- Руки у тебя, похоже, умные, а вот уши длинные, - говорил Никитин, двумя пальцами беря из миски поджаренный картофельный кружочек, - а в человеке, партизан Лобов, как говорил классик один, все должно быть пропорционально.
- Так у меня, товарищ капитан, когда надо, уши с пролетом, в одно ухо влетат, а из другого вылетат.
Похрустывая, Кондрашов спросил в тон капитану:
- И что же, партизан Лобов, на данный момент у тебя именно "не вылетат"?
- А то, - отвечал парень серьезно, - что нам надо с болот этих сраных выбираться торопно. Иначе - что голод, что комары, что фрицы - хана.
- Так мы о том здесь и маракуем, а ты с картошкой… Где научился такую вкуснятину готовить?
- В колонии имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.
Кондрашов даже оторопел.
- Это у Макаренко, что ли?
- Антон Семеныч? А как же, был такой…
- Что значит был?
- Сами говорите, что важным делом заняты. А если поболтать, так мне про девок веселей бы.
- Странный ты парень… Но как-нибудь поговорим о том, а?
Руки по швам, пустая миска у бедра.
- Разрешите идти?
- Да топай, конечно.
Кондрашов смотрел ему вслед, пока дверь за ним не закрылась.
- Надо же… - пробормотал.
- Да… - кивнул Никитин. - Я ж говорю: у всякого дела и "с одной стороны", и "с другой стороны". Ну, все. Ночь на дворе. Давайте…
Когда трое друг за другом вышли из блиндажа, потягиваясь и зевая, оттуда, со стороны Родины, куда никогда никакой фашист не доберется, там уже солнце готовилось открыть новый день, а за спиной вся сволота, что вломилась в границы Родины, она еще даже ничего не подозревала, дрыхла себе спокойненько, и радостное злорадство грело души командиров партизанского отряда имени товарища Щорса.
На сон оставалось часа полтора. А потом все строго по плану. Когда план - это здорово, душу греет пошибче солнца. Расходились без слов и рукожатий.
3
Шел четвертый день подготовки к выходу из болот. Сам выход был, согласно общему плану, приурочен к немецкому обозу, обоза ждали со дня на день, и вопрос готовности был не под номером один, вообще вопроса не было. Спешка - это было. Торопились. Добровольно записались в отряд из двух деревень шестнадцать человек. Из них шестерых комиссовали по возрасту: старики и малолетки. Мобилизацию объявили на пятьдесят пять человек. Допустили ошибку. Надо было не объявлять мобилизацию, а мобилизовывать, потому что четырнадцать человек будто в болота попрыгали - скрылись, и как родню ни допрашивали, все бесполезно. Насчет того, что, дескать, придет время, вернемся и спросим по законам военного времени, бабы только с честным сочувствием головами покачивали, то есть по поводу "вернемся", куда уж, мол, вам возвращаться, дай Бог "за болоты" выползти.
Не только все в деревнях, но и отряд был уверен, что прорываться придется западными зимниками, где немцы только и ждут-поджидают. С особо хмурыми персональная беседа, что не на "ура" идем, но план имеется, но в большом секрете, потому не хрена губы поджимать да бровями шевелить, задарма никому помирать и в драку лезть без шанса охоты нет. А к бою надо готовиться жестокому - прорыв, он и есть прорыв, от личной сметки да ярости многое зависеть будет.
Кондрашов нашел возможность еще раз будто бы случайно встретиться со старостой Корнеевым, и очень даже не зря. Объяснил староста, что если этими днями выход, то на болотах еще ледок местами лежать будет. Что восточные болота никогда не промерзают, потому что с торфу газы теплые сочатся. Потому как вонь почуется, осторожненько надо, но если кто и провалится - ничего страшного, кроме мокроты, а ее все равно не избежать. И еще важное сказал Корнеев. С мокрыми задницами в атаку идти несподручно, так что сушиться надо там же, на болотах, на сосновые косогоры не влезая, болото дымы засосет, а на косогорах ветерки вольные, дуют куда хотят.
