Глава шестая
АЛЕШИН ХЛЕБ
Пекарня находилась на берегу Ыйдыги - своенравной таежной реки, впадающей в Байкал. Мы спустились к ней по крутой тропе (мальчишки показали, где поближе пройти). Это был старый бревенчатый дом с надстройкой над серединой дома и крытой галереей вокруг надстройки.
Рядом лепились по сопке такие же бревенчатые дома, потемневшие от времени, почти черные. Старый город, серый, обомшелый Сен-Мар, - не таким быть Зурбагану!
Под пекарню, видимо, отвели один из таких сибирских домов прошлого столетия.
- Дверь открыла крепкая чернобровая женщина лет сорока, в цветастом платке. Алеша представился.
- Наконец-то! - воскликнула она обрадованно. - Сижу на вещах, жду нового пекаря. Вышла замуж и никак не могу уехать к мужу - уж он осерчал на меня. Да что ж я, проходите, пожалуйста.
Мы прошли просторные сени с прорезанным в наружной стене маленьким окошком - через него, наверно, отгружали хлеб - и очутились в самой пекарне. Узенькая лесенка в глубине вела в мезонин. Дверь налево в две жилые комнаты с видом на реку. Хозяйка провела нас в первую, проходную комнату, и мы с облегчением поставили там тяжелые вещи (книги!).
- Меня звать Васса Григорьевна. Я сегодня в ночь и уеду. Чемоданы давно собраны. Вещи эти не мои - казенные, вам останутся, - она показала на большой квадратный стол, деревянный диван, испорченную фисгармонию, стулья. В соседней комнате еще были деревянные кровати, полки для книг, старомодная стеклянная горка для посуды, на тумбочке возле двери стоял телефон.
- Мне уж звонили насчет вас, - сказала бывшая завпекарней Алеше. - В этих комнатах будете жить. Вы, механик Женя и подручный, если возьмете его из общежития либо из палатки. А верхнюю светелку для приезжей врачихи определили. Научный работник она, что ли. В институте будет работать, как его - "Проблемы Севера".
- Христина! - вскричал в полном восторге Алеша. Женя быстро взглянул на него - грустно и неодобрительно.
- Вот-вот, Христина. Фамилия у нее какая-то чудная - Даль, но она из здешних, не то что мы, понаехали бог знает откуда. Вы ее знаете?
- Знаем! - весело ответил Алеша, а Женя смотрел на него сочувственно, чуть нахмурив тонкие темные брови.
- Мне уж в горсовете наказывали, чтоб никого не пускала в мезонин-то. Для начальника орса берегли. Он третий месяц в гостинице проживает. В командировке сейчас. Проездил комнату, сердешный.
- Покажите, пожалуйста, пекарню, - попросил Алеша. И мы вернулись в пекарню.
- Вот, конечно, печь. В отличном состоянии теперь, - начала Васса Григорьевна, - а уж помучилась я с ней, не приведи господи! Сверху хлеб печется, снизу - сырой. Спасибо, в отпуск на родину хороший печник приезжал, так потрудился для людей и сделал. Вот тестомешалка. Опять же шефы помогли из мостоотряда. А то ведь одни бабы работали, просто без рук оставались. Теперь же чудо, а не тестомешалка! Уж так довольна! - Васса Григорьевна подвела нас к неуклюжему, безобразному сооружению, на которое она взирала с восхищением.
- Вы только взгляните, круглая квашня! Может на колесиках передвигаться, тесто месится трехлапчатым рычагом, ну словно три руки, правда? Содержать в чистоте гораздо легче, чем эти дежи.
- А чем нагревается печь? - озабоченно спросил Алеша.
- Дровами. Уже заготовлены на зиму. Под полом сложены. Прежде ведь дом-то на сваях стоял. А мы отгородили их, получился внизу дровяник. И дрова сухие, и брать их легче зимой.
- Сколько дней пекарня простаивает?
- Как одна осталась - четвертый день.
