Старый боксер хрипло залаял и поплелся ко второй двери, которая сразу отворилась. Вошел незнакомый мужчина. Пламя семи свечей озарило черный двубортный костюм, белую рубашку и серебристый галстук. Человек был совершенно лысый, очень большого роста и очень толстый. При всей своей тучности он почти грациозно передвигался на своих маленьких ножках в изящных туфлях. Он вплыл в столовую наподобие огромного воздушного шара, который, ударившись о пол, тотчас же должен был устремиться ввысь.
У мужчины был круглый череп, низкий лоб и здоровый, розоватый цвет лица. Маленькие водянистые глазки были прикрыты жирными веками, над женственным ртом топорщились пшеничного цвета усы. Собака жалобно заскулила. Толстый великан погладил ее:
- Да, Пуппеле, да… - Он выпрямился. - Господин Хольден? Добрый вечер, я Бруммер. - Рука у него была маленькая и мягкая. - Извините, что заставил вас так долго ждать. Вы уже, наверное, знаете, что здесь произошло.
Он говорил быстро и производил впечатление владеющего собой сильного человека. На вид ему было лет сорок пять.
- Господин Бруммер, - сказал я, - позвольте выразить вам мое искреннее участие. Вряд ли это удачный момент для моего визита. Может быть, мне прийти завтра?
Юлиус Бруммер покачал головой. Я заметил, что он беспрерывно двигает челюстью, - у него во рту была жвачка. Все сказанное мной он пропустил мимо ушей и спросил:
- Вы голодны, господин Хольден?
Я кивнул. От голода у меня уже кружилась голова.
- Еще один прибор, Мила.
- Слушаюсь, мой господин.
- Не нужно делать кислую мину, господин Хольден. Чем мы поможем моей жене, если откажемся от еды? Больше, чем меня, это дело не касается никого. Я люблю свою жену. Мы были счастливы, не так ли, Мила?
- Еще бы, мой господин… - Старая кухарка мучительно сглотнула, сервируя второй прибор. Бруммер подошел к ней и прижал к себе ее седую голову. - Почему она это сделала? Почему?
- Этого никто не знает, Мила. - Его голос звучал тепло. - Меня к ней еще не пускают. Но я выясню, что произошло, поверь мне!
- А вдруг она умрет, мой господин, вдруг наша Нина умрет?
Он властно покачал головой, что означало: она не умрет.
От этого его движения головой исходила необъяснимая сила. Мила заворожено смотрела на него. Этот человек был для нее воплощением силы и спокойствия.
- Я приготовила для вас шпигованную говядину с красной капустой, - с трудом проговорила она.
- С салом?
- Вы просили с салом.
Он поднял крышку блюда для мяса:
- Четыре штуки?
- Я по ошибке сделала еще две для госпожи…
- Ну да ладно, к тому же у нас сейчас господин Хольден.
- Я глупая старая баба, мой господин.
- Добрая Мила, ты лучше всех, - сказал Юлиус Бруммер.
Это был тот самый Юлиус Бруммер, смерть которого, соблюдая все меры предосторожности, я стал готовить сегодня, когда, спустя три четверти часа, начал писать эти строки: я ненавижу его сильнее, чем кто-либо еще на этом свете может ненавидеть другого человека…
5
- Вот лучшее пиво в мире. Я имею в виду "Пльзеньское". - Тыльной стороной ладони он вытер пену с губ. Наконец-то мы остались с ним вдвоем. - Разлито на пивоварне. Мне поставляют его ящиками. Видите на этикетке серп и молот? Прямо из Праги. Красные тоже могут варить пиво.
Он разрезал в своей тарелке мясо на две части и половинку бросил старому боксеру, стоявшему около него. Кусок упал на ковер. Пуская слюну, пес принялся за еду.
- Бедная Пуппеле уже ничего не видит. - Бруммер облизал свои жирные пальцы. - Когда она второй раз ощенилась, она облысела. Но для нас это не важно. Мы тебя любим, Пуппеле.
