По темноте опустел партизанский лес. Отрядники попрятались в землянках, самодельные печи-каменки затопили, а где и почти настоящие печки из кирпича, по деревням стасканного. Дым стлался низовьем и уползал в болота, еще кое-где подернутые ледком, и ни один звук войны не долетал до этих мест, войной будто бы обойденных, оттого обманность тишины не успокаивала, но пуще прочего настораживала души, при всей сознательности войны ни в какую не желавшие.
Войны не желали обычные души, так сказать, рядовые. Командиры же, что опять собрались в кондрашовском блиндаже, не то чтобы хотели, но торопились. Потому Кондрашова встретили стоя. Но не успел командир и к столу присесть, как в дверь стук, и на пороге без разрешения Зинаида Мартынова, в ватных мужских брюках, в телогрейке поверх гимнастерки, торчащей из-под ватника, задница будто от шеи начинается и нигде не кончается. Страшилище!
- Товарищ командир, разрешите доложить, - торопливо затараторила Зинаида, словно боясь, что сказать не дадут. - Бойцы землянку под санчасть изготовили, но кроме йода никаких медикаментов нет, бинта на две перевязки, и то не бинты, а простыни порванные, от чириев настойка есть, а спирту настоящего для обработки ни глотка, то есть ни капли. Самогон тутошний нечистый, потому негоден. Так что медчасть к бою не готова. Это чтоб знали…
- И кто ж тебя назначил в начальники санчасти? - ухмыляясь, спросил Кондрашов.
- А я сама себя назначила, и ничьих приказаний мне не надо, потому что без меня вас всех тут вши да чирии пожрут и немцам ничего не останется. Так что другой приказ требуется. И чтоб письменный. И строгий. Чтоб по деревням все сдали, у кого какие лекарства есть. А у кого есть, я сама знаю. И чтоб не одна, а с двумя с автоматами при мне…
- Винтовки тебя не устроят? - спросил Никитин, подмигивая Зотову.
- С автоматами чтоб, - хмуро отвечала Зинаида, - так серьезнее будет.
- Так что, товарищ командир, - притворно озабоченный, разведя руками, говорил Зотов, - коль сама себя назначила, супротив не попрешь, а? Хошь не хошь, придется завтра приказ сочинять, прям с утречка и займемся о трех головах.
Кондрашов, однако, шутку не поддержал, планшет сбоку сдвинул на живот, хлястик выдернул, порылся, нашел слегка помятый лист бумаги.
- Нет, политрук, не завтра, а прямо сей же… И еще тебе впишу в приказ, - это он уже Зинаиде, - чтоб у кого вши найдешь или гниду хотяб, чуб не чуб - под нулевку, и без разговоров. Для примеру с меня и начнешь. Но это уже завтра. А сейчас найди тищевского сержанта Куркова, и пусть даст тебе автоматчиков, время еще раннее, Тищевку обшарить успеешь. Утром доложить.
Поставил подпись, сунул бумагу Зинаиде.
- Приступай к исполнению!
- Слушаюсь, товарищ командир! - скуластое, с нависающими бровными дугами, с широким носом и крохотным лобиком - просто на редкость некрасивое лицо Зинаиды вдруг осветилось улыбкой очень хорошего человека - это все сразу почувствовали, и каждый… даже скупой на доброту капитан Никитин, и тот из-за стола вышел и руку Зинаиде жал крепко, Зотов даже попытался обнять ее, необъятную. Кондрашов же просто руку подержал на ее плече и кивнул благодарно и ободряюще. И ничего в ее узеньких глазках не промелькнуло такого, в чем был бы хоть намек на зимнее их совместное спанье.
Захлопнулась за Зинаидой дверь, Кондрашов подошел к правому от входа углу блиндажа и несколько раз пнул ногой по бревнушке. Там, под боком его любимец, а теперь как бы и ординарец Лобов смастерил землянку-клетушку, чтоб все время быть в досягаемости. Через минуту и лично возник в блиндаже без стука.
- Чай и что-нибудь пожрать. На всех. Мы нынче тут долго будем посидельничать. Потом печь затопишь.