- А как же?..
- В Сен-Маре ведь две пекарни. - Она посмотрела на часы.-
Скоро машина за мной придет. Дай-ка я пока самовар вздую да напою вас, ребятки, чайком. Время еще есть.
За чаем словоохотливая Васса Григорьевна рассказала нам жуткую историю.
Дом этот когда-то принадлежал зверолову и золотоискателю. Он жил в нем с женой, матерью и тремя маленькими детьми. И вот в ноябрьскую ночь 1929 года бандиты вырезали всю семью, перерыли все вещи, видно, золото искали…
- И детей?! - ахнул я.
- И деток. Родных у них не было, и дом отошел в горсовет. Жить в нем никто не захотел. Отвели под пекарню.
- Привидения не водятся? - в шутку поинтересовался Женя.
- При нас не бывало. А при вас не знамо, как будет. Может, и черти появятся…
Васса Григорьевна фыркнула. Скоро за ней пришла машина, мы погрузили чемоданы, узлы, подсадили ее в кабину, пожелали семейного счастья и остались одни.
Медленно вошли в дом. Почему-то вздохнули. Надо было разбирать вещи. Устраиваться. Хорошо, хоть везде было выскоблено, чисто. Бывшая завпекарней сдала все в образцовом порядке.
- Ну что же, давай, Алеша, устраиваться, - сказал Женя. Но Алеша уперся.
- Сначала мы должны навестить Виталия. Уступчивый, кроткий Алеша если упрется, то уж все… Мы с Женей переглянулись и отправились вслед за Алешей в больницу. Мы еще застали палатного врача, полную седую женщину, обратились к ней с расспросами.
- Значит, вы его друзья?
Мы с Женей с возмущением переглянулись, но смолчали.
- Друзья, - подтвердил Алеша спокойно.
Врач пытливо и внимательно разглядывала нас. Разговаривали мы в вестибюле больницы.
- Что у него, собственно? - спросил я, отнюдь не питая к этому подонку нежных чувств.
- Давайте сядем и поговорим, - предложила врач и завела нас в какую-то приемную, пустую в этот час.
- У больного Виталия Сикорского сильнейший стресс, юношеская гипертония, неврастения. Он потрясен гибелью товарищей, но главное, у него непереносимый страх перед жизнью вообще, и это, по-моему, накапливалось у него давно. Я осторожно расспросила его о прошлом. Он единственный сын военного. Отец держал его в строгости, мать необузданно баловала. Родители - оба - погибли в автомобильной катастрофе. Виталий тогда учился на третьем курсе факультета вычислительной математики и кибернетики. Но после смерти отца, который заставлял его заниматься, мальчика отчислили за неуспеваемость.
Врач вздохнула.
- Как я понимаю, решающим обстоятельством послужило то, что инфантильный, слабовольный юноша оказался хозяином отдельной квартиры. Он поменял родительские четыре комнаты на однокомнатную (видимо, с доплатой). Все, кому не лень, шли к нему с бутылкой. Собирались компаниями. Ни на одной работе он дольше испытательного срока не удерживался. Жил на то, что продавал отцовы вещи, мебель, книги… Кончилось плачевно: видимо, его выселили из Москвы. Не узнала, был ли он выслан или сам забрался в наши края. И что именно он здесь пережил? Молчит об этом, только трясется. О погибших товарищах без ужаса не может вспоминать. Он их боялся, но не хватало воли уйти. Как я понимаю, вы его случайные попутчики?.. В больнице он чувствует себя хорошо. При одной мысли о выписке у него поднимается давление. Трудный больной. Даже не знаю, как его спасать… Вы помягче с ним… Кстати, у него сегодня день рождения. Всего доброго.
Врач ушла, а мы, надев белые халаты, стали искать Виталика.
Он лежал довольный, успокоенный (пока не выписывают, а докторша жалеет по-матерински) и читал. Нам не очень-то обрадовался, скорее, испугался. Смотрел настороженно. Мы передали ему яблоки, конфеты, банку меда (взяли по пути в магазине) и присели возле кровати на табуретки.
