* * *
Скандал затих только к вечеру.
Тасик первым сделал попытку к примирению, лично собрав все Майкино добро обратно в ящик.
Правда, поставить его на место не удалось: во-первых - не лезло, во-вторых - треснули деревянные планки, на которых он держался. Но Тасик уверил жену, что это пустяки: вместо дурацких занозистых деревянных планок он купит в хозяйственном комплект роликов, после чего ящик будет выпрыгивать из стола, как дрессированный.
- По первому твоему зову, - обещал Тасик и заглядывал Майке в глаза.
- Ага, - соглашалась Майка и отпихивала плечом Тасикову голову. - Конечно. Горе луковое.
Под присмотром Майки Тасик ненадолго завладел ее волшебной отверткой, снял с поломанной дверцы тумбочки погнутые петли и закрутил новые, припасенные с незапамятных времен в хозяйственном шкафу. Дверца тумбочки от новых петель немного перекосилась. Зато удалось, наконец, собрать и надежно запереть обратно всю обувь.
Майка, однако, не смягчилась. Когда она приходила в угрюмое настроение, выпихнуть ее оттуда было непросто.
- Ну что, идем спать? - спросил Тасик в одиннадцать вечера, в обычный их час отбоя.
- Иди. Мне тут еще… варенье закрывать, - буркнула Майка, перекидывая с места на место какие-то предметы в кухонном ящике. - Куда эта дурацкая машинка закопалась? Открутить бы ей… зараззза!
В произносимом Майкой слове "зараза" было не меньше восьми или десяти "з". Еще бы парочку - и можно было бы считать, что это просто пчелиное жужжание. Но Майка соблюдала меру, не утрачивая окончательно дара человеческой речи.
Тасик вздохнул и ушел спать.
Вольготно развалившись в супружеской постели, широко разбросав руки и ноги, он лежал, тщетно жмуря глаза и созывая к себе приятные мечты… Сон не шел.
Он ворочался, елозя по всему пространству супружеского ложа, то свивая вокруг себя одеяло коконом, то развивая его, выкидывая наружу то ногу, то руку…
Когда Майка в три часа ночи соизволила явиться в спальню, Тасик едва успел забыться, зацепившись где-то на самом краешке сонного небытия, нацеленный головою и всем телом в черную пропасть, но еще способный слышать звуки по эту сторону реальности.
Майка, скинув халат и переодевшись в ночнушку с непомерно растянутым во все стороны Багзом Банни, зажгла ночничок и бросила короткий взгляд на мужа.
Тасик покоился на бочку, отодвинувшись вглубь двуспальной кровати, и, согнувшись крючочком, крепко обнимал женину подушку.
Майка вынула подушку из его рук, взбила, положила себе под голову и, погасив ночничок, легла. Кровать тяжело заскрипела под ее телом. Тасик сладостно замычал и, обхватив круглые бока супруги, подтянулся вперед, притеревшись к ее мягким местам всеми своими мослами.
Майка пихнула его назад, брыкнулась и сбросила руки, посягнувшие на ее независимость. Но стряхнуть с себя Тасика было так же непросто, как снять с костюма прилипшую жвачку.
"Ммм… Моя попа пришла!" - пролепетал сквозь сон Тасик и еще крепче вцепился в Майку.
"Зараза", - подумала Майка, но вступать в борьбу за свободу ей было лень. Очень хотелось спать. Она шумно выдохнула и закрыла глаза.
Сны им снились разные.
Майка видела во сне, как Тасик, сидя за праздничным столом, поедает сваренное ею варенье, черпая его сначала половником, а потом просто лакая из тазика, как собака.
Тасику снилась Майка: молодая, золотисто-загорелая, хохочущая. Она лежала с ним, голая, в траве, вздрагивала от удовольствия и смотрела широко распахнутыми глазами безо всякого стыда.
