X
– Давай-ка сначала мух выгоним, потом полы вымоем, хорошо? – предложила Ксения, когда они вернулись домой.
– Давай, – с готовностью согласилась Александра.
В четыре руки, размахивая вафельными полотенцами, они быстро выгнали из обеих комнаток всех мух и закрыли окна.
– А теперь я полы вымою, – сказала Ксения, – и будет у нас с тобой чистота и порядок!
– Чего это ты одна? И я, давай и мне тряпку, – потребовала Александра.
Ах, как ловко, как дружно, как чисто вымыли они полы во всем домике!
– Скоро стемнеет, откроем окошки, сделаем сквознячок. Мухи на ночь не налетят, а комаров нет, июль, пересохли от жары у них крылышки. Сушь. Но, как говорят старушки, грех жаловаться: и ранняя, и поздняя весна прошли с большими дождями, урожай должен быть, – радостно сказала Ксения и добавила с горькой иронией: – Там, где посеяли, конечно.
– А я бы пошла с тобой в разведку, ты настоящая, Ксень.
– Спасибо, – смутилась молодая хозяйка, – не преувеличивай, я самая обыкновенная.
– Не думаю, – сказала после долгой паузы Александра. – Поживем – увидим, хотя я не могу в тебе ошибаться по многим причинам…
Ксения не спросила, что это за причины, о некоторых из них она сама догадывалась.
Южные сумерки коротки, и скоро настала ночь. На высоком, иссиня-черным небе блестки звезд лучились ярко, торжественно. Заливая округу зыбким полусветом, струился над головами Александры и Ксении Млечный Путь. Как будто сам Творец швырнул горсть звездной пыли, и она пролегла в небесах широкой млечной полосой, действительно похожей на путь из вечности в вечность.
Они сидели на деревянных ступеньках перед раскрытой настежь дверью домика и молчали. Им было легко молчать друг с другом, что говорило о многом красноречивее слов. В ближних и дальних домишках поселка кое-где желтели крапинки света, но большинство жителей, кажется, ложились вместе с курами да и вставали на заре. На жмыховом заводе время от времени что-то лязгало, бухало, раздавались женские голоса, хотя немногие мужчины и вернулись с фронта на родной завод. Голоса у них были не такие звонкие, как у женщин, так что если они и возникали, эти мужские голоса, то не перелетали за высокий забор из белого силикатного кирпича, а оседали на заводской территории.
Прогревшиеся за день воздух, земля и постройки на ней остывали медленно, но дышать было не тяжело, потому что воздух был сухой и чистый. Хорошо, что они вымыли полы, раскрыли настежь окна и двери, и теперь за их спинами тянул приятный, легкий сквознячок, пахло высыхающими половицами.
– Славно, что вымыли, – сказала Александра, – хорошо пахнет мокрыми досками.
– А высохнет, я еще раз из ведра полы окачу. Я летом так всегда делаю – единственное спасенье от нашей жары.
– Разве у вас, Ксень, жара? Вот в Москве сейчас пекло так пекло! Асфальт плавится, гужевой транспорт в центр не пускают, потому что лошади оставляют следы копыт.
– Наверное, хорошо в Москве, – вздохнула Ксения. – Я дальше Семеновки нигде не была, только учила по географии. Вру! Еще в Смоленске, мы же из Смоленска сюда притопали.
– Еще побываешь везде, ты ведь совсем маленькая.
– Я – маленькая? Да ты что, Саш?
– Тебе сейчас сколько?
– Скоро восемнадцать!
– А мне, старой дуре, скоро двадцать восемь. Поняла?!
– Когда это – скоро? – неуверенно спросила Ксения.
– Двенадцатого февраля. А тебе восемнадцать?
– В октябре. А до твоего февраля еще ой-ёй-ёй сколько! Ты очень молодо выглядишь. Ну, правда, Саша, клянусь!
– Договорились, – усмехнулась Александра, – я буду молодая, а ты добрая…
– Ты замуж не выходила, Саш?
– Я замужем за Домбровским Адамом Сигизмундовичем.