- Сколько ей лет? - спросил я.
- Одиннадцать или двенадцать, точно не помню. Я нашел ее зимой сорок пятого в развалинах дома, полуживую. - Он бросил на ковер еще один кусок мяса. - Мила будет ругаться за то, что мы все пачкаем, Пуппеле… - Было ясно, что он любил старого пса. Неожиданно Бруммер сказал: - Я не хочу, чтобы у вас сложилось ложное впечатление, Хольден.
- Ложное впечатление?
- Да. Оттого что я не говорю о своей жене. Я просто не могу. Когда я думаю о ней, то просто теряю голову. Почти все против меня.
Я посмотрел на свою тарелку. На ней были выгравированы буквы "J" и "В". Такая же гравировка была на ножах и вилках.
- Вы не любопытны?
- Не особенно, - сказал я.
- Вот и отлично. Возьмите картошку и капусту. Отличная капуста, верно? Видите ли, Хольден, я задавил человека. - Я положил себе еще красной капусты. - Неприятная ситуация. Он плохо слышал. Выбежал мне прямо под колеса. Я уже ничего не смог сделать, правда! Но я ехал с вечеринки, где выпил три или четыре порции мартини. Ну, может, пять. Но я был абсолютно трезв. - Я ел красную капусту, картошку, и шпигованную говядину. - Было много шума, приехали патрульные машины. У меня взяли кровь на тестирование и обнаружили в ней алкоголь. Отобрали права ко всем чертям и сказали, что если застукают за рулем, то у меня будут большие неприятности. Именно так. Не повезло мне, правда?
- Да, не повезло, - ответил я.
- Вот поэтому мне и нужен водитель. Тот, который у меня был, вдруг стал дерзить. Симпатичный такой пидер. Его шантажировали мальчики, а он попытался шантажировать меня. Ну, я его и выгнал. Я никому не позволю себя шантажировать, Хольден.
- Я не голубой.
- Да вы и не похожи. Так что с вами случилось?
- Простите?
- Что с вами произошло?
- У меня все в порядке, господин Бруммер.
- Да бросьте!
Я положил нож и вилку на тарелку.
- Ну расскажите же!
Я молчал.
- На мое объявление я получил семнадцать предложений. - Он поковырял указательным пальцем в зубах и, оставшись недовольным результатом этой процедуры, продолжил есть. Потом он сказал: - Ваше предложение запомнилось мне. А знаете почему?
- Почему, господин Бруммер?
- Оно было написано так жалобно, с такой услужливостью, почти с мольбой. Вы богобоязненны, Хольден?
Я молчал.
- Служили в СС?
- Нет.
- В партии состояли?
- Нет.
- Вы не хотите говорить, - констатировал он и снова начал ковырять в зубах. Пламя свечей дрожало. Собака скулила. Мне показалось, что здесь у меня нет никаких шансов. Маленькие глазки Юлиуса Бруммера превратились в щелочки. - У меня в Дюссельдорфе много врагов, Хольден. Но у меня и много друзей. В том числе и в полиции. Что вы сказали?
- Я ничего не сказал, господин Бруммер.
- У меня есть друзья, например, в службе идентификации. Фамилия начальника этой службы Рем. Он добрый малый. Выполняет все мои просьбы. Дает справки по всем вопросам. Хорошо иметь таких друзей, как вы считаете?
- Конечно, господин Бруммер.
- Надо бы ему позвонить. Как ваше имя, Хольден?
- Роберт.
Он подошел к телефонному аппарату, стоявшему на одном из старинных комодов.
- Роберт Хольден, прекрасно, а дата рождения?
- Седьмого апреля шестнадцатого года.
- Место рождения?
Я молчал. Он начал набирать номер телефона:
- Паспорт при вас?
- Да.
- Дайте сюда.
Я не пошевелился. По какой бы дороге я ни шел, она всегда приводила в тупик.
- Давайте же, Хольден, выкладывайте паспорт!