* * *
На следующий день деловитый Тасик встал пораньше и сразу же приступил к починке кухонного стола. Пока Майка досматривала сны, он перебрал все заскорузлое старинное добро, каким-то чудом умещавшееся в кухонном ящике раньше, кинул в полиэтиленовый пакет наиболее одиозные предметы - вроде венчиков для взбивания омлета, косточковынимателя и советской электровафельницы с пятнами ржавчины на рукояти - и вознамерился снести все на помойку.
Ему хотелось сделать это до того, как Майка проснется.
Но он опоздал: Майка застукала его на пороге и подозрительно прищурилась:
- Куда это ты собрался?
- Вот это надо… необходимо выкинуть, - сказал Тасик, потрясая тяжелым пакетом.
- А ну-ка… Покажи!
Тасик был вынужден уступить пакет для досмотра своей большей половине.
- Та-а-ак, - протянула Майка, выбрав из пакета косточковыниматель, которым за всю свою долгую жизнь не успела воспользоваться ни разу. - Так. А если это понадобится? - спросила она.
В Майкиной душе желание порядка в доме всегда боролось с суеверным страхом перед вещами. Она по опыту знала: стоит расстаться с какой-нибудь наиболее никчемной финтифлюшкой из своих закромов, и эта гадкая мелочь тут же и всенепременно понадобится в хозяйстве. Вещи умеют мстить. Они, в отличие от людей, никому ничего не прощают.
Тасик со стоном возвел очи горе́. Майка, не обращая на него внимания, ковырялась в пакете.
- А вот без этого царский омлет приготовить вообще нельзя!
- Если б я еще знал, что такое царский омлет, - заметил Тасик. - Живу с тобой тыщу лет и что-то никак не познакомлюсь с этим, еть, интересным блюдом.
- Нет, я понимаю, что ты человек легкомысленный, но выкидывать вафельницу! Это же просто…
Майка воззрилась на Тасика, как на особь, способную зарезать белочку в парке.
- А это?!
В пухлой Майкиной руке красовалась большая хрустальная пробка от графина, блестящая и тяжелая, как граната.
- Сначала ты разбил мой-мамин сервиз, а теперь и последнее на помойку несешь?! И когда ты перестанешь мне жизнь портить?!
- Господи, - не выдержал Тасик, - неужели невозможно хотя бы последние годы провести спокойно?! Пожить без тебя. Нет, надо срочно разводиться! Может, человеком, наконец, стану. А нет - так, еть, хоть здоровым до гроба дотяну!
- Давай-давай! Разводись. Я хоть любовника себе нормального заведу. Разбил мою жизнь… мой-мамин сервиз грохнул… Житья от тебя нет! Диверсант!
И Майка, и Тасик, не задумываясь, крутили давние записи времен своей молодости. Возможно, это навевало им приятную ностальгию. А с другой стороны, к чему менять эти пластинки? Хлопотно и глупо.
Заряда хватило примерно до середины дня.
Пообедав еще по разные стороны баррикад, Майка и Тасик, как звери на водопое, сошлись на перемирие у телевизора. Вместе посмеявшись одной из своих любимых передач - одной из немногих, которые они любили оба, - они надумали подкрепить разгулявшиеся нервы.
- Хлопнем, что ли, корвалолу? - предложил Тасик.
- На брудершафт, - проворчала Майка.
Тасик, хихикая, пошел к холодильнику и обнаружил, что корвалол кончился.
- Ничего. В аптеку сбегаю.
Получив нужную сумму у своей хранительницы всего, Тасик бодро выдвинулся на передовую.
- Шарф надень. Там, кажется, подморозило! - крикнула ему вслед Майка. Но за Тасиком уже захлопнулась дверь. - Горе луковое.
Спустя час она называла его не иначе как "диверсант", "кровосос проклятущий", "хмырь мерзавчатый" и другими удивительными словами. У Майки их были несметные запасы.
У нее были собственные методы борьбы с неприятностями.
В ожидании запропастившегося куда-то Тасика она обычно распекала его во все корки, и ее ужасные проклятия срабатывали, как волшебные заклинания: Тасик являлся домой целым и невредимым, будто подгоняемый мощным вихрем ругательств, щедро рассылаемых ему Майкой по каким-то особым энергетическим линиям планеты.