Когда уже плечами расходились, Корнеев, коснувшись рукава шинели Кондрашова, не поворачиваясь, снова заговорил:
- Так и быть, готов вам еще одну услугу оказать, но не безвозмездно, полагаясь на ваше честное слово. Мое полагание не ошибочно?
- Смотря о чем речь, - отвечал Кондрашов, тоже не оборачиваясь.
- Ветку эту проложили в тридцать пятом для леспромхоза. Районный городишко деревянный, отопление печное. Дрова. Ну и строительный лес, само собой. Станция, которую вам придется брать, главная на этой ветке. Паровозы водой заправляются, топки чистят. Начальник станции, Грунин Василий Васильевич, там с первых дней. Семья. Вы даете мне слово, что не обидите его, а я даю вам, возможно, первостепеннейшую информацию. И как?
- Этот ваш Грунин работает на фашистов?
- Он работает начальником станции. Впрочем, вы полагаете, что на паровозах машинист, помощник и кочегар - немцы? И путевые обходчики на линии - тоже?
Если немцы под Москвой, подумал Кондрашов, сколько железных дорог они позахватили… И что? На всех дорогах на них, на немцев, наши работают? Больше ведь некому. Своих мужиков немцы под ружье поставили, иначе откуда у них столько войск… И как все это правильно понять?
- Вам-то что этот Грунин?
- Незнаком. А вот у моего Мишеля роман со старшей дочерью Грунина. У них сын. Нынче уже в школу пошел.
- Мишель?.. Пахомов? И часто он на станцию ходит?
Корнеев повернулся к Кондрашову:
- Давайте по существу. Даете слово?
- А что по-вашему? Я должен расстрелять этого вашего…
- Не о вас лично речь…
- Знаете, мне отчего-то не нравится… Вы меня будто в союзниках держите. Имейте в виду, я советский человек…
- Да ради Бога, - Корнеев улыбался, - хоть трижды советский, вы только Грунина не дайте в обиду. Вы это можете. А вот за всех советских я не поручусь. Потому и прошу. И, как говорится, не задарма.
- Хорошо, выкладывайте вашу информацию, - с трудом скрывая раздражение, потребовал Кондрашов, обещая себе, что в последний раз разговаривает с этим противным и опасным человеком.
- Поезда проходят по ветке не чаще двух раз в сутки. Будете ждать. На паровозе может быть немец, но может и не быть. А вот на всех тормозных площадках непременно. Иногда по двое. На хвостовой тормозной всегда двое. Иногда с пулеметом. Но главное… За пятнадцать минут до поезда проходит дрезина… Знаете, что это такое?
- Знаю. Сам железнодорожник.
- Вот как? - отчего-то удивился Корнеев. - На дрезине трое с пулеметом и рацией - связь с поездом. Дрезина остановится у выходного семафора и будет ждать. Еще не все. На станции дежурят двое или трое немцев. Тоже приезжают на дрезине. Меняются по суткам. Один из немцев - телеграфист. От аппарата только по нужде отходит. Мишель предполагает, что в конце ветки у немцев госпиталь для среднего командного состава, потому такие предосторожности. Мишель говорит, вагоны пахнут. Иногда свежим хлебом, иногда фруктами. По карте, что вам дал, посмотрите, поймете, что этот немецкий объект много ближе к нашим западным зимникам, оттого и блокированы наши деревни, и там уж вам точно не прорваться. Если с поездом управитесь, километров пятнадцать катитесь, а потом сваливайте на север, в псковские леса. Ну вот, пожалуй, и все.
Кондрашов молчал. Не "спасибо" же говорить.
- Почему вы не рассказали мне этого сразу, там, в лесу?
- И сейчас бы не рассказал, когда б Мишель за своего тестя не встревожился. Фактически я же вам план операции начертал. А мне это надо? Но, хотите верьте, хотите нет, я желаю вам удачи. Если мне придется уходить из России вместе с немцами, предчувствую, как буду наслаждаться их переходом через очередную Березину.
Снова как бы вытребовал на себя прямой взгляд Кондрашова.
- Но если, как Гитлер обещал, доберется он до Кремля и на воротах развесит ваших вождей, Россию искромсавших, траурного настроения у меня не будет. Так что, как и в прошлый раз, прощальные рукопожатия не состоятся?
