крышами. На фоне бурых холмов их стены казались не просто белыми, но молочно-сахарными. Ларри судорожно пытался поймать за хвост какую-то невнятную мысль, скользившую где-то на задворках сознания, и вдруг понял. Ну конечно! Здания походили на шахматные фигуры! Часовенка – на гордого ферзя, строение рядом – на упрямую ладью, мелкие домики, рассыпанные по склонам холмов, – на покорных пешек. Только вот шахматная партия, разыгранная на берегу этого колдовского озера, никогда не будет доведена до конца. Ларри даже заулыбался от этой мысли.
Они отплывали все дальше; заходящее солнце подкрасило воздух и воду нежной розовостью, чудилось – это испарившийся за день пурпур тысяч черепичек теперь нисходит обратно и растворяется в приозерном пространстве.
– Ларри, – тормошила его мать, – о чем ты задумался?
– Так красиво… – пробормотал Ларри. – Посмотри на берег. Стены домов порозовели. Честное слово, они кажутся сладкими, как карамель.
– Да… – протянула Памела, придавая лицу одухотворенно-мечтательное выражение. – Дивная архитектура!
Прошла еще одна секунда, и вдруг Ларри все стало ясно. Он будет архитектором. Решено. Теперь понятно, почему он целыми днями не мог выкинуть из головы эти стены, крыши, жеманные окна, степенные двери, печальные печные трубы. Почему он пытался их зарисовать, превратить на бумаге в некое подобие сказочных дворцов или, напротив, модифицировать в каких-то футуристических чудовищ будущего. Почему раньше во всех книгах его в первую очередь интересовали описания зданий, в которых оказывались герои, и почему он с таким удовольствием рассматривал старинные гравюры с изображением пасторальных альпийских избушек или монументальных каменных замков. Он будет этим заниматься профессионально, потому что ему так хочется и потому что у него все получится.
* * *
Прошел год. Первое воскресенье июня оказалось солнечным и ветреным: во время традиционного общесемейного обеда Ларри, рассеянно ковырявший вилкой запеченный картофель, смотрел в окно, за которым неистовствовали смерчи и водопады из тополиного пуха, и вполуха слушал ни на секунду не замолкающую Памелу, с пулеметной скоростью рассказывающую мужу о предстоящей ей в ближайшие дни студийной записи то ли вокального цикла Шуберта, то ли оратории Генделя. Причем ее партнером станет какой-то знаменитый бас, который специально для этой записи прилетит на несколько дней то ли из Парижа, то ли из Берлина. Подразумевалось, что за столом идет обсуждение данной темы, то бишь беседа Памелы с Морисом, но ответных реплик отца Ларри не слышал – словесный поток Памелы мог запросто накрыть какие-нибудь Помпеи и даже быстрее, чем это в свое время сделала вулканическая лава.
– Ларри!
Он положил в рот еще один кусочек картофеля и потянулся к соуснику.
– Ларри!!!
Он встрепенулся:
– Что, мама?
– Ангел мой, ну почему ты постоянно витаешь в облаках? Почему ты никогда не принимаешь участия в разговоре, почему тебе все неинтересно?
– Интересно. Просто сейчас я ем.
– Разве во время еды обязательно полностью отключаться? Да ты и в другое время меня не слушаешь. Даже когда я говорю с тобой персонально, у тебя всегда отсутствующие глаза! А я никогда не знаю, о чем ты думаешь, потому что ты со мной не делишься! Так о чем я хотела тебя спросить?.. Ах да! Паскаль Дюри прилетает в четверг, а в субботу у нас намечается небольшой пикник. Там будет человек двадцать, не больше. Хочешь, ангелочек, к нам присоединиться? Вроде бы Дюри собирался привезти с собой дочку, а она твоя ровесница.
– Симпатичная? – осведомился Ларри с самым невозмутимым видом, продолжая жевать. Его отец хмыкнул и покосился на Памелу со снисходительно-довольной улыбкой, означавшей примерно следующее: мальчик-то стал совсем большой!
Она тоже улыбнулась:
– Не знаю, милый. Поезжай с нами, вот сам и увидишь.
