- Да, твои, твои, твои! Стукачами! Все это говорят, все люди. А ты спрашиваешь о моих! Никогда, никогда больше я не буду с тобой встречаться! Лучше бы я сюда не приходила! Как права была моя мама! - С этими словами Клавдия в прекрасном синем платье в белый горошек выскакивает из кафе-мороженого "Бруно" на Кройцкаммерштрассе, и Мартин видит, как ее плечи сотрясаются от рыданий.
10 мая 1991 года.
219 дней прошло после воссоединения немцев в условиях мира и свободы. Германия, Единое Отечество.
3
О Боже всемогущий!
Мартин в ужасе бросает на стол две пятимарочные бумажки и устремляется за Клавдией так быстро, как только может, потому что он видит, как справа от него на Кройцкаммерштрассе сворачивают его мать и родители Клавдии. Клавдия бежит по Кройцкаммерштрассе вниз налево. Мартин на секунду останавливается, смотрит направо и налево и несется вслед за Клавдией как Катрин Краббе после допинга; приблизившись к Клавдии на достаточное расстояние, Мартин кричит:
- Твои родители… Моя мать… Прятаться… нам надо спрятаться! Быстро! Тут впереди магазин, дверь открыта…
В беде и нужде умеренность не спасает. Многие из нас чувствуют это инстинктивно. Клавдия не спорит и мчится, спотыкаясь, вместе с Мартином. Общий враг может сплотить. Наконец-то и магазин.
Скорее внутрь!
Вот они уже в магазине. За спасительной дверью!
Клавдия и Мартин останавливаются и некоторое время не могут отдышаться. Наконец, можно оглядеться, рассмотреть, что находится в этом огромном зале.
Сверкающие унитазы с разными диковинными штучками, каждый со своим названием! Они написаны здесь же на табличках: "Moderna", "Capella", "Vienna", "Magnum", "Piano", "Grangrasias", "Opera", "Marina", "Closomat Rio", "Closomat Lima", "Closomat Samoa"… Розовых тонов, голубых, салатных, желтых, белые, черные, позолоченные, с отделкой… А где же висящие на стене сливные бачки, которые имеются у всех унитазов в Ротбухене? Здесь ничего такого нет, как нет и цепочек с фарфоровыми или пластмассовыми ручками, чтобы дергать. Кроме этих невиданных унитазов есть таких же расцветок похожие на унитазы емкости, только без сидений и крышек, с позолоченными кранами и напольными вентилями. Они выглядят как ножные ванночки для великанов, и на табличках перед ними точно так же написаны названия: "Bidet Aurora", "Bidet Romantik", "Bidet de Luxe", "Bidet Princess", что это такое? Тут же с другой стороны множество умывальников - "Marmara", "Ronette", "Maddalena", "Aphrodite" (выглядит как огромная ракушка), - о Боже, и ванны! Большие, маленькие, круглые, угловые, овальные, с лесенками внутри, почковидные, шестигранные, восьмигранные, с сиденьем! И все это сверкает, и снова позолоченные краны и красивые названия: "Kronjuwel", "Corpoline", "Ergonova", "Brilliant", "Bellion", "Turbo-Whirl".
У Клавдии все плывет перед глазами, и она с трудом переводит дыхание, как известная теннисистка Моника Селеш. Из-за этого Монике уже неоднократно пытались запретить играть, потому что такие вздохи напоминают одышку, а это с теннисом несовместимо, но Селеш говорит, что одышки у нее нет, просто такое дыхание. То же сейчас происходит с Клавдией, пока ее взор блуждает по душевым кабинам из стекла, похожим на телефонные будки, с ободками, розовыми, голубыми, салатными, золотистыми, "Romylux", "Gianola", "Tollux", или вот еще круглые, со складывающимися стенками, с решетчатыми, раздвижными, сиреневые, черные, серебристые, "Corona", "Spirella", "Pirouette", "Koralle", "Optima", "Holydoor". Этот "Holydoor" - наверное, душевая кабина для церкви, для духовных лиц?