- Еще бы! - процедил Кондрашов, с откровенной ненавистью впиваясь взглядом в выцветающую синеву глаз белогвардейца и предателя. И вдруг спохватился. - Стоп! Говорите, Пахомов ваш на станцию ходит? Значит, что на фронтах, вы в курсе?
- А как же, - усмехнулся Корнеев.
Кондрашов задохнулся яростью:
- Так какого хрена…
- А с какой стати? Мне ли вам радость доставлять?
- Радость? Так, значит, хана фашистам? - заорал Кондрашов, хватая старосту за грудки. - Выкладывай!
- Не надо так, - чуть побледнев, процедил Корнеев. - Есть масса других способов…
- Да говорите же, черт вас…
И голос дрожал, и руки… Отпустил иуду, сжимая кулаки.
- Если б хана, вы сейчас не со мной беседовали бы, а с вашим ОГПУ. Подумать только, каких слов напридумывали. Искусство по-вашему теперь называется вхутемас, сущая матерщина, ревизорство- рабкрин…
Кондрашов чувствовал, как кровь ударяет в голову.
- Никогда мне так не хотелось вас пристрелить, как… Ну!
- Если напрямую, фронт в сотне километров от нас. Может, даже чуть менее. Под Москвой у Гитлера полное фиаско. А вот Санкт-Петербург, кажется, последние дни доживает в полной блокаде. Сталин готовится к новому летнему штурму Москвы. Только, думаю, боши меняют план кампании, хотят обойти Москву глубоким югом. Впрочем, это только мое предположение.
- Что за боши? Кто такие?
- Презрительное именование немцев французами. Значит, общая картинка: отступив от Москвы где на сто, где на двести километров, немцы в обороне. Крым, Кавказ и вся Украина, само собой, под ними. Предстоящее лето, думаю, решит исход дела. Сил у германца еще тьма. Если подрежут Москву с юга и юго-востока, а с севера Петербург…
Корнеев покачал головой, изображая притворное сочувствие Кондрашову. Но тот с откровенным злорадством ухмылялся в лицо старосте.
- Насчет Петербурга не знаю, а Ленинград им не взять! Понятно? Если от Москвы отбили - все! Тренируйте ноги, чтоб за немцами успевать, поскольку я вас не расстреляю, как положено по военному закону, за что, может, и отвечать придется… Ну да надеюсь оправдаться, когда будем гнать фрицев до Берлина. - С высоты своего роста Кондрашов склонился над Корнеевым и прямо в ухо: - Вот вы себя поди большим умником считаете. И при немцах вы, и мы вас не трогаем… Как колобок. Сказка такая. А между прочим, то, что у нас в Советском Союзе даже какой-нибудь шпанец знает, пустяк, а он у вас мимо ваших белогвардейских мозгов. Что коммунизм - это прогресс. После зимы - весна, и никак иначе. Конечно, можно поднапрячься и с северного полюса льдов натащить-натаскать, только зря, все равно растает. Но даже и без того, без коммунизма, Наполеон Москву брал, и где он после оказался? А в этой самой! Понимаете.
Чтоб голову не задирать, Корнеев отступил на шаг от Кондрашова, прищурился зло, но голосом зла не выдал.
- Что поделаешь, - отвечал, - значит, по судьбе быть мне против прогресса. А что до исхода войны, так не только я, многие в Европе считают, что на России Гитлер сломает себе шею. Коммунизм? Поживем - увидим. Если поживем. Это все, так сказать, в неблизкой перспективе. Сегодня меня другое беспокоит. Чтоб убрались вы как можно скорее из наших болот да чтоб станционного смотрителя не обидели.
Кондрашов расправил шинель под ремнем, фуражку за козырек на лоб подтянул, сказал жестко:
- Повторяться не люблю. Только про болота… Здесь и болота, они тоже наши, а не ваши. Ничего тут вашего нет и не будет. Ну что ж, как говорится, бывайте. Некоторое время. Может, месячишко в вашем распоряжении и есть, но думаю, что меньше.
