2
В первый раз я встретился с Юлиусом Марией Бруммером вечером 21 августа 1956 года. В тот день в Дюссельдорфе шел дождь. Старый автобус, в котором я ехал из центра города в сторону Цецилиеналлее, был переполнен. Рабочие и мелкие служащие возвращались с работы домой. Пахло промокшей одеждой, дешевым сапожным кремом и отвратительным жиром - печально-затхлый запах, типичный для бедных людей. Свет тускло горевших ламп салона автобуса падал на изможденные лица. Некоторые мужчины читали. У одного, рябого, в уголке рта был зажат погашенный окурок сигары. Женщины смотрели потухшими глазами в пустоту. Молодая девушка, сидевшая рядом со мной, пыталась подкрасить губы. Автобус гремел и качался из стороны в сторону. Рука с помадой дернулась, и теперь девушка терпеливо стирала красный жир со щеки. Вторая попытка ей удалась. Глядя в маленькое зеркальце, девушка отрепетировала несколько разновидностей улыбок.
Угрюмый кондуктор пробирался через толпу пассажиров. По окнам автобуса скатывались капли дождя, отчего огни на улицах вспыхивали множеством искр. Люди один за другим выходили из автобуса. Под натиском порывистого восточного ветра они боролись со своими зонтами и пропадали в темноте. Девушка с накрашенными губами вышла на остановке "Малькастен", перед большим кинотеатром. Я видел, как она, лучезарно улыбаясь, поспешила по направлению к молодому человеку. Тот смотрел на освещенные часы, его симпатичное лицо было злым. Она явно опоздала, поэтому шла, печально склонив голову. Когда автобус отъезжал от остановки, молодые люди, нырнув в зарево неоновых огней, остановились перед гигантским портретом американской полногрудой красавицы. Я стал невольным свидетелем конца их любовной истории. Он был слишком симпатичен, а она, видимо, малодушна. Она положила свою руку на мокрый рукав его плаща, он же молча стряхнул ее руку и, отшвырнув в сторону недокуренную сигарету, пошел прочь. Спотыкаясь на высоких каблуках, она побежала за ним, натыкаясь на спешащих людей и бессмысленно поправляя мокрые пряди волос. Потом она тихо стояла под дождем - худенькая, павшая духом.
- "Хофгартен"! - крикнул хмурый кондуктор.
Кинотеатр, девушка, огни - все давно исчезло. Мы уже доехали до реки, по берегам которой расположились длинные ряды дорогих вилл.
Я вышел из автобуса. Холодный дождь хлестал по лицу. Перед рестораном "Райнтеррассен" было припарковано множество машин. Я увидел ярко освещенные окна. В баре играл оркестр, но музыки слышно не было. Четыре пары беззвучно скользили по паркету…
Подняв воротник старого плаща, я направился вверх по Цецилиеналлее. Под одним из деревьев я остановился закатать штанины, чтобы их не запачкать, - синий костюм на мне был у меня единственным. Помимо него в мой гардероб входили две пары старых фланелевых брюк, серые и коричневые, кожаная куртка и спортивный пиджак. Серые брюки местами были уже потерты, подкладка пиджака разошлась, но синий двубортный костюм выглядел еще довольно прилично - при электрическом освещении. При дневном свете задница блестела, но в этом месте брюки прикрывал пиджак.
У меня было две пары обуви, коричневая и черная. У левого башмака черной пары подошва почти совсем износилась, но, несмотря на это, сегодня я выбрал именно их, так как коричневые не подходят к синему костюму. Вечером мне обязательно надо было произвести хорошее впечатление. У меня еще оставалась одна марка и тридцать один пфенниг. За комнату я не платил уже несколько месяцев, поэтому хозяйка со мной не разговаривала.
В кронах деревьев свистел ветер. Со стороны реки раздавался гудок парохода. Я вышел на поворот шоссе и увидел множество людей. Они стояли перед открытыми воротами парка, освещенными фарами нескольких автомашин. Подойдя ближе, я заметил, что и в парке стоят три машины. Рядом суетились полицейские.