– А я за Половинкиным Алексеем Петровичем.
Помолчали. На этот раз и нелегко, и недолго.
– Ксень, а откуда ты про "расхищение социалистической собственности" и про приговор знаешь?
– Я одна, что ли?! Это у нас каждый знает. Через неделю после их ареста в областной газете большая статья была насчет Семечкина и "его прихвостней" – значит, Алеши и дяди Вани Воробья. Там все подробно описывалось, как "враги народа расхищали". А на другой день наша районная газетка все перепечатала. И этот Витя-гад в статье фигурировал, что он "дал сигнал", "раскрыл глаза". Ненадолго, слава богу, раскрыл, ведь через месяц его поезд пополам переехал. И как он, хромой, в той Семеновке оказался среди ночи и за полкилометра от станции? Покарал его Господь, так моя бабушка говорит. А я думаю, вряд ли Господу до такой мрази есть дело, думаю, наши своими силами обошлись.
Замолчали, теперь легко и надолго.
– Небо до чего красивое! В Москве его и не видно, – сказала Александра. – И звезды такие ясные, лучистые. Само собой чудится: "И звезда с звездою говорит".
– У нас всегда так, я привыкла. А на фронте страшно?
– Средне. Когда из боя в бой, то не успеваешь испугаться.
– А как понимать: "Есть упоение в бою"?
– Так и понимать. У тебя на качелях дух захватывало?
– Если сильно раскачать – захватывало.
– Вот и там дух захватывает и пробирает до костей от ужаса и восторга. "Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю". Есть. Что правда, то правда. Человек так устроен, что может пойти на танк с гранатой – это я своими глазами видела. Пойти, и победить, и остаться целым и невредимым.
– Чтобы потом какой-нибудь хорек накатал на него донос, – тихо добавила Ксения.
– Бывает и так в нашей жизни, но другой у нас нет и не будет.
– А я не верю, – сказала Ксения, – и Алеша мне говорил, что у человека может быть много жизней. Человек в другой жизни может и камнем стать, и собакой, и деревом.
– Мне он такого не говорил. Хотя я знаю – это теория о переселении душ. Значит, ему после контузии что-то открылось, – задумчиво сказала Александра. – У твоих маленьких глаза Адама. Такие же эмалево-синие, печальные, с легкой раскосинкой, значит, и душа будет его. Говорят, глаза – зеркало души… Неужели он два года пластом лежал?
– Ну не два. Наверное, год и восемь или девять месяцев.
– Пролежни были?
– Ты что?! Мы с тетей Глашей знаешь как следили за этим!..
– Царство небесное ей!..
Разговоры у них в ту ночь шли вразброс, что называется, с пятого на десятое. Но поскольку молчать друг с другом им было легко, то молчание между словами скрепляло их воедино.
– Когда Алеша поднялся, Иван Ефремович Воробей, я говорила, взял его в пастухи. А однажды, ближе к вечеру, они с Воробьем поехали на линейке в баню комбикормового завода и у кладбища спасли от смерти Витю-гада. Петя и его отец кол ему промеж ног забивали осиновый. Ну Воробей и Алеша спугнули их, а Витю подобрали с дороги, погрузили на линейку и привезли в медпункт. Алеша оперировал, Семечкин и Воробей ему помогали. Спасли гада на свою голову. В тот же вечер Семечкин назначил Алешу фельдшером вместо Вити-гада.
– А за что они ему осиновый кол?
– За что? Витя-гад с Петиной младшей сестренкой Зоей спутался, она забеременела. Он сделал ей аборт, и она умерла. А потом и ее мать с горя умерла. Вот за это.
– В медпункте делал или дома?
– Вроде в медпункте.
– Тогда странно, что умерла.
– Вот и Алеша так говорил: странно… Где он сейчас? То, что жив, я точно чувствую.
– И я, – сказала Александра.
– А у тебя родители в Москве? – спросила Ксения.
– Мама со мной, а папа погиб еще в Гражданскую, когда я была малюткой.