Командирский блиндаж в два наката по самый накат врыт в землю, и лишь одно оконце. Сквозь него и пропущена труба от печи с плитой и поддувалом, как положено. Охапка березовых полешек - и хоть в трусах ходи. Не отрядники, деревенские мужики-умельцы делали прошлым летом.
Пили, хрустели черными сухарями, густо смазанными засахаренным медом. А после меда картошка вареная с грибной приправой, еще капуста прошлогоднего квашения с горчинкой - любят местные всякую с умным названием траву накидывать в капусту, но то исключительно для закуси, а не закусывать или мало закусывать местный самогон - все равно что ноги себе заранее поотвертеть - от самой задницы словно намотки из ваты. Зато по голове бьет в меру, все соображения порядка не теряют, и на всякой мелочи, что по делу, сосредоточенность сохраняется, в общем, если пить по пониманию, то мозгам лишь на пользу. В том упрямейшее убеждение заболотцев, отпетых пьяниц промеж себя не имевших…
Когда со стола все было убрано до мельчайшей крошки, Кондрашов расстелил карту старосты Корнеева и подробно, никакой мелочи не упуская, рассказал Зотову и Никитину о своей встрече на остатках барской усадьбы. Потом каждый вертел карту к себе, рассматривал, водил по ней пальцами. Головами качали, хмыкали многозначительно, переглядывались, молчали. Никто не решался первым высунуться с мнением. Никитин решился-таки. Все его мнение - одно слово: ловушка!
Дважды Лобов заходил в блиндаж пошуровать в печурке и дивился тишине, и сам в эту тишину своим каким-нибудь не к месту словом вставиться не рискнул.
Кондрашов ждал мнения Зотова, но тот только белесенькими бровками шевелил и никому в глаза не смотрел.
- Ну, добро, - сказал Кондрашов Никитину. - Давай, как говорится, обосновывай.
- Чего обосновывать-то? Корнеев - вражина. Ему лишь бы от нас избавиться. А без нас тутошние колхознички под его руководством немцев хлебом-солью встретят.
- Ну прямо уж… - проворчал Кондрашов.
- Не прямо, а с поклонами, как на матушке Руси положено. Типично кулацкая деревня. Медом от советской власти откупалась. Когда отступали, не через одну деревню прошел, есть с чем сравнить. И то! Одну деревню назад отбили, а там уже и сельская управа, и комендант, и полицаи - всех повесить успели, пока нас выбили. А сколько плакальщиков было, когда вешали? Немцы же им землю колхозную раздать пообещали. А мужик за землю…
- Стоп! - прервал его Кондрашов. - Лично я и других мужиков знаю, но спорить не будем. Жизнь покажет. Насчет ловушки…
- Да ну ясно же! - вскипел капитан. - Если обычным путем прорываться будем, скольких уложим, даже если все сами ляжем. А по карте пойдем, как из леса выйдем к дороге, тут нас всех и посекут без ущербу. Вагончики расставят и из-за вагончиков прямой наводкой…
- Добро, - уже злясь, отвечал Кондрашов, - давайте по вашей логике. Если узкими гатями пойдем, сам сказал, все ляжем. А там, - кулаком по карте, - там от леса до станции полтораста метров. Разведку вышлем. И с двух сторон зайти можно. И я лично… - Помолчал, решаясь. - Лично я в этом… не во всем… но в этом Корнееву верю, а почему, объяснять не буду.
Тут и Зотов робко вклинился.
- Я, пожалуй, тоже за то, чтоб по карте. Когда не все ясно, хоть какая, а надежда…
Капитан откинулся на стенку блиндажа, вяло рукой махнул:
- А, какая разница! По карте так по карте. Один хрен - не выбраться нам отсюда.