На маленькой эмалевой табличке, прикрепленной к ограде, было написано: "Цецилиеналлее, 486". Я протиснулся через толпу. Здесь было не менее тридцати человек, мужчин и женщин. Некоторые стояли под раскрытыми зонтами, у других дождевые капли стекали по лицу. Все наблюдали за полицейскими, спешащими из своих машин по мокрой траве к огромной вилле, возвышающейся за старыми деревьями парка. Тяжелые капли дождя серебряными нитями разрезали потоки света автомобильных фар.
Все было похоже на какую-то декорацию к фильму, совершенно не реальную и только что установленную.
Рядом с воротами стояли две старые женщины.
- Газ, - сказала первая.
- Глупости, - отозвалась вторая. - Соляная кислота и лизол.
- Газ, - настаивала первая. - Я слышала, что сказал парень со "скорой помощи". Она уже мертва.
- Если она уже мертва, почему же ее так быстро увезли? С сиреной и мигалками?
- Если бы у тебя было столько денег, - сказала первая.
- Это наверняка была соляная кислота, - сказала вторая и глухо кашлянула.
- Что здесь произошло? - спросил я.
Пожилые женщины посмотрели на меня. Свет автомобильных фар освещал их любопытные лица.
- Все в Божьих руках, - сказала вторая и громоподобно высморкалась.
- Все мы во власти Божьей, - поддержала ее вторая.
Я прошел через распахнутые ворота. Поперек покрытой галькой широкой аллеи, которая вела к вилле, стояла патрульная полицейская машина. Двигатель беспокойно гудел. Я прошел мимо молодого полицейского, который в этот момент говорил в микрофон переговорного устройства:
- Центральный… Докладываю, Дюссель-три…
Сквозь помехи послышался ответ:
- Говорите, Дюссель-три…
- "Скорая помощь" направляется в больницу Святой Марии, - сказал молодой полицейский, которому капли дождя падали за воротник. - Мужчина доставит Дюссель-четыре из офиса…
Я пошел дальше. Никто не обращал на меня внимания. Я увидел клумбу с лилиями и еще одну с розами. Из зарослей рододендрона, виляя обрубком хвоста, вперевалку вышла бесформенная кривоногая собака. Ее пятнистая рыжая шерсть была мокрая. Жалкого вида старый боксер остановился у дерева, затем подошел ко мне, ткнулся мордой в мое колено и заскулил. Я наклонился и погладил его. Уши у него были не подрезаны. Я только сейчас заметил, почему он наткнулся на меня: глаза собаки были молочного цвета с кровавыми прожилками. Пес был слеп. Внезапно он упал, затем поднялся и поплелся назад в заросли.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, на меня буквально наскочил незнакомый человек:
- Вы фотограф из газеты "Нахтдепеше"?
- Нет.
- Бог мой, от этого можно просто сойти с ума! Куда подевался этот парень?! - Он вновь ринулся в темноту.
Наконец я добрался до виллы. Во всех окнах горел свет, входная дверь оказалась не заперта. Вилла была с террасами и балконами. Стены были белого цвета, а ставни зеленого. В нескольких освещенных окнах мелькали тени. Над входом я увидел две огромные золотые буквы: "J" и "В".
Поднявшись на три ступеньки, я вошел в холл. Здесь было множество дверей, камин и широкая лестница черного дерева, ведущая на второй этаж. На белых стенах темнели картины. На камине стояла старинная оловянная посуда. Полуслепая собака притащилась в холл, доплелась до камина, в котором жарко горели дрова, и разлеглась так, будто собиралась вот-вот подохнуть.
В холле было много народу: врач в белом халате, трое полицейских в кожаных куртках, четыре человека в штатском. Четверо в штатском были в шляпах. Они стояли в углу и сверяли свои записи. Все двери в холле, ведущие внутрь дома, были распахнуты, и все мужчины курили.
Перед камином сидел еще один в штатском. Держа телефон на коленях, он возбужденно говорил в трубку:
- Как это понимать - нет места на первой полосе?! Выбросите две колонки об Алжире! То, что у меня здесь, гораздо интереснее! Газом воняет во всем доме!