В тишине я слышал, что набранный номер свободен: в трубке монотонно раздавались гудки. Я сказал:
- Положите трубку, господин Бруммер. Я сидел в тюрьме.
- Вот видите. Сколько?
Я начал врать. Мое прошлое должно исчезнуть, свою вину я уже искупил. Я уехал из Мюнхена, чтобы наконец-то покончить со своим прошлым. Мюнхен был далеко, поэтому я соврал:
- Два года.
- Когда освободились? - Он положил трубку на аппарат.
- Четыре месяца назад.
- За что сидели?
Я врал и с отчаянием видел, что он мне не верит:
- Ложное банкротство. Я торговал тканями.
- Правда?
- Правда, - соврал я.
В тот день я много наврал Юлиусу Марии Бруммеру.
Я отсидел в тюрьме не два года, а девять лет, и не за ложное банкротство, а за убийство. Я убил свою жену Маргит, которую любил больше всего на свете.
У меня никогда не было магазина "Ткани" в Мюнхене. Я торговал антиквариатом, был экспертом произведений искусства. У меня был хороший магазин на улице Театинерштрассе.
Когда началась война, у нас была счастливая семья. Где бы я ни был - Польша, Франция, Африка, Россия, - везде мне снилась моя жена, только она одна. Я жил только ради нее, я ненавидел войну, военную форму и обязанность убивать.
После войны, в конце 1946-го, я вернулся домой. Это была долгая война, и я потерял на ней больше, чем другие.
Когда я вошел, она лежала голая в постели с каким-то парнем. И вот тогда я сделал это. Я ударил ее. Из раны на лбу, которую нанес мне тот парень, перед тем как убежать, кровь заливала мне глаза, и я видел все через липкую, плотную красную пелену. Я бил ее и слышал, как она кричала до тех пор, пока соседи меня от нее не оттащили. Она умерла в ту же ночь, моя Маргит, любовь моя. И убил ее я.
Суд принял во внимание смягчающие обстоятельства, мне дали двенадцать лет. После девяти лет отсидки меня помиловали.
Я уехал из Мюнхена, чтобы забыть Маргит, мое прошлое, абсолютно все. Я все потерял - жену, антикварный магазин, дом. И сейчас я хотел начать все заново. Именно поэтому я и врал Юлиусу Марии Бруммеру.
Он молча смотрел на меня.
Я встал в полной уверенности, что сейчас он прогонит меня. Кто же возьмет на работу водителем бывшего зэка? Я должен был предвидеть, что мне не повезет и на этот раз. Мне уже никогда не повезет. С таким прошлым - стопроцентно.
- Почему вы встали, Хольден?
- Чтобы попрощаться, господин Бруммер.
- Сядьте. Четыреста плюс питание и проживание. Согласны?
Я покачал головой.
Он неправильно расценил этот жест моей растерянности:
- Мало?
Я кивнул. У меня кружилась голова.
- Ну, тогда пятьсот. Но сразу вам скажу - работы будет много, я постоянно в разъездах: Гамбург, Мюнхен, Берлин, Париж и Рим. Я боюсь летать.
- Вы меня берете, несмотря на мое прошлое?
- Именно поэтому. Такие люди, как вы, привязчивы. Есть еще вопросы, Хольден?
- Да. Вы не могли бы заплатить мне за месяц вперед в качестве аванса? У меня долги.
Он вытащил из заднего кармана брюк пачку банкнот, послюнявил большой палец и, отсчитав десять купюр по пятьдесят марок, положил их на стол. Мой затылок покрылся испариной, во рту пересохло. Фиолетовые купюры лежали полукругом на столе, как радуга после грозы. Я чувствовал, что Бруммер с любопытством наблюдает за мной. Я поднял глаза.
- Вы пьете, Хольден?
- Нет.
- Это главное условие. А как насчет баб?
- Бывает.
- Можете приступить к работе немедленно?
- Конечно.
Зазвонил телефон. Бруммер вразвалку направился к аппарату и снял трубку:
- Слушаю!