- Ну нет, так не пойдет, - обиделся Зотов, - не в лапту ж играть собираемся. Надо решение принять и соответственно…
- Вот я и принимаю решение: идти по карте, - сказал Кондрашов, глядя на капитана Никитина, словно впервые видел его. - А вы… Вы готовы принять мое решение? Я имею в виду к исполнению, так, чтобы и ответственность с себя не снимать. Вы и по званию меня старше. Про опыт не говорю… Мое командирство, вы ж понимаете, случайность, и, честное слово, я бы вам его передал…
- Стоп! - Никитин прервал его на полуслове. - Стоп! О том речи быть не может. Вы же сказали: "решение", и я с вами, то есть всем, чем могу… И если не против, то давайте прямо сейчас и займемся…
Сначала карту крутил каждый к себе, затем все трое сели рядышком, плечо в плечо, в руках Кондрашова циркуль и линейка… Промеры шли и так, и этак, и, когда вдруг выяснилось, что от станции, которую предполагалось захватить, до районного центра каких-то десяток километров, причем хоть лесом напрямик, хоть любой из двух проселочных дорог, Зотов, всадив ноготь указательного пальца в кружочек, означавший райцентр, чуть ли не умоляюще взвопил:
- А? Ударим по району, братцы! Это же… до Москвы слышно будет! Глубокий немецкий тыл, и вдруг нападение на… Считай, на город! Это же как отзовется-то! Ударим, а?
- Чем ударим-то? - спокойно спросил Никитин. - Этим самым местом, что ли? После того как станцию возьмем - если возьмем, - у нас, дай Бог, чтоб взвод остался.
Пальца не убирая, Зотов качал головой, твердя в отчаянии:
- Ведь ближе нас к району никого нету! Хоть бы, не знаю, электростанцию взорвать или что-нибудь…
- Чем взрывать? - это опять Никитин, теперь со смешком.
- Да ладно! Не понимаю, что ли. Но досадно же! И вообще… Почему взвод? Если староста не врет, у немцев там не больше взвода, а нас три сотни…
- Где это ты три сотни насчитал?
Кондрашов обнял Зотова за плечи:
- Угомонись. Про три сотни, будто для прорыва, это я так… Думаю, нам и двух не набрать. Да и что толку, оружия нет, патроны впересчет.
Никитин встал, подошел к печуре, кочергой пошуровал слегка, там и присел на корточки, на тлеющие угли щурясь.
- Есть у меня предложение… По поводу оружия. Еще неделя, и зимник осядет, значит, санный обоз немцев хоть завтра жди. Меньше чем со взводом они не прибудут. Или нам полтора десятков "шмайссеров" лишние? Да еще винтовки… И лошади…
- А что? - оживился Зотов. - Верное дело! Без потерь провернем! Я - за!
Кондрашов молчал. Искоса глядя на профиль капитана Никитина, только сейчас подметил, как он похудел. Вместо щек - впадины, нос торчком, губы словно в полусудороге, как на ветру морозном. Еще подметил, что пострижен капитан аккуратно, выбрит до блеска… Кондрашов сам себе космы подстригал, как вырастали, да и брился через день, и теперь с досадой общупывал колючий подбородок.
- Так как насчет обоза? - спросил Никитин, не оборачиваясь.
- А деревня? - спросил Кондрашов. - Что с ней будет?
- Что-то я не пойму, - тихо говорил Никитин, - у нас война или не война? "Вставай, страна огромная…" - это что, только про нас с тобой или про страну огромную?
Кондрашов встал, подошел к печке, присел на корточки рядом с капитаном.
- Знаешь, ты ведь прав. - Почему на "ты" перешел, сам не понял. - Только объясни мне, почему от твоего предложения у меня на душе погано, я ведь не интеллигент какой-нибудь, понимаю все вроде бы, как и ты…
- Не все, - резко отвечал капитан, тоже переходя на "ты". - Ты сожженные деревни видел? А города, разваленные до кирпичей? А повешенных и расстрелянных? А русского солдата, с автоматом с полным диском чтоб руки вверх поднимал - такое ты видел? А сотню самолетов на аэродромах разбомбленных, чтоб даже ни один взлететь не успел, - такое вообразить можешь?
- Ну, это ты уж того, преувеличиваешь…
- Преувеличиваю? Да я тебе и половины того, что видел и знаю, рассказать не могу, потому что тогда стреляй меня как злостного паникера.
- Что? Так все плохо? Но почему?