А вот это! Мартин показывает пальцем и не может вымолвить ни слова. Вот оно! Клавдия знает, что это за штуки, мама говорит, что мечтает о такой со времен Одиннадцатого пленума, - это стиральная машина-автомат. А что такое этот Одиннадцатый пленум? Наверное, это было что-то очень плохое, давным-давно, когда Клавдии еще не было на свете. Белые-белые, великолепные стиральные автоматы - "Bianka", "Adorina", "Adorina de Luxe", "Mirella", "Prestige". А вот сушилки для белья - "Lavinox Star", "Wega", "Orion" и еще всевозможные позолоченные и посеребренные принадлежности - трубы, краны, смесители, вентили - Господи! - розетки, муфты, штепсели, распределители, сетки для душа, мыльницы, зеркальные шкафы, поручни, вешалки, помпы - "Oederin", "Рах", "Kuglofit"…
И над всем этим великолепием парит темно-синий транспарант, на котором белыми буквами написано: "Наконец-то жить станет лучше!"
- Добрый день, господа, - раздается голос.
Оба оборачиваются. Позади, насколько можно было увидеть через открытую дверь, весь двор завален этими бытовыми чудесами; именно оттуда вошел маленький человек, держащий в руке крошечный радиоприемник - не больше двух спичечных коробков. Из этого приемника льется музыка неземной красоты.
- Разве это не великолепно! - говорит маленький человек. На нем голубые джинсы и линялая желтая рубашка навыпуск. Он бережно поглаживает маленький радиоприемник с пятидесятисантиметровой антенной, будто это для него самая дорогая из принадлежащих ему вещей, и добавляет мягким дружелюбным голосом:
- Моцарт, концерт для валторны номер четыре ми-бемоль мажор, allegro maestoso. Написан для натуральной валторны, теперь на этом инструменте едва ли играют. У натуральной валторны еще не было клапанного механизма, поэтому полутона, не входящие в натуральный звукоряд, музыканту приходилось извлекать, засовывая в раструб ладонь или кулак, и звучание таким образом получалось намного богаче. Послушайте только это cantabile! - Человек улыбается и поглаживает приемник. - Герман Бауман - валторна, все инструменты оригинальные, дирижер Николас Гарконкурт, Свободное Радио Берлина.
Мартин крепко держит Клавдию за руку. Ну что ж, прекрасно, мы сошли с ума, причем оба одновременно, что случается редко. Может быть, от любви? Блеск и великолепие среди разоренного Ротбухена, Богом забытого гарнизонного городка Советской Армии, - этого просто не может быть, это невозможно! И вот среди этого великолепия у маленького человека в крошечном радио играют что-то из Моцарта, и он нам рассказывает, как извлекались звуки из валторны. Единственно возможное объяснение - это что мы свихнулись, думает Мартин, я готов с этим согласиться, лишь бы родители оставили нас в покое и не разлучали из-за того, что они работали на Штази. А этот маленький человек, он не более сумасшедший, чем другие, лишь настолько, насколько он ушел от этой уродливой, убогой жизни в ту, другую, полную красоты, благозвучия и гармонии. Все люди на его месте стали бы помешанными, думает Мартин, вслушиваясь в allegro maestoso четвертого концерта для валторны Вольфганга Амадея Моцарта в окружении унитазов, ванн и душевых кабин.
Клавдия - в женщинах все-таки больше здравого смысла, чем в мужчинах, - все время при этом посматривает на входную дверь и через витринное стекло, чтобы ее родители или мать Мартина не появились внезапно. Но нет, они не появляются, они или уже прошли мимо, или повернули в другую сторону, хотя, конечно же, опасность пока не миновала. Она еще раз всматривается в окно, allegro maestoso звучит снова, и в это время Мартин слышит ее вопрос:
- Это ваш магазин?
- Да, - отвечает человек.
- Унитазы, ванны… все это ваше?
- К сожалению, - говорит маленький человек и выключает радио; он, видимо, не такой сумасшедший, как показалось Мартину.
- Хватит, - отрезает человек, - здесь вам не детектив, как "Derrick" или "Columbo", мои дорогие, и если вы мне сейчас же не расскажете, в чем дело, вы вылетите отсюда в один момент.