И действительно, как только я вошел в холл, в нос мне ударил противный сладковатый запах. Я заметил, что все окна были распахнуты настежь и дождь капал на тяжелые ковры…
- Не хотите ли кофе? - раздался чей-то удрученный голос.
Я обернулся. Сзади стояла невысокая седая женщина. Она держала поднос с дымящимися чашками. Поверх темного платья был надет белый фартук. У нее были добрые глаза, покрасневшие от слез.
- Господин, не хотите ли чашечку кофе? - Она говорила с сильным чешским акцентом.
- Нет, - сказал я, - спасибо.
Она подошла к криминалистам и репортерам.
- Кофе, - грустно повторила она, - господа, не хотите ли кофе? - Кухарка была полностью погружена в трагичность ситуации.
Чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулся. Один из полицейских с подозрением разглядывал меня:
- Кто вы такой?
- Моя фамилия Хольден, - очень вежливо ответил я. Неприятности мне были не нужны, особенно с полицией.
- Вы здешний? - Он был утомлен, его левое веко слегка подергивалось, кожаная куртка была мокрая.
- Нет, - ответил я.
- А как вы сюда попали?
- Через дверь.
- Не хамите.
- Я и не думал, - ответил я поспешно. Все что угодно, только не неприятности с полицией. - Я действительно вошел через дверь. Мне приказали прибыть сюда, чтобы представиться.
- Представиться? В каком смысле?
- В качестве водителя. - Я попытался улыбнуться, но попытка не удалась. "Вот уж не повезло, - подумал я удрученно. Когда я получил письмо от секретаря этого Юлиуса Бруммера с предложением прийти и представиться ему, то подумал, что жизнь вновь дает мне шанс. Еще пять минут назад, когда я бежал под дождем, у меня было все в порядке. Сейчас же я ощущал холодное и липкое чувство страха, который преследовал меня всю жизнь…
- Документы у вас есть? - спросил полицейский. Он посмотрел на мои закатанные штанины, увидел старые носки и стоптанные ботинки, с которых на ковер скатывались капли дождя. Я протянул ему паспорт. - Вы гражданин Германии?
- В противном случае у меня бы не было немецкого паспорта.
- Оставьте этот тон, господин Хольден.
- Я ничего не сделал. Почему вы разговариваете со мной как с преступником?
- Вы живете в Дюссельдорфе? - вместо ответа спросил он.
- Групеллоштрассе, сто восемьдесят.
- Здесь указано место жительства Мюнхен.
- Раньше я жил в Мюнхене.
- Когда раньше?
У меня начали дрожать руки. Дольше я бы этого не выдержал.
- Год назад. Я переехал.
Ну и голос у меня. Наверное, он что-то заметил.
- Женаты? - Он не заметил ничего.
- Нет.
- Вы знаете господина Бруммера?
- Нет.
- А госпожу Бруммер?
- Тоже нет. А что, собственно, произошло?
- Госпожа Бруммер, - сказал он и указал большим пальцем левой руки на дорогой ковер на полу.
- Мертва?
- Пока нет.
- Самоубийство?
- Похоже на то. - Он вернул мне паспорт и устало улыбнулся: - Вон там, господин Хольден, вторая дверь, возьмите чашку кофе у кухарки. Подождите немного, пока не вернется господин Бруммер.
3
Ее звали Мила Блехова, и она была из Праги.
У нее был широкий утиный нос и великолепные зубные протезы, а также самое доброе лицо из всех, встречавшихся в моей жизни. Кто бы ее ни увидел, сразу понимал, что эта женщина никогда в жизни никому не солгала и была не способна совершить подлость. Маленького роста, сутулая, с тугим пучком седых волос, она стояла у открытого окна просторной кухни, рассказывала и одновременно готовила еду - рулетики из говядины.
- Какое несчастье, какое огромное несчастье, господин… - Она натирала сочные, темно-красного цвета куски мяса солью и перцем. Несколько слезинок скатилось по ее морщинистым щекам, и она смахнула их тыльной стороной правой ладони. - Извините, что я никак не могу взять себя в руки, но она для меня ребенок, для меня Нина - как родное дитя.