Пятнадцатилетний Ларри вздохнул с видом основательно пожившего человека, безумно уставшего от суетливого бытия.
– Ладно, поеду…
Паскаль Дюри (все-таки он прибыл из Парижа) оказался неимоверно тучен, весел и изумительно подвижен для своей комплекции. Знакомясь с Ларри, он крепко пожал ему руку. Ладонь Ларри утонула в подушкообразной ладони толстяка. Затем извлек из-за своей необъятной спины миловидную кареглазую девочку и пробасил:
– Знакомьтесь, юноша: моя дочь и наследница Кароль! Я даже не сомневаюсь, что вы вольетесь в армию ее многочисленных поклонников: мало кому удается избежать этой участи. Но учтите, молодой человек, – тут Дюри погрозил похожим на сардельку пальцем, – никаких вольностей! Я очень строгий папаша и держу дочку в ежовых рукавицах!
После этих слов и он, и Кароль так безудержно и заразительно расхохотались, что принять последнюю фразу всерьез не смог бы никто. Кароль смеялась, за–прокинув голову, и Ларри мог при желании пересчитать все ее ровные зубки. Отсмеявшись, Кароль стрельнула в него игриво блеснувшими глазами, затем, будто маленькая девочка, взяла отца за руку и направилась знакомиться еще с кем-то. Ошарашенный Ларри сел на чужую корзину для пикника (корзина жалобно хрустнула) и стал смотреть на дивную парижанку.
Не в пример своему папаше, она была легонькая и стройная, но с уже вполне сложившимися формами. Чересчур короткие темно-каштановые волосы уравновешивались угольно-черными острыми ресницами – настолько длинными, что они отбрасывали тени на бархатистые щеки. Она походила на игривого чертенка (она и выпрыгнула из-за спины своего отца, как чертик из табакерки): в ее пухлых малиновых губках и насмешливых глазах-вишнях было что-то неотвратимо манящее – но манящее в бездну. Можно было только догадываться, как эта прелестница развернется, когда подрастет и превратится из чертенка-озорника в дьяволицу-искусительницу. Кароль смеялась, крутила стриженой головкой, мило жеманничала то с одним, то с другим, надкусывала белыми зубками бутер–броды, пила минералку из горлышка бутылки, досадливо поправляла невидимую бретельку под платьем, прихлопывала на гладкой ножке комара, а потом несколько раз энергично проводила длинными ногтями по месту укуса, оставляя на загорелой коже белые полоски, – Ларри не мог оторвать от нее глаз.
Кароль… Это имя своим истинно французским окончанием навевало исключительно эротико-романтические любовные ассоциации: в памяти Ларри всплыли и песня Пола Маккартни "Мишель", и, разумеется, фильм "Эммануэль"… Он уже начал думать, что весь день будет любоваться Кароль с приличного расстояния, но тут она подошла к нему сама.
– Не возражаешь, если я нарушу твое уединение?
Ларри отчаянно помотал головой и улыбнулся – вероятно, вполне галантно.
– Я однажды слышала твою маму в "Турандот". У нее замечательный голос. Я рада, что они с моим папой запишут сольный диск. Или… Если поют двое, диск уже нельзя назвать сольным?
Она составляла фразы очень правильно, уверенно и легко. Ее выдавало только очаровательное картавое "р". Ларри пожал плечами:
– Не знаю… Но ведь они оба солисты. Наверное, можно. И я тоже… этому рад.
Тут он подумал, что невежливо разговаривать со стоящей дамой, сидя на корзине, и неловко встал. Корзина хрустнула еще жалобнее, ее крышка одним боком провалилась внутрь. Пожалуй, стоило поскорее убраться отсюда. Ларри указал рукой влево: деревья в той стороне росли погуще, и имелось несколько очень симпатичных пологих холмиков, поросших цветами.
– Может, немножко прогуляемся? Вон там?
Ответом ему стала потрясающая улыбка: в ней дополнительно принимали участие блестящие глаза и нежные ямочки на щеках.
– Конечно, с удовольствием.