- Не спрашивай. Потому что если отвечу, опять же расстреляешь. Не о том мы должны сейчас говорить. Представь себе тигра, который только что сожрал полстада баранов, а почему бараны рог к рогу не встали, о том замнем. Лежит сытый тигр и видит - рядом еще один баран топает. "Пусть пока себе топает", - думает тигр. А что баран думает? А он думает, что вот иду себе, и ничего, значит, ужиться можем. Так вот наша с тобой задача, командир, кроме прямой - фашистов бить, еще у нас задача - мозги баранам прочистить. Между прочим, вот что тебе еще скажу. Давно бы я ушел от тебя, когда б не рана моя позорная. Твоя Зинка, она, конечно, молодец. Только, видать, какая-то железная крохотуля просочилась к ляжке и застряла там. Теперь жиром обросла, и вроде бы ничего. А по-нормальному я только второй месяц ходить могу, чтоб зубами не скрипеть. Потому, когда решали зимовать в болотах, я "за" был не по совести. Не смог бы я с вами никуда пойти, вот и дал слабину.
Откуда-то из-за спины достал капитан флягу, отвинтил крышку, хлебнул, Кондрашову предложил, тот отказался, кочергой вороша уже тлеющие угли в печке.
- Не понравилось мне, как ты насчет баранов…
- Еще бы! - усмехнулся Никитин. - Это наше "зеркало" - Лев Толстой порасписал, как, дескать, "поднялась народная дубина" и хана Наполеону. Не было никакой дубины. Грабили отставшие французские обозы и по домам растаскивали. Армия против армии - так раньше все войны решались. Теперь совсем другой манер. Вся "огромная" должна встать и огромностью давить. С качеством нам уже не успеть. Количеством брать будем. И возьмем! Потому что "огромная". В тылах армии создавать, чтоб кругом сплошные фронты. Чтоб вертелись фрицы, как караси на сковородке. Я ведь еще до войны при больших штабах крутился. Они ж на наших полигонах тактику отрабатывали. Мы думали, что мы шибко хитрые. Раз у них национал-социализм называется, значит, сперва по буржуям ударят, а мы поднасобачимся, приглядимся да и годика через два шарахнем им в спину…
- Ну а товарищ Сталин, он что…
- Он… он всякие донесения читал, по ним и судил. Я к таким донесениям тоже руку приложил, хоть и по малости… Разговорчик наш, командир, горяченьким становится, потому давай-ка вернемся к баранам, хоть тебе и не нравится. Есть у меня одна идейка… Айда назад к карте. Между прочим, никакая это не немецкая карта. То есть не в Германии рисованная, ихняя агентура поработала, потому как зеленый свет был - союзники против буржуев!
Повернулись к столу и враз разулыбались. Политрук Зотов - губы отвисли, глазенки шариками, и такая обида на роже, хоть по головке погладь. Головой замотал…
- Все, что вы тут говорили, товарищ капитан… Я, конечно, против вас ноль без палочки… Оно вроде бы, с одной стороны, и правильно…
Капитан не дал ему договорить, подошел, положил руки на плечи:
- В том-то все и дело, малыш, что одной стороны никогда не бывает, обязательно вторая где-нибудь сбоку. Но вот в чем ты прав: иногда вторую сторону побоку, будто ее и вовсе нет. Делай свое дело и не оглядывайся, при напролом, если дело твое правое. А историки потом разберутся про обе стороны. Так что по поводу моей трепотни не тушуйся. Я раненый. И не только в задницу. Хуже - в душу. Иногда постонать хочется, вот я и постонал немного, а дальше - война. Одна на всех.
- Обоз берем, решено. Решено или нет, командир? - капитан поставил кулак на то место карты, где параллельными линиями прочерчены проходы к заболотным деревням.
- Ну… допустим, - сдался Кондрашов.
- Оружие, это само собой. Но, по договору со старостой, немцы должны привезти керосин, соль, спички и муку. Муку реквизируем. Да не трепыхайся ты за деревни! - это он Кондрашову. - За сотни лет мужики научились выживать, как нам того и не придумать. По личному опыту знаю. Ходил с продотрядами. Придешь, вроде бы все выскребешь, все воют и вопят. А через месяц загляни туда же - и живы, и не пухнут. Троцкий, он, конечно, еще та сволочь, но по части русского мужика нюх имел собачий. Во время гражданской какие армии по стране мотались, а не голодали ведь. Это работяги в городах загибались на урезанных пайках. А мужик только выл, но не голодал. Фильм про Чапаева помнишь? Мужик Чапаеву говорит: "Белые приходют - граблют, красные приходют - тоже…" Чирков актер… "Куды, говорит, мужику податься?" А глазенки-то хитрые, себе на уме.