- Как себя чувствуешь? - спросил Женя. Виталий страдальчески скривился.
- Плохо. Не знаю, что буду делать, когда выйду из больницы. Пропал я!.. Из милиции приходили… Спасибо докторше… пока не пустила ко мне.
Я поздравил его с днем рождения.
- Есть с чем поздравлять, - остановил он меня. - И почему я не погиб вместе с родителями!
- Ну, зачем же так! - укоризненно попенял ему Алеша.
- Жить не хочется, - уныло пояснил Виталий. - Отвращение к жизни у меня. Тэдиум витэ по-латыни.
- Может, работать не хочется? - добродушно предположил Женя.
- Да нет, отчего же… смотря какая работа.
- Профессия у тебя есть?
- Нет никакой профессии.
- Но что-то умеешь делать?
- Ничего не умею.
- У отца была машина?
- Была, конечно.
- И не научился ее водить?
- Это я умею. У меня даже водительские права есть.
- Вот чудак человек, так поступай на автобазу. Шофера знаешь как нужны.
На лице Виталия выразился неподдельный ужас.
- Да ты что, друг! Зимой трасса проходит прямо по Байкалу - по льду.
- Ну и что?
- А то, приберет меня Байкал, раз уж нацелился.
- Ну, это, брат, - мистика! - усмехнулся Женя.
- То говоришь - жить не хочется, а то боишься утонуть, - удивился я.
- Жить не хочется, но тонуть в ледяной воде тоже что-то не поманывает…
- А где бы ты хотел работать? - сочувственно спросил Алеша.
- Сам не знаю. Все равно, какая работа, никуда от нее не денешься… В тепле чтоб, и народа поменьше. Не надо об этом говорить. Успею еще… когда выпишут из больницы. Чего заранее расстраиваться. Вы сами-то где устроились?
Мы рассказали. У несчастного парня вдруг заблестели потускневшие глаза. Он с завистью уставился на Алешу.
- Вот бы мне в пекарню. Тихий уголок. Хлебом пахнет. Помощник тебе не нужен?
Алеша внимательно посмотрел на него.
- Нужен. Как раз мне нужен помощник. Но… работа не легкая. Тяжелая, прямо скажу, работа. Если ты будешь отлынивать, одному мне не справиться. Никак.
- А жить где?
- При пекарне две комнатки. Там и будем жить. Вот и Женя с нами.
Виталик аж задохнулся от волнения.
- Ребята! Возьмите меня к себе! - взмолился он. - Честное слово, не буду отлынивать!
Очень ему захотелось работать в теплой пекарне. Да и мы все, видно, не внушали ему больше страха. Он прямо-таки уцепился за эту мысль.
- Придется тебе тогда завтра выписываться из больницы, - строго сказал Женя. - Один Алеша не справится. Я бы помог, но еду на станцию за машиной. А как получу, меня сразу пошлют на ней куда-нибудь.
- Выпишусь, что же делать. Завтра попрошу меня выписать, - заверил нас разволновавшийся Виталий.
Алеша пробовал его разубедить, все же парню не мешало хоть недельку полечиться после всех его испытаний, но Виталий только мотал головой. Он действительно панически боялся жизни, а пекарня представлялась ему, видимо, кельей, где он укроется от жестоких людей, Байкала, непогоды, напастей и страха. Он чуть не заплакал, умоляя Алешу укрыть его в пекарне.
И мне вдруг стало жалко этого несуразного парня. С детства мне было присуще одно свойство: я почему-то легко ставил себя на место другого человека, даже совсем не похожего на меня, проникаясь его настроением и ощущениями.
- Вот что мы сделаем, - предложил я. - Ты, Алеша, оформляй его с завтрашнего дня на работу, а я за него неделю поработаю, пусть он лежит в больнице. Я пока свободен, занятия на курсах начнутся недели через две-три.