- Мы все объясним вам, господин… - начинает Клавдия и вопросительно смотрит на маленького человека.
- Кафанке, - говорит тот, - Миша Кафанке.
- Меня зовут Клавдия Демнитц, а это мой друг Мартин Наврот. Мы вам все объясним, господин Кафанке. Только пожалуйста, пожалуйста, не выставляйте нас за дверь, а то нас увидят наши родители.
- Ваши родители? - спрашивает Миша Кафанке, наморщив лоб. - Что случится, если они вас увидят? Вы что, сбежали?
- Да, - говорит Мартин.
- Что же вы натворили?
- Ничего! Абсолютно ничего, господин Кафанке.
- Чего ж вы тогда убегаете?
- Это все из-за Штази, - говорит Мартин.
- Из-за Штази? - повторяет Миша испуганно, у него подкашиваются ноги, и он опускается на ближайший унитаз. - Я не хочу иметь никаких дел со Штази, ни при каких обстоятельствах, - говорит он. - Так что прочь, прочь, исчезните.
- Мы не можем, господин Кафанке, - говорит Клавдия.
- Почему это вы не можете?
- Потому что мы нуждаемся в помощи, господин Кафанке, в вашей помощи!
- В моей помощи, - смеется Миша идиотским смехом и бесцельно болтает ногами. - Почему именно в моей?
- Потому что мы попали к вам, - говорит Клавдия и улыбается ему совсем как взрослая женщина, и перед этой улыбкой, перед этим женским очарованием не может устоять ни один мужчина, Миша в том числе.
Сидя на картинно-красивом унитазе "Capella", он тяжело, из глубины души, вздыхает.
- Попали ко мне, - говорит он голосом, полным тоски, - почему же, как назло, именно ко мне? - Он поднимает печальные глаза к потолку, где висит транспарант "Наконец-то жить станет лучше!" - Почему я всегда попадаю в переделки, почему? Вот ведь не было у меня мороки.
- Чего у вас не было?
- Мороки, - говорит Миша. - Ты что, не знаешь, что такое морока?
- Нет, господин Кафанке.
- Счастливое дитя, - говорит Миша. - Заботы, - вздыхает он. - Заботы - это морока, неприятности - это морока.
- А что это за слово? - спрашивает Мартин. - Я имею в виду, из какого языка? Где так говорят?
- В одной стране, где много неприятностей, - говорит Миша. - А теперь я хочу немедленно узнать, что с вами случилось.
- Мы расскажем вам, господин Кафанке, - говорит Клавдия. - Все. Сейчас же.
4
Клавдия пристально смотрит на маленького человека. Про Мишу Кафанке можно сказать, что это - очеловечившийся представитель одной из наиболее популярных пород собак - бассетов, о которых подробно рассказано в атласе кинолога "Собаки мира", широкоформатном четырехцветном издании в 900 страниц. На странице 152 написано следующее: "Бассет так же, как такса или гончая, приобрел необычайную популярность в качестве семейной собаки. Это привело к тому, что его часто используют в рекламных кампаниях. К примеру, собака-символ домашних тапочек - это бассет, и кажется, что его мягкая, печальная, симпатичная морда способна помочь продать массу обуви. Большие меланхоличные глаза бассетов не имеют себе подобных в животном мире… Все любители бассетов помешаны на этой породе." Да, так и написано, буквально, напротив портрета бассет-хаунда на целую страницу, и кто увидит это изображение, тот сразу становится помешанным на бассетах. Эти глаза бесконечной глубины! Это изможденное лицо (не морда)! Эти огромные висящие до земли уши, только половина длины которых доходит до подбородка! У бассета карие глаза, коричневые висячие уши, а морда - бело-коричнево-бежевая. Собака смотрит на вас так добродушно и мягко, так мудро и преданно, как ни одна другая собака, а ее "мелодичный голос звучит для всех истинных друзей бассетов как музыка вышних сфер…". И так на протяжении многих страниц, хочется цитировать снова и снова, и все-таки, все, что касается симпатии и привязанностей, к Мише Кафанке, этому очеловечившемуся представителю столь популярной породы собак, к сожалению, не имеет никакого отношения. Загадочен мир, непостижима душа человека!