Я сидел рядом с ней, пил кофе и курил. Несмотря на то, что окно было широко раскрыто, на кухне все еще сильно пахло газом. В темном саду за окном шумел дождь.
- Вы давно знаете госпожу Бруммер? - спросил я.
- Больше тридцати лет, уважаемый. - В этот момент она мазала куски мяса горчицей, ее натруженные, чисто вымытые руки ловко двигались. На левом плече ее фартука виднелись две золотые буквы: "J" и "В". - Я была у Нины няней. Я научила ее ходить, есть ножом и вилкой, расчесывать волосы и читать "Отче наш". Я никогда не отлучалась от нее, даже на один день. Господа брали меня во все свои поездки, я всегда была вместе с моей Нинель. Когда она заболела корью, у нее начался страшный кашель… А потом у нее умерли родители, буквально один за другим, и все это мы переживали вместе, моя бедная маленькая Нинель и я…
В этот момент она отрезала тонкие ломтики от большого куска сала и аккуратно укладывала их на куски мяса, намазанные горчицей. Где-то в доме все также нечетко слышались голоса репортеров и агентов уголовной полиции. - Она настолько красива, уважаемый, просто настоящий ангел. А как она добра! Если она умрет, то и мне будет незачем жить. - Она начала резать лук тонкими кольцами. - Она часть меня, прежде всего из-за того, что нам вдвоем довелось пережить. Нищету в Вене, войну и бомбежки, а потом огромное счастье.
- Огромное счастье?
- Да, с благородным господином, который влюбился в мою Нинель. Потом была свадьба. Много денег. Норковая шуба и бриллианты, дорогой дом… - Слезы катились по дряблым щекам кухарки. В желудке у нее урчало, как будто она выпила слишком много газированной воды. - У меня опять приступ, - сказала она смущенно. - Внезапно ее лицо исказилось от боли. - Всегда, когда я нервничаю, у меня случается приступ. Это от щитовидки. У меня гипертрофия железы. - Она положила колечки лука поверх сала. Послышался тонкий жалобный скулеж. Старый боксер лежал, свернувшись колечком, рядом с плитой и смотрел на нас полуслепыми глазами. - Моя бедная Пуппеле, как это ужасно… - Она поманила собаку. Пес вяло подошел и стал тереться о ее ногу. Мила осторожно заворачивала первую порцию мясного рулета. - Если бы не наша Пуппеле, она бы точно умерла, моя бедная Нина…
- Это почему же?
- Видите ли, сегодня среда, всех нас в этот день отпускают домой, камердинера, прислугу и меня. В два часа Нинель мне сказала: "А не сходить ли тебе в кино?" Но я отказалась, сказав, что лучше прогуляюсь с собакой… - Старый пес опять заскулил. - Мы пошли вниз, к яхт-клубу, а Пуппеле вдруг начала скулить и тянуть поводок в сторону дома… Животное сразу что-то почувствовало… - Первые порции мяса уже были готовы. Мила аккуратно проткнула их алюминиевой спицей. - Я испугалась и побежала к дому, а когда зашла на кухню, то сразу же увидела ее лежащей на полу перед плитой… Все газовые краны были открыты, и она уже почти не дышала. - У нее опять заурчало в животе.
- А как долго вас не было дома?
- Около трех часов.
- И этого времени хватило, чтобы…
- Она еще проглотила веронал. Целых двенадцать таблеток.
- А сколько лет госпоже Бруммер?
- Тридцать четыре. - Она свернула еще один кусочек мяса, бросив сало бедному псу. Он хотел его поймать, но промахнулся.
- Почему она это сделала? - спросил я.
- Не знаю. Этого никто не знает.
- Они жили с мужем счастливо?
- Лучше не бывает. Он носил мою Нинель на руках. Денег достаточно, забот у нее не было никаких. Я не понимаю, я не в состоянии это осознать…
Дверь отворилась, и вошел полицейский, который смотрел мой паспорт:
- Кофе еще остался, бабуля?
- Сколько вашей душе угодно. Кофейник стоит вон там. Возьмите сахар и молоко…
- Мы только что связались по телефону с больницей, - приветливо сказал он, наливая полную чашку. - Господин Бруммер возвращается домой.