Если на эти же линии случайно заступали еще чьи-то конечности - лапы, крылья, ласты, брюхоноги или что там еще бывает у живых существ, - они, должно быть, падали замертво, сраженные наповал Майкиной руганью, и, таким образом, при всей своей зловредности, ни одно из них не могло повредить Тасику - все они безропотно и безусловно уступали дорогу Майкиному мужу.
До ближайшей аптеки и обратно, до следующей за ближайшей аптекой и обратно, и даже при самом худшем варианте - если корвалолу не оказалось нигде - до третьей, и последней в округе аптеки - было не больше сорока минут самой медленной Тасиковой ходьбы.
Сделав скидки на очереди, сбой кассовых аппаратов, обмороки у кассирш и другие стихийные явления, все равно больше двух часов Тасик в аптеку, по Майкиному рассуждению, ходить не мог.
Прошло три часа.
Майка, осознав, что ее ругательные заклинания утратили силу, перепугалась и растерялась.
Ее мысленному взору представали мучительные картины, одна другой жутче: мертвое тело Тасика, не дождавшегося корвалолу, у аптечной стойки; тело Тасика, разрезанное пополам колесами огромного автобуса; голова Тасика, размозженная битой грабителя; руки Тасика, отрезанные дверьми лифта, среди сплошной антисанитарии валяющиеся в шахте, - назад не пришьют…
- Чертов диверсант, - шептала растерянно Майка. И мучилась, мучилась, мучилась…
В пять часов неожиданно задребезжал телефон, одной своей обыденностью развеяв страшные грезы.
- Тасик?! - закричала Майка в трубку.
- Это Майя Ивановна? Из пятьдесят второй больницы беспокоят, - сухо сказала трубка. - Ваш муж, Станислав Николаевич, просил позвонить. Он подвернул ногу…
* * *
Да. Тасик поскользнулся на обледеневшем порожке аптеки. После дождя и впрямь подморозило. Тасик не был к этому готов.
Порожек аптеки был невысоким, но Тасик умудрился сверзиться так, что сломал ногу, вывихнул плечо и разбил голову.
По счастью, именно возле аптек в большом количестве водятся сострадательные люди. Тасика увезли на скорой, и теперь он лежал, весь белый, укутанный в бинты, словно личинка шелкопряда, в шестой палате хирургического отделения и чинно-благородно ожидал результатов рентгена.
Результаты, однако, превзошли все ожидания.
- Ну вы не бейспакойтесь. Ноги-то заживут. И ущипы тоже, - покусывая сухие губы, объяснил жгучий брюнет в белом халате - врач-аспирант с непривычным именем Жосе Хосеевич, иностранный специалист на стажировке. - Все будет карасе.
- Как-как? - не расслышал Тасик.
- Карасе, - повторил Жосе Хосеевич, хмуря брови. - Но вот это…
Он вытянул из пачки снимков один, где была запечатлена черно-белая Тасикова голова в профиль и как бы в разрезе.
- Вот видите? - Доктор потыкал в какую-то туманность в мозгу Тасика на снимке. - Возможьно, это есть опуколь.
Тасик оптимистично улыбнулся доктору:
- Да?
- Надо сделать до-по-лни-телл-ные анализы. Ищо один снимок. Понаблюдать динамик… Но - ущтите, это есть только гипотетищеский сейщас прогноз, в настоящий момент я нищего утверздать не имею права, но…
- Что "но", доктор? - Заинтересованный Тасик всем телом потянулся вперед, подгоняя докторову откровенность. - Но?..
- Если это опуколь… И опуколь зло-как-чеественная… Прогноз неблагоприятный. Месяц. Максимум.
Доктор деликатно замолчал. Наступила пауза.
- А потом? - спросил любопытный Тасик.
Жозе Хосеевич виновато развел руками. Кроме того, что Тасик, по его предположениям, не дотянет даже до Рождества, он не знал, что бывает потом. Хотя, как у католика, у него имелись теории.