5
Пока Клавдия рассказывала, Миша запер входную дверь, повесил на дверную ручку табличку с надписью "Закрыто", и все трое вышли во двор за магазином. Теперь они сидят на бортиках ванн, а вокруг них нагромождены в три, четыре, а то и в пять рядов другие ванны, унитазы, умывальники и биде, и некоторые из них напоминают произведения искусства, которые Сенат Западного Берлина скупил у прогрессивных дам и господ по нескольку сотен тысяч марок за экземпляр в 1987 году по случаю празднования 750-летия города. Миша и дети этого не знают, они никогда не видели этих произведений искусства, потому что в 1987 году еще были Стена и запретная зона, и не было Единого Отечества, и даже речи о нем не было.
В те давние времена, до воссоединения в условиях мира и свободы, случалось много курьезов. Например, этот приказ одного западногерманского газетного магната своим редакторам употреблять во всех газетах название ГДР исключительно в кавычках - "ГДР", что должно было создать впечатление, будто на Востоке принципиально неделимой Германии не было вовсе никакой ГДР, а речь идет лишь о банде преступников, которая там хозяйничает и утверждает, что ГДР существует.
После того как Мартин и Клавдия закончили рассказывать, перебивая друг друга, в загроможденном дворе на некоторое время воцарилась тишина, где-то далеко, на поле среди руин, где стоят лишь несколько мертвых изувеченных деревьев, было слышно пение птицы. Но, судя по пению, птица была такой же унылой, как Клавдия, Мартин и человек-бассет. Обращаясь к нему, Мартин заканчивает свой рассказ:
- …А теперь я только хотел бы узнать, кто из наших родителей был в Штази.
Миша Кафанке молчит и внимательно разглядывает свое крошечное радио. На аппарате написано TIME - это подарок от самого крупного рекламного журнала в мире, дарящего такие штуки каждому, кто находит для него нового абонента. Миша не находил нового абонента для "TIME", но сразу же после разрушения Стены он ездил в Западный Берлин, потому что ему снова сильно приспичило. Кто-то сказал ему, что на улице 17 июня есть отличное место, и там шикарные девочки, и не очень дорого. И там, между Колонной Победы и Набережной Соляных Складов, он выбрал себе девушку, которая держала в руке маленькое радио и слушала музыку, как раз "Серенаду лунного света". Миша спросил, сколько, и она ему ответила, в DM конечно, а потом они пошли в парк, где кругом валялись и висели на ветках презервативы, жуткое зрелище. Девушка оказалась необыкновенно милой и нежной, такие ему еще не попадались, он так восхищался ею, что, когда он платил, заранее, конечно, она подарила ему радиоприемник. Правда, позже обнаружилось, что она стащила все его деньги, но радио она ему оставила, и это было с ее стороны так гуманно, что Мише этого не забыть.
- Господин Кафанке! - это Клавдия, она громко повторяет обращение.
Человек-бассет вздрагивает.
- Да?
- Что вы думаете об этом, господин Кафанке?
- Сначала родители, потом дети. Даже детей не могут оставить в покое, - бормочет он горестно. Конечно, он не вислоух, как бассет, но все же у него органы слуха непомерно велики, а его нос гораздо более выдающийся, чем большинство носов, которые можно встретить у людей, и еще он часто сопит, будто принюхивается, а его глаза - ах, Мишины глаза. Есть в них что-то верное и печальное, кроткое и преданное, - бассет, именно бассет, с его коренастой коротконогой фигурой.
- Даже детей, - говорит он еще раз и печально качает головой. - Скверно. Хуже не бывает.
- Действительно, - говорит Клавдия и хватает Мартина за руку, и теперь они снова влюбленная пара, они принадлежат друг другу "Like the Sand and the Sea", они не должны злиться друг на друга, потому что ни один из них не виноват в сложившейся ситуации. И снова Клавдия смотрит на Мишу своими прекрасными глазами, совсем как взрослая женщина, и говорит:
- Поэтому вы должны нам помочь, господин Кафанке.