- За что мужиков ненавидишь, капитан? - прямо спросил Кондрашов.
- Ненавижу? Не прав. Не то. Нутро их антикоммунное чую, знаю. Мир мужика - его деревня, а что за ее пределами - ему все по… Чтоб коммунизм построить, с ним еще работа предстоит… Колхоз - полумера. А если не построим этот самый коммунизм, так, чтоб всему миру шило в глаз, тогда вся наша история российская к чертям собачьим. Смысл-то где… И война, как понимаю, не зря она. После нее что-то вычиститься должно, все лишнее, что без войны, знать, никак само по себе не расчистится… Заболтался. Давай к делу.
Но тут в дверь блиндажа всунулся Лобов:
- Командиры, как насчет айн момент?
- Ну чего тебе? - раздраженно спросил Кондрашов. Не терпелось к делу перейти. Поговорить по душам - конечно, полезно, но, того и гляди, полезность в болезность обратится, больно разговорчики остры… - Ну говори, чего?
- Подарочек имею для вас!
Подошел к столу, в руках миска, в миске около десятка картофелин размером с кондрашовский кулак. Проросшие, местами уже сизоватые. Зотов пальцем ткнул, скривился.
- Так они уже того…
- Не того, а самое то. Сделайте перерыв промеж ваших командирских секретов, десять минут - и я вам такой облизун изготовлю. Печка-то еще как? - Подошел, плюнул на плиту. Зашипело. - Норма! Сейчас немного парок будет.
Чайник взял, полил на плиту, плита вздыбилась паром, противный запах ударил по носам. Лобов быстро протер тряпкой парящую плиту, тряпку кинул в печку, немного пошуровал кочергой и закрыл дверку. Разложив картофелины рядком на лавке, что у стены сбоку от печки, Лобов начал кромсать картофелины на тонкие кружки. Подошел Зотов.
- А чистить не надо? - спросил Зотов.
- У мамки рос?
- Не у коровы же…
- В кожуре, политрук, самая витаминность. Я и из одной кожуры могу такое изготовить… Ты у мамки… А я бывший беспризорник и карманный воришка. Щипач, по-блатному говоря. Веришь?
- Нет, - серьезно отвечал Зотов.
- Я два раза до смерти опухал от голоду. Сперва опухаешь, а потом как доска неструганая, только два кончика и торчат - вверху да внизу. Верхний, - коснулся своего курносого носа, - кверху, как от природы, а нижний тряпочкой от полной немощи. Ты крысу когда-нибудь кушал? А зря!
Нарезанные картофельные кружки Лобов начал выкладывать на плиту круглой пирамидкой, накрыл их миской.
- Теперь ждем самую малость.
Зотов вернулся к столу, обнял Кондрашова с Никитиным и как бы обоим в уши шепотом:
- А я не верю!
- Зря, - сказал Кондрашов, - Лобов… он…
- Я не про то, - шептал Зотов, - я в коммунизм не верю!
Никитин хихикнул.
- Тебе что, политрук, пар в голову?
- То есть я не вообще… Ну, победим Гитлера, в Германии, конечно, социализм… Но там же еще сколько всяких чемберленов, не дадут же…
- Ты где школу политруков кончал? - спросил Никитин, ехидно щурясь на Зотова.
- В Шуе, есть такой город…
- Знаю. Еще бы. Вредный город. Бывал, когда-нибудь расскажу. Значит, и по теперь контру там не извели до конца.
- Никакой контры… - обиделся Зотов.
- Ничего, товарищ Берия разберется! Ну-ну, шучу. И знаешь, политрук, я бы в принципе с тобой согласился, пока всех европейских чемберленов не перешлепаем, про коммунизм большой вопрос. Но только я с тобой не соглашусь, потому что это чистейший троцкизм, про мировую революцию. А я лично товарищу Сталину верю, что и в одной стране, если как надо отгородиться, не забором, конечно, а гаубицами доброго калибра, чтоб на каждого чемберлена по калибру, тогда совсем другой…
- Товарищи командиры, - торжественно возвестил Лобов, - за коммунизм не скажу, а "стригуны" готовы, и кушать их надо горячими!