– А мой папа погиб в эту, в Отечественную. Сначала перед войной его посадили, а в мае сорок первого выпустили. На второй день войны призвали, и он скоро погиб, еще в Смоленске. Мы сюда эвакуировались, а дальше ехать не было денег. Область была под немцем, а наш краешек они не зацепили. Это хорошо, и тогда, конечно, было хорошо, но сейчас особенно – нашим можно в институт поступать, а у меня подружка из соседнего села, они были в оккупации, и ей из-за этого теперь в институт нельзя.
– Почему?
– А кто его знает! Нельзя – и все. Наверное, считается, если человек был в оккупации, то он как бы порченый.
– Дурь! – в сердцах произнесла Александра.
– Дурь не дурь, а ей отказали даже в приеме документов. И мне откажут – Алеша по плохой статье пошел.
– А что, бывают хорошие статьи?
– Бывают. Убийство на почве ревности…
– Дурь! Ты будешь учиться в Москве – сто процентов! Не обязательно им все докладывать: кто, и что, и как – совершенно не обязательно.
– Я не откажусь от Алеши! – Голос Ксении прозвучал глухо, почти враждебно.
– А я не призываю тебя отказываться. Я просто хочу, чтобы ты взглянула чуть шире: почему мы должны и устно и письменно исповедоваться перед этими негодяями? Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны. Алеша хотел, чтобы ты училась?
– Очень. Он так мне и говорил: я мечтаю, чтобы ты выучилась.
– Вот и будешь учиться. Тут обсуждать нечего. Я выполню его волю. Ты школу-то окончила?
– На "отлично".
– Значит, в этом году приедешь поступать.
– А Адьку с Сашкой куда?
– У бабушки и прабабушки побудут. Они что – против?
– Они не против. Они только и говорят: учись, Ксения… В этом году не приеду. Таких маленьких я их не оставлю на маму с бабушкой. В следующем – может, а лучше в сорок девятом, если голода не будет.
– Не будет! – уверенно пообещала Александра, словно быть голоду или не быть зависело от нее лично, а не от партии-правительства.
– Хорошо бы! – вздохнула Ксения. – Тогда и Алеша выживет. Слушай, Саша, а как ты мне предлагаешь схитрить?
– Пока не знаю, но придумаем обязательно. Адам ведь жил под чужой фамилией, и я…
– Нет! – горячо прервала ее Ксения. – Это мне не подходит. У меня отец – Половинкин, муж – Половинкин, и я всю жизнь буду…
– Тогда напиши в анкете "пропал без вести" – это ведь так и есть, для тебя, во всяком случае… Ну, в общем, сейчас этим не заморачивайся. Я все продумаю основательно, найдем выход, у меня есть с кем посоветоваться.
Помолчали.
– Извини за вопрос: а у вас детей не было?
– Когда госпиталь переехал, я поняла на новом месте, что забеременела. На третьем месяце полагается демобилизация. Грищук подготовил документы, а я упала в окоп – и выкидыш…
Далеко-далеко, в стороне оврагов и перелеска, с мощным гугуканьем прокричала какая-то птица.
– Скоро полночь, филин собрался на охоту, – сказала Ксения.
– Ты молодец – птиц знаешь, а я московская бестолочь.
– Я этим Филей свою малышню пугаю. Как-то однажды они долго не спали, баловались и услышали его. Испугались, жуть! С тех пор я их пугаю: "Спите, а то Филя прилетит!"
– Помогает?
– Еще как! Они сразу носы под одеяло – и спят. Первые пять минуток вид делают, а потом скоренько засыпают. Как жаль, что у тебя не родился маленький! Сейчас бы у моих старший брат был или сестра, – простодушно добавила Ксения и прикусила язык, испугавшись своей нечаянной бестактности.
На этот раз замолчали надолго.
Мощные крики филина доносились все глуше и глуше.
– Улетает от нас твой Филя, – доброжелательно сказала Александра и тронула Ксению пальцами за плечо, как бы давая понять, что она не в обиде: ну сморозила глупость – с кем не бывает. – Улетает твой Филя от нас, почти не слышно его.