В процессе легко завязавшегося разговора Кароль сообщила больше молчавшему Ларри, что пять лет училась играть на виолончели, но карьера музыкантши ее не прельщает, для этого у нее недостаточно таланта, да и желание отсутствует, ее очень интересуют восточная философия, телекинез и паранормальные способности у некоторых людей (возможно, она относится к их числу), она хочет стать аудитором, сейчас учится в коллеже, а потом продолжит обучение в университете. Только тут Ларри поинтересовался:
– Ты будешь учиться в Сорбонне?
Она надула прелестные сочные губки.
– О нет… Почему-то весь мир считает, что Сорбонна – лучший университет во Франции. Наверное, потому, что ему пять веков. Но на деле самый лучший и престижный университет у нас – "Эколя Нормаль". Вообще это целая система университетов, и только их выпускники попадают на самую престижную работу. А в Сорбонне учится всякое… как это сказать… отребье!
– Правда? – удивленно спросил Ларри. – Надо же… И все же здание Сорбонны – изумительно красивое.
Он, по обыкновению, из последних сил пытался изображать холодного страдальца, но с Кароль этот номер не проходил: она заражала своей жизнерадостностью и оптимизмом. Рядом с ней хотелось прыгать, вопить и корчить рожи. Они погуляли между деревьев, забрались на один холмик, потом сбежали по заросшей травой чуть видимой тропке с другой его стороны, пару раз задели друг друга руками и еще пару раз многозначительно переглянулись – причем Ларри хотелось верить, что его взгляд в эти моменты был выразителен, проникновенен и глубок, как у актера на крупных планах.
Как бы Ларри ни старался это скрыть, опыта общения с противоположным полом у него – увы – почти не имелось. Он побаивался девочек, считая их малопонятными особями из совершенно другого мира. К тому же обладал настолько болезненным самолюбием, что предпочитал гордо игнорировать этих язвительных и вредных существ из кудряшек, ресничек и заколок, нежели – не приведи бог! – дать им повод для коллективного зубоскальства. Но с Кароль дело пошло иначе: общаться с ней было легко и просто, он не боялся сказать какую-нибудь глупость или опростоволоситься. Проходя мимо маленьких пушистых елок, Кароль срывала свежие молодые иголочки и с наслаждением их жевала. Потом она предложила Ларри сделать то же самое – он, не раздумывая, запихал в рот несколько хвойных иголок, пожевал и сообщил Кароль, что ему понравилось.
– Правда, кажется, что пришло Рождество? – спросила Кароль, когда они сжевали добрый десяток иголок. – Особенно если закрыть глаза.
– Правда, – честно ответил Ларри. – Пахнет праздником. Не хватает только подарков.
Кароль с усилием сдернула с елки крепенькую зеленую шишку и вложила ее в руку Ларри.
– Держи. Это тебе. Счастливого Рождества!
Ларри огляделся, сорвал маленький розово-фиолетовый цветок и протянул Кароль.
– А это тебе. Счастливого Рождества!
Оба засмеялись и опять обменялись красноречивыми взглядами.
Вечерело, воздух посвежел, от деревьев потянуло сырой прохладой – пикник плавно подошел к своему завершению: все начали прощаться и разъезжаться. Услышав зычный глас своего отца, призывающего дочь, Кароль ответила ему пронзительным раскатом. Но Ларри не мог отпустить ее просто так: в самый по–следний момент они поспешно договорились назавтра встретиться и погулять.
Погода на следующий день решила не баловать, день не задался с самого утра: похолодало, посмурнело, небо затянули клубящиеся серые тучи. Опоздавшая на десять минут Кароль явилась в обтягивающем джинсовом костюмчике и белых туфельках со шнуровкой – все-таки в ней присутствовал некий иноземный шик, и Ларри готов был самодовольно облизываться при мысли, что ближайшие несколько часов рядом с ним проведет такая классная девушка.