И зашагал, не оглядываясь более. Не стоил оглядки фашистский староста Корнеев.
Другим утром устроили смотр личному составу. Включая командиров и новобранцев - сто четырнадцать человек. Десять "пасли" зимник, надо было уже их сменять. Зотов держал в руках бумажку со списком. Отряд выстроился вдоль блиндажей и землянок, каждый со своим оружием, у кого оно было.
Кондрашов, Никитин и Зотов медленно обходили строй, осматривали оружие, спрашивали о патронах и получали хмурые ответы. Никто никуда не хотел уходить. Но все понимали: оставаться нельзя. А деревня ждала обоз и при этом смертельно боялась… Потому хотела, чтоб отряд ушел. Отряд понимал хотение деревни и озлоблялся против нее.
Когда с первым обходом достигли крайнего правого фланга, потянуло дерьмом. Конечно, если уходить, зачем далеко бегать. За ночь загадили все забугорье, и даже утренний холод, почти морозец, не гасил вони.
Нынче была первая ночь, когда весь отряд ночевал в лесу. Кроме новобранцев. Мест им не было, и, согласно приказу, они явились в отряд к девяти утра, к построению.
Кондрашов приказал перестроиться по четверо, сдвинуться влево к командирскому блиндажу и встать полукругом.
Зотов бумажку со списком за спину, шаг вперед, а на роже улыбка до ушей.
- Товарищи партизаны! Мы получили наконец… ну, как вообще на фронте дела обстоят. Короче, немцы вчистую разбиты под Москвой. Отброшены местами на двести километров и перешли в глухую оборону. А чё молчим? "Ура" надо!
И оно прозвучало посредь болот, впервые прозвучало. Какое-то мгновение, а люди в строю уже совсем другие - хорошие люди, все. И надежные. Все.
- Подробности, к сожалению, - продолжал Зотов, от радости на фальцет срываясь, - неизвестны, ну, то есть сколько там фрицев накрошили и прочее. Только что понимать надо? А понимать надо, что началось и теперь уже не остановится! Теперь до Берлина! А наша задача проще некуда: бить немца с его тылу, чтоб генералам ихним шеи судорога сводила, чтоб не поспевали оборачиваться, откуда пендель получили. И первый пендель мы им поднесем скоро, но я пока не скажу когда, по причине военной секретности. Сегодня готовимся к походу. От оружия до портянок - чтоб все в ажуре. Ну а как и что, это вам командир товарищ Кондрашов подробно обскажет. Может, еще раз "ура"? А?
Нескладно, не по-строевому, но хорошо озвучился приболотный лес. Будто именно лес, потому что Кондрашов явно услышал эхо, будто из деревни, что за шесть километров.
Капитан Никитин выбирал к центру всех, у кого были гранаты. Велел сложить в кучу. Одиннадцать штук, и ни одной нашей, все немецкие. Никитин взял одну, над головой поднял, громко спросил:
- Пользоваться все умеют?
- Чё уметь-то? Бери, дернул да кидай.
Никитин поднял другую, с такой же длинной ручкой, но с более толстой "рубашкой".
- Чем отличаются? Ну, знатоки?
Тот же голос слева с четвертого ряда:
- Да помощней будет…
- Поясняю. - Помолчал, дождался общей тишины. - Немецкая граната М-24, вес пятьсот грамм… Наша Ф-1, по прозвищу "лимонка", потяжелее, зато надежнее, другой взрывной принцип. Вот эта, что пятьсот грамм, граната наступательная, разлет осколков до двадцати метров. А эта, - потряс в воздухе другую, подкинул, поймал за ручку, - эта оборонительная, и разлет осколков уже до полста метров, а то и до сотни. Вывод?
Огляделся, ткнул пальцем в недавнего "полицайчика" деревни Заболотки Кольку Большакова. На роже еще следы от побоев за учителя.
- Ну, какой вывод?
- Чего вывод? - втянув голову в воротник ватника, растерянно переспросил парень.