– Ничего подобного. Никуда он не улетит. Делает вид, что улетает, хитрит, а потом развернется на сто восемьдесят градусов и будет тут как тут. Внезапность – вот его козырь. Я много чего знаю о филинах. И вообще про животных, птиц, насекомых. Если учиться, то я только на биолога буду.
– А я с детства ботанику люблю. Все растения меня интересовали, от самых малюсеньких и до эвкалиптов и баобабов. А учусь на врача. Все хотят, чтобы я стала хирургом, а мне не хочется.
– Не хочется – не слушай никого! – запальчиво сказала Ксения. – Ты что, для них учишься или для себя?
– Пока для них. Если бы мама и Папиков не заставили, я бы в институт не пошла – старая слишком.
– Да ты что говоришь, Саша! Учиться никогда не поздно!
– Ты, как моя мама, рассуждаешь! – засмеялась Александра. – Может, чайку?
– С удовольствием!
Ксения разожгла примус, пахнуло керосиновой гарью.
Вдруг со стороны кладбища раздался жуткий вопль, а затем писклявое верещание и какие-то неясные звуки, похожие на клекот и щелканье клюва.
– Я говорила – вернется. Вот Филя поймал зайца и зарезал, а теперь рвет на части и заглатывает прямо со шкурой.
– Вкусно ты чай завариваешь, – после длительной паузы похвалила хозяйку гостья.
– А я и тебе сухих травок домой дам. Прямо сейчас положу на стол, чтоб завтра не забыть.
– Не завтра, уже сегодня.
– Значит, сегодня, сейчас. А в Москве заваришь мои травки, угостишь маму, и меня вспомните: "Живет где-то там, в поселке…"
– Вроде я к тебе, Ксень, ревновать должна Адама, а у меня ревность ни на секунду не возникла.
– У меня тоже. Я всегда знала, что ты можешь внезапно появиться и увести у меня Алешу, а увели гады… Я тебя раньше боялась, а сейчас не боюсь.
– Вы с Адамом говорили обо мне?
– Нет, что ты! Он не помнил ничего. Только в самое последнее время вспомнил. Там, в оврагах, есть песчаный карьер и озерцо. И вот мы как-то купались, и я пошла за деревья одеваться. Выхожу одетая, а он смотрит куда-то мимо меня. Вот тогда, думаю, он тебя и вспомнил… Я испугалась, но виду не подала.
– Да, мы с Адамом тоже купались в этом озерце. Я и вчера там купалась. Петр меня возле оврагов высадил, и я, прежде чем к вам идти, искупалась…
– Ты бы легла поспать перед дорогой. Петя очень рано заедет, – помолчав, сказала Ксения. – Петя – человек точный.
– Посплю дома. Вон рассвет зеленеет…
– А у тебя медали за войну есть?
– Есть. Приедешь в Москву, я перед тобою похвастаюсь при полном параде.
– Москва большая. Как я тебя найду?
– Я тебе адреса оставлю – и дома, и института, и больницы, в которой мы обычно оперируем, это моя родная больничка. Маму зовут Анна Карповна, я ей про тебя расскажу, и про малышей, и про Адама…
В начале седьмого утра подъехал Петр.
– Маленьких за меня поцелуй, – обнимая Ксению на прощание, сказала Александра.
– Сейчас кушать придут, – светло улыбнулась сквозь слезы Ксения. – Ой, травки забыла!
Александра вошла следом за хозяйкой в дом и набрала в карманы своего потайного пояса сушеной мяты и душицы.
– Так. Адреса я тебе отдала. А улица у тебя, Ксень, какая?
– Улица у нас в поселке одна, но из трех частей: в начале – Подгорная, потом идет – Заводская, все, что вдоль кирпичного забора, а наш кусок – Парижской коммуны. Дом одиннадцать.
– Я жду тебя в Москве. И письмо напишу обязательно! – За порогом Александра крепко обняла Ксению и поцеловала в щеку. – Малышей поцелуй! Пока.