Уже через пять минут после начала прогулки он набрался нахальства и крепко взял ее за руку. Кароль не отдернула руку, напротив – кинула на Ларри быстрый взгляд и так чарующе улыбнулась, что он почувствовал себя раздувающимся от гордости и счастья. Они побродили по улицам, съели мороженое в маленьком кафе. Угощал, разумеется, Ларри – кстати, впервые в своей жизни, но Кароль этого даже не заподозрила. Двинулись дальше, и тут с июньской внезапностью разверзлись хляби небесные, и припустил сильнейший дождь. Очаровательно взвизгнув, Кароль ухватила Ларри покрепче и попыталась прикрыть голову рукой. Понимая, что он, как мужчина, должен быстро что-то предпринять, Ларри решительно повлек Кароль за собой и затащил в оказавшийся рядом огромный книжный магазин. Они долго отдувались и по-щенячьи отряхивались по одну сторону прозрачных дверей, а по другую сторону тем временем вставала дымящаяся стена воды. Слегка промокшая Кароль порозовела, у нее закудрявились волосы, слиплись ресницы; глядя на нее и анализируя собственные ощущения, Ларри вдруг впервые отчетливо понял, что человеческая цивилизованность – вещь хрупкая и наносная, ей ничего не стоит треснуть, а из трещины мгновенно выглядывает дикий зверь, какими все мы были, да, по сути, и остались.
– Слушай, – вдруг весело предложила Кароль, сейчас особенно напоминавшая проказливого чертенка, – раз уж мы тут оказались, давай определим свою судьбу по какой-нибудь книге. Ты так играл?
– Нет. А как это делается?
– Очень просто. Берем первую попавшуюся книгу…
Кароль обтерла руки о джинсы, подошла к полкам и вытянула роскошно изданный фолиант с многочисленными иллюстрациями. Это были сказки Андерсена.
– Я открываю любую страницу, а ты называешь мне строчку. Все очень просто.
Она раскрыла книгу.
– Ты первый, Ларри. Какая строка?
– Пятая сверху.
Кароль сначала молча пробежала строку глазами, и ее брови поползли вверх.
– О-ля-ля… Слушай-ка: "И увидел на дороге мертвого подмастерья, он замерз под ивой". Какая печальная у тебя судьба! Не гуляй зимой под ивами… Ладно, теперь моя очередь. Открыл? Третья снизу.
Ларри захихикал и с наслаждением прочел:
– "Значит, я умру, стану морской пеной, не буду больше слышать…"
– Стоп, стоп! Что за кошмар? Что за сборник страшилок нам попался?
– Это Андерсен. Сказки.
– Сказки?! Андерсена?! Ну уж эти строки точно не из "Снежной королевы" и не "Дюймовочки"… Похоже, он много чего понаписал. Может, это "Сказки из склепа"? Дай книгу. Ну?
– Снизу седьмая.
– "Меж зеленых листьев вилась черная лента и свисал траурный флер"… О боги! Ларри! Я сейчас тоже умру! От смеха! Какая потрясающая книга! Может, купить ее и насладиться на досуге? Сколько она стоит? О-о… Нет, лучше наслаждаться чем-нибудь более доступным. Давай гадай мне в последний раз. Сверху четвертая.
– "Посреди комнаты стоял открытый гроб, в нем покоилась женщина…"
Кароль хохотала уже так, что у нее началась икота.
– Тише, – бормотал Ларри, озираясь, хотя он и сам давился от смеха, – ну тише, Кароль… А то нас попросят выйти…
Кароль небрежно бросила книгу обратно на полку, уселась на широкий выступ у окна, закинув ногу на ногу, и протяжно вздохнула:
– О-ох… Ну и ну… А я всегда думала, что Андерсен – детский писатель. Писал милые сказочки… Значит, я недостаточно хорошо изучила его творчество. Как же он… как это сказать… оптимистично смотрел на мир! Может, у него были проблемы в интимной жизни? Или постоянно болели зубы?
– Или он страдал несварением желудка, – предложил свою версию Ларри.
– Или ненавидел детей, для которых сочинял! – подхватила Кароль.