- Тупой солдат - опасный солдат! Для своих опасный. Поясняю тупым. Враг наступает, мы в окопе. Кидаешь оборонительную, осколки тебе не опасны. Мы наступаем, враг в окопе или бежит - кидаешь эту и можешь даже не падать на землю, а, наоборот, рвануть вперед, это, конечно, если умеешь кидать. У меня в роте были солдаты, которые на шестьдесят метров кидали…
Видимо, вспомнив, что ни этих солдат, ни роты вообще больше нет, сник, говорил глухо, глаза в землю…
- Длина рукоятки двадцать семь сантиметров, за счет этого дальность… Граната боится сырости по причине негерметичности рубашки… процент отказа от пяти до десяти… процент отказа нашей "лимонки" меньше одного… Гранаты получат, кому скажу…
Политрук Зотов слева на носках сапог дотянулся до уха Кондрашова, прошептал:
- Я тоже тупой! Ничего этого не знал.
А капитан Никитин вдруг снова ожил, подозвал к себе бойца в шинели… Вообще, в шинелях только четверо, все остальные кто в ватниках, а кто и в полушубках. Но и те, что в шинелях, под шинелями душегрейки на овечьем меху. Основательно подраздели деревню партизаны отряда имени Щорса. "Налево застава, махновцы направо, и десять осталось гранат…" У нас положение лучше - гранат одиннадцать. А вот что налево, что направо- ситуации схожие.
- Фамилия? Стоп! Помню. Птичья фамилия… Кречетов, так? Синие петлицы… Что? Никак, кавалерия?
- Так точно, товарищ капитан. Разведсотня восьмой стрелковой.
- И где сотня?
- Немцы пулеметами всех лошадок-коней посекли.
- А люди?
- Чё люди… Неполная сотня против полка… Забрали людей. Кто успел стрельнуть раз-другой, кто нет…
Капитан глянул злобно на бойца, отчеканил, как приговорил:
- Короче, сдалась разведсотня восьмой стрелковой.
- Можно и так сказать, - вяло согласился Кречетов, - забрали…
- А ты?
- Повезло. Проскочил.
- Лошадь?
- Прыгал с бугорка в ручей, а в ем камни. Обе передние поломала.
Опять, видимо, вспомнив, что и сам один из роты жив, а рота, между прочим, не сдалась, похмурнел Никитин.
- Ну а это чудо-юдо откуда у тебя? - спросил, забирая из рук солдата необычный немецкий автомат с двумя рожками. Один - нормально, а другой сбоку.
- Это потом уже… Подобрал…
Никитин поднял над толпой автомат-урод.
- Полезную историю расскажу вам, солдаты. Эту штуку сам впервой вижу, но слышал… Вот в чем фокус. Как прослышали немцы про наш "пэпэша", так слегка загрустили. Ведь что есть наш "пэпэша"? Вот вам ситуация: три солдата метров пятьдесят друг от друга, да если еще с запасными дисками, они несколько минут могут держать на земле роту наступающего противника. А за это время какой хошь маневр можно успеть провести… Плотней, чем один пулемет, потому что, во-первых, сектор обстрела больше, а во-вторых - три по семьдесят, это двести выстрелов! Это не ихние тридцать два в рожке. Да и в ближнем бою преимущество. Я тогда при одном штабе был… Получили донесение, что решили немцы нашему "пэпэша" сочинить противостояние. Тут смотрите, в чем хитрость, один рожок использовал, а теперь… сейчас сообразим… ну да… нажимаем… что-то вроде фиксатора… ага! Сдвигаем, вот и второй рожок под патронником. Теперь вроде бы, как и у нашего, уже не тридцать два патрона, а шестьдесят четыре. Только это и ежу ясно, что, положим, на бегу, наш "пэпэша" перезарядить сподручнее. Так что по вооружениям у немцев перед нами никакого преимущества. К примеру, наш новый танк Т-34… Ну, об этом вам лучше после наш боевой танкист расскажет…
Политрук Зотов притерся к капитану и рта не закрывал. Кондрашов же отстранился чуть и решал теперь уже без всяких колебаний: как только прорвемся - если прорвемся, - капитану Никитину передать командирство. Так, по крайней мере, пока на своих не выйдем, а там уж пусть большое начальство решает.