Миша нервно вскакивает с борта ванны, отступает на два шага и кричит:
- Помочь? Потому что ваши родители были в Штази?
Это ужасное слово, которое может сделать человека больным или сумасшедшим, может принести только несчастье и боль, преследовать, мучить, довести до самоубийства. Это как гигантская опухоль у страны, которую редакторы по приказу хозяина-издателя упоминают только в кавычках, чтобы все знали, что такой страны не существует. А теперь изо дня в день все больше и больше людей на своем горьком опыте узнают, что и страна, и ее Штази существовали, да еще как!
- Очень хорошо, - говорит Миша, - еще десять минут назад мы не были с вами знакомы! Вы сваливаетесь как снег на голову, я вас выслушиваю, - к сожалению; надо было бы выставить вас за дверь, - а теперь вы требуете, чтобы я вам помог. Помог! - повторяет он, пинает ногой ванну "Brilliant" и говорит с горечью:
- Господи Боже, вы здесь совсем не по адресу!
- Почему, господин Кафанке? - спрашивает Клавдия.
- Потому что я не могу помочь ни одному человеку на свете, - говорит человек-бассет, - даже себе самому.
И невидимая птица на поле среди руин на одном из мертвых деревьев кричит "кивит! кивит! кивит!", что значит: "Это так! Это так!"
- Ну, вот, - говорит вдруг Мартин (он приходит на помощь Клавдии; как и она, Мартин сразу заметил, что они попали к такому человеку, который никому не сможет отказать, и раз уж ему самому так плохо живется, он поможет, главное, сейчас не отступать, он вот-вот поддастся, только взгляните в его глаза!), - ну, вот, господин Кафанке, у меня с собой только карманные деньги, но я держу пари на десять марок, что вы можете нам помочь и сказать, как нам, несмотря на всю эту историю, можно было бы остаться вместе и любить друг друга. - Он смеется чересчур громко и радостно. - Я ставлю десять марок.
- Ты их уже проиграл, - говорит Миша и садится, потому что его колени начинают дрожать от бессилья и отчаянья. Эти двое любят друг друга, думает он с завистью. Такие юные, и уже такая любовь. Что же происходит? Как только двое начинают любить друг друга, другие эту любовь пытаются уничтожить. Ненавидеть друг друга люди могут сколько угодно, да, ненавидеть они обязаны, это хорошо, это правильно, эта обязанность возложена на них власть имущими. А любить? Доживем ли мы до того времени, когда люди будут любить друг друга? - думает Миша.
- Как это я их уже проиграл?
- Так, - говорит Миша, - потому что я понятия не имею, что в этой ситуации можно сделать наверняка, я слишком мало в этом разбираюсь, в том, что касается… - Он замолкает и начинает разглядывать свои ногти.
- Чего касается? - спрашивает Мартин.
Миша молчит.
Клавдия очень тихо и осторожно спрашивает:
- Того, как быть вместе и любить?
Миша кивает.
- Но вы же взрослый! - говорит Мартин (только не отступать!). - Все взрослые в этом разбираются. Моя мама всегда говорила, без любви жить нельзя.
А Миша молчит.
- Ведь у каждого есть кто-то, кого он любит.
Миша не двигается.
Клавдия спрашивает так тихо, что ее едва слышно:
- У вас никого нет?
Миша молча смотрит на грязную лужу.
- Извините, господин Кафанке, - шепчет Клавдия, - простите, пожалуйста.
- Моя мама… - начинает Мартин, но Клавдия решительно качает головой, это значит: спокойно! Мартин вовсе не спокоен и совсем уж не так деликатен, как Клавдия. Этот Кафанке, конечно, хочет смыться, он просто не хочет быть втянутым в какое-то дело со Штази, а что будет с нами?
- Моя мама, - громко говорит Мартин, - значит, она не права, господин Кафанке? Вы ведь живете! Разве можно жить без любви?