* * *
Когда Майка дотелепалась до больницы - с куриным бульончиком, морковным салатиком, сметанкой и черносмородиновым компотом (все в отдельных, тщательно запакованных баночках и сверточках, чтобы не разлить) - время посещений в больнице уже подходило к концу, и она еле уговорила впустить ее хотя бы ненадолго к своему "старику".
- Этот диверсант, черт свинячий, ходить по улицам не умеет, а мне с моим весом разве ж дотащишься досюда, разве ж успеешь? - жаловалась она, не отставая.
Медсестра с первого взгляда поняла, что единственный способ отвязаться от липучей старухи - уступить ей. Нельзя же кидаться в атаку на стихийное бедствие?
Сестра вздохнула и впустила Майку в отделение.
Майка ожидала застать в Тасике некоторые перемены, но полагала, что все они будут материального характера.
Однако ее встретил совсем другой Тасик. Белый и чистый от бинтов, он весь светился непонятным умилением. Блеклые водянистые глаза сияли от слез, лицо вытянулось, под глазами пали синеватые тени, нос заострился.
Завидев это странное существо ангельского чина, Майка перепугалась до икоты:
- Что?! Говори сразу, Тасик! Не тяни!
Она даже про сумки свои забыла: баночки, супчики и витаминчики были сброшены просто и безответственно на пол, словно чье-то почтовое отправление в грузовом вагоне Сыктывкар - Вологда.
- Майка, - тихо умилилось существо.
- Тасик, я тебя убью. Говори немедленно, горе луковое!
- Да вроде у меня опухоль в мозгу, - признался Тасик, и по худой щеке, по уже намеченной другими мокрой дорожке пустилась в извилистый путь сияющая слеза. - Доктор говорит, месяца не протяну.
- Теперь понятно, почему ты у меня такой идиот, - прошептала Майка.
Тасик скривил губу, чтоб не усмехнуться, но не удержался - фыркнул. Ангельское выражение слегка сползло с его лица. Он попытался нацепить его обратно. Но в присутствии Майки это оказалось непросто.
- Что ж теперь делать будем? - нахмурилась Майка. И принялась въедливо допрашивать мужа обо всех деталях того, что с ним случилось. Кто, когда, куда пошел, отвел, сделал, сказал, обещал, объяснил - и чтоб все в подробностях.
Тасик даже утомился - бинты, стягивающие ушибы на голове, ему мешали.
- Посещающие! - громко крикнула в коридоре сестра. - Больница закрывается. Все на выход!
Тасик испытал приступ беспокойства. Ему вдруг показалось, что больница, вся целиком, сейчас отбудет куда-то. Отчалит и уплывет в темную, полную опасностей неизвестность. Надолго. Может быть, навсегда.
Не хватало только марша "Прощание славянки", чтобы он разрыдался, как ребенок, впервые отправляемый родителями в детский лагерь.
- Майка, я боюсь тут один!.. Останься со мной, пожалуйста! Все равно мои соседи ночевать на дом уходят, - горячо зашептал Тасик. Он уже позабыл о своем ангельском статусе: подмигивал, щурился, моргал, дергал щеками от возбуждения. - А вдруг я ночью помру? Ведь это же опухоль! Кто ее знает, когда она там захочет лопнуть? Никто ж не знает. Помирать стану - никто мне тут даже воды не подаст, один я! Врачей не дозовешься. Майка! Останься, а? Майечка!!!
Майка в растерянности смотрела на мужа:
- Да как же?..
- А ты под кровать залезь. Я тебя одеялом прикрою… Сестра зайдет - скажу, что ты ушла. А ночью они тут все сами дрыхнут - не добудишься, это уж точно. А, Майечка?!
Майка вздохнула.
* * *
Тасик оказался прав. Медсестре не пришло в голову обыскивать палату.
Тасик, взволнованный, с фальшивым лицом, заготовил целую речь о том, что вот, дескать, супруга-то его уже ушла, побыла пятнадцать минут, и все: адье, салют, как ветрены женщины…
Он рассчитывал вызвать сочувствие к себе и тем самым окончательно замазать глаза медсестре, но о своих страданиях ему не привелось даже заикнуться. Девушка в белом халате едва заглянула в приоткрытую дверь и унеслась дальше по коридору.