Тут уже оба расхохотались. Ларри сел рядом с ней, с невероятной для себя смелостью придвинулся вплотную к ее бедру и снова взял за руку. Ему было ужасно приятно приближаться к Кароль, касаться ее и осознавать, что она ему все это безропотно дозволяет. Если бы еще отважиться ее поцеловать… Ведь он никогда не целовался с девочками, а все его сверстники рассказывают о своих подвигах такое, что он чувствует себя рядом с ними трехлетним несмышленышем.
– Давай пойдем куда-нибудь, – внезапно предложил Ларри, еще точно не зная, куда им следует пойти, чтобы он мог осуществить свое безумное намерение.
– Мы и так уже где-нибудь, – со смешком ответила Кароль, глядя ему в глаза своими озорными спелыми вишенками.
– Нет… Ты не торопишься домой?
– У меня уйма времени. Папа появится не раньше десяти, и до вечера я могу делать что угодно.
– Отлично. Тогда пойдем в кино. Дождь, кажется, уже перестал.
– Пойдем. Только не на фильм ужасов. Хватит с меня гробов и покойников.
Предвкушая два часа идиллического времяпровождения в тепле и темноте, Ларри решил отправиться на такой фильм, который не позволил бы ему интересным сюжетом отвлекаться от главного – от Кароль. Изучив афишу, он выбрал "Огни большого города" Чарли Чаплина, рассудив, что такое старье не будет стоить его внимания. Как он ошибался… Картина очаровала Ларри с первого момента, он почти забыл о своей спутнице и запланированной акции. Он следил за похождениями маленького бродяжки неотрывно, затаив дыхание; истерически хохотал, когда тот выступал на ринге против боксера-верзилы, отчаянно переживал, когда мерзавец богач совершал очередную подлость… А уж когда в самом конце фильма прозревшая цветочница протянула бродяжке цветок, ощупала его лицо и внезапно узнала, Ларри начал давиться слезами. Вцепившись в подлокотники кресла, он прилагал все усилия, чтобы ненароком не всхлипнуть, но его щеки горели, перед мокрыми глазами все расплывалось – впрочем, смотреть уже было не на что. Финальные кадры картины уплывали, но музыка – чарующая, щемящая, надрывающая сердце – продолжала звучать и переполняла душу Ларри и печалью, и радостью, и еще какими-то непонятными, абсолютно мистическими чувствами: вероятно, ностальгией по тому давнему времени, когда он не жил, но его душа, быть может, уже существовала в какой-то другой оболочке.
Еще до того, как зажегся свет, он успел кулаком торопливо утереть глаза, а уж потом искоса посмотрел на Кароль. Она не плакала, но сидела, открыв рот, и как зачарованная продолжала смотреть на уже погасший экран. Углы ее малиновых губ опустились, она выглядела несчастной и потерянной.
– Пойдем? – хрипло спросил ее Ларри, причем его голос предательски дрогнул.
Она подняла глаза.
– М-м-м?
– Пойдем? – уже спокойнее повторил Ларри, кашлянув.
– А… Да, конечно. О боги, Чаплин гений, истинный гений! Какой восхитительный фильм… Это… как это сказать… шедевр! За него, наверное, можно отдать все комедии, снятые в восьмидесятые Я правильно сказала?
– Грамматически или по существу?
Кароль засмеялась, и к ней в ту же секунду вернулась обычная жизнерадостность.
– Хороший вопрос… У тебя есть часы? Покажи… Ларри, уже девять! Мне надо скорее идти домой.
– Я тебя провожу, – безапелляционно заявил Ларри, интонацией заранее отвергая любые возражения, хотя Кароль не собиралась возражать.
Бредя по раскисшему ковру из прибитого ливнем тополиного пуха, они неторопливо обсуждали увиденный фильм, то и дело замолкая и мысленно заново переживая его самые веселые и самые грустные моменты, и, наконец, очутились в небольшом сквере – Ларри это заметил, лишь обнаружив, что его ботинки внезапно стали скрипеть при каждом шаге, – оказывается, он уже шагал не по асфальту, а по гравийной дорожке.
– Ну, – сказала Кароль, останавливаясь, – мы пришли. Вот наша гостиница.