Ксения проводила гостью до калитки, а когда машина тронулась, подняла руку в прощальном жесте…
Ехали до Семеновки быстро, с ветерком.
– Это ты Витю-гада прикокал? – неожиданно спросила Петра Александра.
– А тебе зачем знать?
– Хочу вынести благодарность от лица старшего по званию.
– Служу Советскому Союзу! – взял под козырек Петр и запел, перекрывая шум мотора и встречного ветра:
– Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за державу ответчик,
А он спал с моею же-ной…
– Петро, – прервала его Александра, – а чего ты не женишься?
– Сначала батю надо женить. А то что ж, я женюсь, а он один останется – так нельзя.
– Значит, ждешь своей очереди?
– Выходит, жду. А Ксеня тебе родня?
– Да, родня. А ты невесту приглядел?
– Тебе честно? – Петр оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Александру в упор своими светлыми, много чего повидавшими глазами.
– Если говорить, то честно, но можешь и промолчать.
– А чего мне молчать? Ты догадливая. Да, конечно, если бы на ней, то женился хоть завтра, но она не из тех, она будет ждать…
– Ты о Ксении?
– Ну… А как ты насчет гада дотумкала, морская пехота?
– Во-первых, по твоим глазам затравленным, во-вторых, у тебя на кладбище голос как-то задергался, когда тебя Ксения про него спросила, а в-третьих – разведка должников не забывает!
– Не забывает, – усмехнулся Петр. – Смотри, во-он на горизонте чернеется, то пассажирский, московский… Погнали, может, успеем!
– Погнали! – азартно поддержала водителя пассажирка.
Часть вторая
Как туман на рассвете – чужая душа.
Георгий Иванов
XI
В молодости эти размышления не приходили ей в голову, а в зрелые годы, когда Александра Александровна выдавала замуж дочь Екатерину, как-то однажды она призадумалась над тем, что мужчины женятся, а девушки выходят замуж по обоюдной горячей любви и осознанной доброй воле довольно редко. Гораздо чаще в предсвадебном угаре они бывают обложены десятками совпавших обстоятельств, как загнанный волк красными флажками, и деваться им некуда, кроме как бежать в специально оставленный створ, где поджидает их подвыпившая компания с улюлюканьем и бодряческими криками "Горько!". Да, примерно так бывает у многих, но осознание этого приходит, как правило, через годы, хотя иной раз жених или невеста готовы дать деру из-за пиршественного стола, но подобные скандалы случаются очень редко, а обычно не убегают, сидят в застолье, как в летаргическом сне, и на очередной окрик "Горько!" послушно подставляют жестяные губы.
Это сейчас, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, девушки берут "бойфрендов", или, как называет их Александра Александровна, "учебно-тренировочных мужей", и живут себе эти парочки, как они выражаются, "гражданским браком", хотя на самом деле гражданский брак отличается от церковного тем, что пары не венчаны, но зарегистрированы в загсе, а если на Западе, то в мэрии, а "бойфрендство" всего лишь сожительство. Раньше так и говорили – "они сошлись", а теперь выходит – "они тренируются на должность супругов". Раньше молодая женщина без законного мужа считалась как бы обделенной вниманием, а сейчас всего лишь "свободной". Хотя, как думала Александра Александровна, эта свобода, кроме полной безответственности для мужчин, ничего в себе не несет и нести не может, что, в первую очередь, пагубно для самих мужчин, поскольку ослабляет их жизнестойкость и ведет к деградации. Как специалист, Александра Александровна была в курсе статистики по деторождению и дальнейшей жизни малышей, а поэтому знала, что каждый третий ребенок в Западной Европе, США и России растет без отца при живом и здравствующем папашке, который в лучшем случае находится на положении "папашки приходящего", – вот самый печальный плод "бойфрендства". Конечно, доедающим свое счастливое детство "мальчикам-друзьям" можно по этому поводу не беспокоиться, но тем, кто помышляет стать настоящим мужчиной и имеет амбиции к полноценному продолжению своего рода, есть над чем подумать.