Тасик был этим несколько разочарован. Но на всякий случай они все же терпеливо выждали, пока в больнице не погасили повсюду свет и в коридорах не установилась мертвая тишина. Тогда Тасик, наконец, встрепенулся.
- Эй! Майка! - шепнул он вниз. - Вылезай.
Кровать заходила ходуном, зашаталась. Тасик едва не слетел с нее. Ему пришлось вцепиться пальцами в железную раму.
Майка (160–140–160) с тихим стоном выбралась из-под Тасиковой кровати и кое-как пристроилась на краешке у него в ногах.
Кровать заскрипела, но в хирургическом отделении все кровати были прочными.
В больнице их никто не услышал.
Вместе они покушали из Майкиных баночек. Это был своеобразный пикник в медицинском духе, среди белых стен и одеял.
Они так давно никуда не выбирались вдвоем. Дружно пожалев об этом, вполголоса они обсудили места, куда бы могли поехать. И каждый, разумеется, предлагал свое, не соглашаясь с другим.
И они смеялись шепотом, сетуя на собственную неспособность хоть о чем-то договориться.
- Хорошо, что хоронить нас будут дети. А иначе мы б и могилу не поделили, - тихо сказала Майка.
Тасик закивал, прыская от смеха в кулак.
В стенах больницы шевелились черные тени, и только рекламный щит где-то вдалеке, на проспекте, ярко переливаясь огнями, светло и неугомонно засматривался в больничное окно.
- Майка…
- Что?
- Какая же ты у меня красивая, - прошептал Тасик, любуясь Майкиным лицом, смиренным и перламутрово-розовым в свете рекламы.
- Болван, - смутилась Майка.
Тасик взял ее руку и потянул, заставив придвинуться ближе.
- Ну что? Что тебе? - сдавшись, залепетала Майка.
- Иди ко мне. Как я по тебе соскучился.
Он протянул руку и погладил ее лицо, шею, ухо…
Майка заплакала, обхватила его худые плечи, горячо дыша, бормоча что-то ласковое, невнятное, каким-то невероятным образом притерлась к своему Тасику… Он затрясся, сграбастал ее всю и крепко-крепко прижал к себе, ко всему вибрирующему от нетерпения телу.
Теперь они лежали на больничной койке вдвоем, умещаясь на ней чудом, словно им удалось силой воли ужаться в размерах и объеме. Они гладили друг друга, и каждое прикосновение вызывало в них трепет. Так включение вилки в розетку неизменно вызывает ток.
- Хорошая моя, Майка, хорошая… - повторял он.
- Тасичек мой, - шептала она.
- Я люблю тебя… Всегда любил…
- Я тоже…
- Я не могу без тебя!
- Счастье ты мое… луковое.
Они долго не засыпали, плакали, шептали друг другу какие-то признания, смеялись и утешали один другого изо всех сил, как могли. Если и вспоминали о смерти, то как о глупом, досадном недоразумении, которое могло бы стать им случайной помехой.
Но они ее не боялись. На смерть им было наплевать.
Настоящую любовь не заботит ни прошлое, ни будущее, ей не нужны ни воспоминания, ни надежды; каждое ее мгновение - как вспышка вечности, бесценно и восхитительно…
Они заснули, привычно обняв друг друга, и это было лучше всего.
Самодостаточные и цельно-замкнутые, как отдельная вселенная, объединенные родством общего чувства, они были и родителями, и детьми для самих себя. Всю энергию, которая была им нужна, они давали друг другу.
И у них оставалось еще много, чтобы щедро излучать в мировое пространство.
Может быть, где-то, в каких-то дальних уголках нашего мира кто-то плакал от счастья, улавливая это незримое излучение любви, крохотные искры, которые единственные приносили облегчение его страждущему существованию, позволяя дышать, жить, верить… Кто знает?