Потом он молча слушал, голос на том конце провода нечетко доносился и до меня. Я собрал банкноты. Старая собака подползла на брюхе к своему хозяину. По оконным ставням хлестал дождь.
- Я еду, - сказал Бруммер. Он положил трубку на аппарат и провел рукой по лбу. Собака взвыла. - Вы должны немедленно доставить меня в больницу. Моя жена при смерти.
6
В гараже стояли три машины: "Мерседес", "БМВ" и черно-красный "Кадиллак". Мы взяли "Кадиллак". Между нами лежала собака и поскуливала. Ее слюна стекала тонкой струйкой на кожу сиденья.
- Быстрее!
Он смотрел вперед сквозь дождь, его нижняя челюсть работала как мельница. Пахло мятой. Я нажал на газ. Стрелка спидометра дошла до сотни. Мы мчались вдоль Рейна на юг, в сторону центра города.
- Быстрее, черт побери! - сказал Юлиус Бруммер. Сто десять, сто двадцать, сто двадцать пять. Дворники носились по стеклу с сумасшедшей скоростью, на сыром шоссе машину повело.
- Смотрите не наложите в штаны, Хольден, "Кадиллак" запросто держит такую скорость. Он влетел мне в копеечку!
Путь до больницы Святой Марии я проделал за семь минут. Машина еще не успела остановиться перед воротами, как Бруммер уже выскочил из нее. Собака последовала за ним. Вращающиеся входные двери пришли в движение, и они оба исчезли из глаз.
Я медленно съехал вниз к дороге и припарковал машину на пару метров ниже, под старым каштаном. Здесь было темно. Дождь барабанил по крыше. Я включил радиоприемник…
- …Двадцать два часа, радиостанция "Вестдойчер рундфунк" передает последние известия. Лондон. Состоялось заседание Комитета по разоружению ООН. В целях обеспечения взаимной безопасности на основе мировой системы воздушного и наземного контроля от внезапного нападения представитель США Штассен от имени Великобритании, Франции и Канады, а также с согласия правительств Норвегии и Дании выдвинул СССР следующее новое предложение: все районы Заполярья в СССР, Канаде, на Аляске, в Гренландии и Норвегии, а также вся территория Канады, США и Советского Союза западнее ста сорока градусов западной долготы…
На улице не было ни души. Дождь не прекращался. Левую руку я держал в кармане куртки, где лежали десять купюр по пятьдесят марок…
- …восточнее ста шестидесяти градусов восточной долготы и севернее пятидесяти градусов северной широты, а также остальная часть Аляски и полуострова Камчатка, включая Алеутские острова и Курилы, также будут находиться в зоне контроля…
Пятьсот марок. За комнату заплачено. Работа у хозяина, не задающего вопросов. В городе, где меня никто не знает…
- …а также европейская зона контроля между десятью градусами западной долготы и шестьюдесятью градусами восточной долготы, а также сорока градусами южной широты, пролегающая западнее Англии, по району Средиземного моря и вдоль Урала…
Почему Нина Бруммер, богатая, избалованная женщина, решила покончить с собой?
- …западноевропейские государства, включая ФРГ, почти всю Италию, Францию, Англию, Ирландию, Португалию и большую часть Греции…
Этого никто не может понять. Даже Мила Блехова. Интересно, как выглядит эта Нина Бруммер?
- …а также часть Турции общей площадью три с половиной миллиона квадратных километров составляют инспекционную зону. Для этого Советскому Союзу надлежит…
Бруммер богатый человек. По всей видимости, он спекулянт.
- …свою спутниковую систему и свою территорию вплоть до Урала…
А может быть, мне не стоило брать деньги?
- …с территорий в семь миллионов квадратных километров…
Почему Нина Бруммер решила отравиться?
- …предоставить для инспекционного контроля и…
Не умерла ли она уже?
А потом я заснул…
7
Дверца машины хлопнула. Я выпрямился. Шкала радиоприемника светилась белым и красным огоньками. Звучала сентиментальная джазовая мелодия, всхлипывал саксофон. Часы на приборной доске показывали без десяти полночь.