Виталий сначала даже не поверил, а когда понял, что я это всерьез, умилился до слез. На этом мы распрощались - куда теплее, чем встретились.
На высоком крыльце пекарни нас ждала с вещами Христина. Она была в восторге, что мы опять все вместе. Мы внесли в мансарду ее тяжелые чемоданы и отправились за моими вещами. Отец вроде бы даже огорчился, пытался уговорить меня остаться, но я решительно ушел: чувствовал, что мешаю ему, да и Алешу не мог оставить. Затем Алеша послал меня в больницу за документами Виталия.
Посоветовался и с лечащим врачом, она не возражала…
Через неделю Виталий был уже в пекарне. Устроились мы отлично. В меньшей угловой комнате - Алеша и я, в большой проходной - Женя и Виталий. Очень даже уютно!
Для Алеши начались страдные дни. От волнения он даже похудел, будто перенес тяжелую болезнь. Никогда не думал, что выпечка хлеба - такое канительное дело.
Опару Алеша готовил сам, будто священнодействовал (на 100 килограммов муки - 80 литров воды, нагретой до 42 градусов Цельсия, 1,25 килограмма дрожжей).
Когда смесь была готова, Алеша включал электромотор, и "руки" деловито месили опару ровно восемь минут. Расстойка - три часа десять минут, потом тесту бродить еще целых два часа. Потом перебивка и так далее - утро, день, вечер… Семь часов на сон. По существу, работали две смены подряд - это, конечно, черт знает что!
Я не успел выразить возмущение, как Алеша заранее попросил меня не жаловаться отцу.
- Все придет в свое время, - пояснил он, - мы несколько расширили ассортимент изделий, а навыков еще не приобрели. И просить подмоги с первых дней неловко. Понял?
Я понял и дал слово пока помалкивать. Но я отвлекся. При всем этом надо было следить, чтоб не было непромеса (комочки муки), закала (прослойки сплошной массы без пор). Забота о накоплении в хлебе ароматических веществ и еще множество всяких важных "мелочей". Например, если хлеб сразу подвергается действию слишком высокой температуры, стремительно расширяющиеся газы могут разорвать корку или испортить мякиш, образуя в нем толстостенные пещеры, а то и совсем оторвать корку от мякиша.
На московском хлебозаводе, где Алеша работал бригадиром смены (мастер-пекарь), он отвечал лишь за свой участок; за работу тридцати человек, за каждый килограмм хлеба из сорока тонн, выпекаемых за смену, и все же это был лишь один участок. Здесь он отвечал за все.
Виталий просто очумел от работы, но командовать он мог лишь своими руками и ногами. Полы он мыл по-матросски: выливал несколько ведер воды и тер шваброй. Надо было просеять соль, развести ее в воде. Опрятно держать инвентарь и посуду. И топка печи - дело далеко не простое - целое искусство.
Учитывая, что парень все же преждевременно выписался из больницы, а у Алеши и так дел по горло, я заявлялся в пекарню ежедневно, как на работу, благо жил в соседней комнате. У меня даже появились свои личные обязанности: каждое утро я промывал кипятком бак для заварки, дежи, всякие мелкие принадлежности для хлебопечения - лопаты, кисти из щетины, деревянные веселки для размешивания муки с водой, сито для просеивания муки. И уж совсем неожиданностью для всех оказалось то, как я наловчился плести халы, чуть ли не быстрее, чем Алеша.
За этим делом и застал меня отец. Он стоял в дверях и, улыбаясь, смотрел, как ловко и споро формую я на столе халы. Хватаю кусок теста, расплющиваю в лепешку, растягиваю, приминаю, превращаю лепешку в батончик, раскатываю его ладонями (концы полученных жгутиков должны быть гораздо тоньше, чем середина). Шесть готовых жгутиков заплетаются, словно коса, оставшиеся кончики сводятся вместе и сплющиваются пальцами. Вот!.. Готовую халу кладу на доски, посыпанные мукой. Перед посадкой в печь халы смазываются яйцом.