- А госпожа? - Губы старой женщины задрожали. - Что с ней?
- Врачи пытаются ее спасти при помощи специальной камеры с кислородом и кардиозола. Это для сердца.
- Боже милостивый! Только бы она выжила!
- Главное, чтобы она ночь продержалась, - сказал полицейский и вышел в холл.
Собака, словно все поняв, опять начала скулить. Мила, с трудом присев на негнущихся ногах, погладила ее по животу. Она заговорила с ней на своем родном, богатом согласными звуками языке, но Пуппеле продолжала скулить, а на кухне все еще стоял запах газа.
4
За прошедшие полчаса Мила приготовила ужин. Уже была готова красная капуста и картошка.
Зазвонил телефон.
Старая женщина быстро сняла трубку маленького белого аппарата, висевшего на кафельной стене рядом с дверью:
- Слушаю вас. - Она слушала и делала трудные глотательные движения, прижав руку к отдававшему болью желудку. - Все поняла, достопочтенный господин. Сейчас пойду накрывать на стол.
Все это длилось довольно долго. Мне очень хотелось уйти, но я не знал куда.
Вернуться в комнату, которую я снимал, с одной маркой и тридцатью одним пфеннигом в кармане не отваживался. Единственная моя надежда была связана с Юлиусом Бруммером. Я продолжал цепляться за эту надежду.
Мила уже давно поняла, как обстоят мои дела.
- Здесь еще водитель, - доложила она. - Вы приказали ему прийти, уважаемый господин. Он уже давно ждет. - Она мне приветливо кивнула и вновь прильнула к трубке. - Хорошо, я скажу ему. - Она повесила трубку и заспешила к столу, где принялась устанавливать на поднос посуду и столовые приборы. - Вы можете пойти вместе со мной.
- Мне бы не хотелось мешать господину Бруммеру во время еды.
- У нас другие порядки, а по средам тем более. Слуг в этот день нет, и прислуживаю я… Пиво надо не забыть.
Она достала из холодильника две бутылки и поставила их на поднос. Затем она нагрузила поднос посудой с едой и понесла его к лифту, связывающему кухню со столовой. Мила нажала на одну из кнопок, и лифт шумно пошел вверх. Старая кухарка сняла фартук, и мы вышли из кухни. Спотыкаясь, за нами последовала старая собака.
В холле уже никого не было. Кто-то прикрыл окна и входную дверь. Полицейские и репортеры исчезли, оставив свидетельства своего пребывания в виде множества грязных следов на ковре, полных окурков пепельниц, а также пустых кофейных чашек. В холле было холодно, от дождя он наполнился сыростью.
По лестнице мы поднялись на первый этаж. Под скрип деревянных ступеней я рассматривал темные картины, висевшие на стенах. Я немного разбирался в живописи - несколько лет назад я имел дело с картинами. Было очень похоже, что "Крестьяне" Брейгеля - оригинал. Рядом висела копия "Сюзанны" Тинторетто. Бородатые старцы сладострастно поглядывали на молодую девушку с крутыми бедрами и высокой грудью, стыдливо смотревшую в сторону небольшого пруда…
Полуслепая собака плелась за нами по коридору, в который выходило множество дверей.
Третью дверь Мила отворила. Это была просторная столовая. На шелковых обоях в серебряных и светло-зеленых тонах были изображены листья и вьющиеся растения. На окнах висели тяжелые темно-красные гардины. В центре стоял старинный стол в окружении дюжины антикварных стульев. Низкие буфеты у стен были украшены ажурной резьбой. В отличие от холла здесь было очень тепло. Я смотрел, как Мила сервировала торцевую часть огромного стола, покрытого тяжелой камчатной скатертью. Она поставила серебряный канделябр, зажгла семь свечей и погасила люстру. Помещение погрузилось в теплый полумрак. Старая кухарка открыла стенную панель, прикрывавшую лифт. Неся блюда с едой к столу, она сказала:
- Раньше столовая была внизу. Там у нас сейчас переговорная комната. Лифт тоже новый. Пока еда окажется на столе, она уже успевает остыть…