- Извините, господин Бруммер… - Человек, стоящий около машины, был в блестевшем от дождя прорезиненном плаще. Капли воды скатывались с его светлых волос на аскетичное лицо. Очки в стальной оправе не позволяли разглядеть его глаза. - А где господин Бруммер? - Он говорил с тяжелым саксонским акцентом, в голосе слышались плачущие нотки. - Да говорите же! Это важно. Я ищу господина Бруммера уже целый вечер. Кухарка сказала по телефону, что он поехал в больницу.
- Так чего же вы спрашиваете?
- Я должен поговорить с господином Бруммером… я должен ему кое-что сказать…
- Идите в больницу и скажите.
Он был похож на несчастного ребенка:
- Я не могу этого сделать. У меня нет разрешения. Через полчаса отходит мой поезд. Я должен уехать из Дюссельдорфа…
- Кто вы? - спросил я. Человек выглядел голодным и больным. У него не хватало нескольких зубов, и, когда он говорил, изо рта вылетала слюна.
- Господин Бруммер знает меня. Моя фамилия Дитрих.
- Дитрих?
- Да. Он ждал моего звонка. Что-то случилось?
- Это не с ним. С его женой. Самоубийство.
- О боже! Из-за этого?
- Из-за чего "из-за этого"?
- Вы не знаете, из-за чего?
- Я вообще ничего не знаю, - ответил я.
Он смотрел на меня. В его глазах была мольба о помощи:
- Что же мне делать?
Я пожал плечами.
- Такие, как я, всегда вляпываются в дерьмо, - с горечью произнес он. - Задания, приказы, предписания и директивы. Никто не думал, что его жена может покончить с собой. И вот заварилась эта каша! - Он с надеждой посмотрел на меня: - Приятель, можно вас попросить кое-что передать господину Бруммеру?
- Можно.
- Скажите ему, что его друг здесь. Его друг из Лейпцига. Он привезет материал. Завтра во второй половине дня. В семнадцать часов.
- Куда?
- В район Хермсдорфской развязки, на автостраде, на выезде в сторону Дрездена.
- В советской зоне?
- Разумеется. - Он громко чихнул. - Мне нужно сматываться, пока меня здесь не застукали. Не знаю, стоило ли мне вам это говорить. Но теперь мне все равно, хоть раз надо подумать и о себе. Это отвратительная работа. Все разваливается. Вся организация в заднице.
Из радиоприемника раздавался звук саксофона…
- Хермсдорфская развязка, выезд в сторону Дрездена, в семнадцать часов, - сказал я.
- Он должен быть там точно в это время.
- Хорошо.
- Его друг будет держать в руках черный портфель. На нем будет черный прорезиненный плащ. Как у меня. Вы запомните?
- Не беспокойтесь.
- Да мне уже все равно. Я сыт по горло. - Он опять чихнул.
- Будьте здоровы, - сказал я.
- Скотство, - с грустью заметил он. - Это может стоить мне жизни. У вас есть сигарета?
Я протянул ему пачку.
- Можно взять две?
- Возьмите все.
- Я не люблю стрелять, но у меня как раз все закончились.
- Да ладно, - сказал я.
Он выбрался из машины.
- Отличная машина, - на прощание он попытался быть учтивым. Он погладил мокрые от дождя золотые буквы "J" и "В", прикрепленные на капоте. - Простой человек никогда не сможет иметь такую. Пока, приятель.
- Спокойной ночи, - сказал я.
Он быстро пошел вниз по улице - тощий, больной, в брюках с вытянутыми коленями и в стоптанных ботинках.
Саксофон перестал наигрывать слоу-фокс.
- А сейчас, уважаемые дамы и господа, Рей Торро исполнит свой новый шлягер "Два счастливых сердца на Лаго-Маджоре"…
Я вылез из машины и пошел под дождем к входу в больницу, чтобы найти Юлиуса Бруммера. По всей видимости, его жена пока не умерла.