- Помогает? - кивнул на меня отец.
- Золотые руки у Андрея, - серьезно сказал Алеша. - Проходите, Андрей Николаевич, в комнату и раздевайтесь. Сейчас посадим халы в печь и освободимся минут на сорок пять.
На верху лестницы показалась Христина в платье лимонного цвета из тонкой шерсти. Чудеса, только что видел ее во фланелевом халатике.
- Андрей Николаевич! - радостно воскликнула она и сбежала вниз. Большие глаза ее сияли, как обрызганные росой фиалки. Волосы, которые она носила подобранными, чтоб не мешали, она успела распустить - цветущая рожь!..
Христина даже не скрывала свою радость - зачем? - она любила моего отца и готова была отстаивать свою любовь перед целым светом. Не знаю (тогда не знал), любил ли он ее, но, во всяком случае, восхищался ею. А кто не восхищался?
Христина провела отца в комнату ребят, первую, проходную, где они отдыхали, коротали свободное время, там же стоял телевизор.
Отец с Христиной присели у стола и оживленно заговорили. Я невольно взглянул на Алешу. Он старательно подгребал жар печи наперед, готовя печь для посадки хал. Широкое, добродушное лицо его раскраснелось, глаза смотрели грустно. Бедный друг мой…
Покончив с последней халой, я включил электрический чайник и стал накрывать на стол.
- Подождите горячую булку, - посоветовал Виталий, присоединяясь к нам. За ним скоро вошел Алеша и устало опустился на стул у окна.
Христина еще вчера рассказала, что директор института "Проблемы Севера", то есть мой отец, достал для нее автобус, так, маленький фургончик зеленого цвета. Но сама она водить не умеет, а постоянного шофера ей предоставить не могли, так как фургончик будет простаивать то здесь, в Зурбагане, то на участках, куда она будет выезжать на несколько дней для медицинских обследований.
- Мне бы такого шофера, чтоб он и за лаборанта или даже медбрата при необходимости сошел. Я б его обучила всему, что требуется, - сказала она, взглянув на меня.
- Трудное дело подыскать такого, - усмехнулся отец. - Разве вот наш Андрейка… Когда освободится от пекарни. Кстати, тебе, Алеша, выделили второго помощника - только ищи его сам. Ребята помогут.
Христина слегка покраснела.
- А я ведь и подговаривалась насчет Андрея… Ты согласен, Андрюша?
Черт побери, кажется, я в Зурбагане нарасхват!..
- Я-то согласен, раз в пекарню дают человека, но сначала надо экзамен на водителя сдать. Прав-то у меня нет, хотя машину водить умею - легковую. А вообще, говори с Кузькиным. Я поступлю к нему на автобазу.
- Это можно ускорить, - сказал отец, - но временно, учтите. В Зурбагане требуется тренер по фигурному катанию. Родители требуют.
- Не хочу, - мрачно отозвался я. - Не хочу быть тренером. Разве после работы… Немножко.
- Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? - спросил отец о своем любимце.
- Сейчас придет, - отозвался Алеша. - Да вот и он.
Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет - пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.
После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.
- Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги, - сказал Алеша.
- Спасибо тебе, Алеша! - поблагодарила Христина и взглянула на отца: - Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?
Отец не ломался.
- Что же прочесть?
- Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.
Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.
Мир - не хлам для аукциона.
Я - Андрей, а не имярек.
Все прогрессы
реакционны,
Если рушится человек.
Не купить нас холодной игрушкой,
Механическим соловейчиком!
В жизни главное человечность
- Хорошо ль вам?
Красиво ль? Грустно?
Край мой, родина красоты,
Край Рублева,
Блока,
Ленина,
Где снега до ошеломления
Завораживающе чисты…
Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине - так выразителен и звучен был его голос.
Выше нет предопределения
- Мир
к спасению
привести!