План книги она придумала тем же вечером, и потом просидела еще полночи за компьютером, чтобы сделать план более подробным. Получилось семь глав. Лариса удивилась, как легко приходили в голову идеи разделов и их возможная разработка. Александр Иванович позвонил на следующий день в семь утра.
– Это Калинский. Александр Иванович. Я соскучился, дорогая, – сказал он.
– Пришел на работу и звоню тебе сразу.
Лариса рассмеялась:
– Наверное, ваши сотрудники счастливы.
– У меня бессонница. Дорогая, сегодня не спал и думал о тебе. Ларисонька, я подумал, эстонская фамилия на обложке будет хорошо смотреться… это твоя фамилия?
– Мужа. На кухне обнаружила Мартина, который варил кофе, – в костюме и при галстуке, – муж напряженно смотрел в турку, будто там бурлил волшебный родник. Что-то было необычное в его внешности, Лариса не смогла сразу определить…
– Ты мою статью прочел?
О своих новостях Лариса мужу не рассказала – пока было некогда.
– Какую?
Лариса открыла разворот журнала.
– Теннис? Прочту.
Она проследила как он перед зеркалом в простенке между кухней и коридором поправляет галстук. И внимательно разглядывает свое лицо!
– Мартин! Ты постригся?
– Да. Плохо?
– Нормально. Собираешься куда-то?
– К Виктору. Помнишь, этот адвокат.
Ну и что, оделся нарядно, мне тоже надо что-то сделать с собой, поменяться, тем более деньги появились, – думала она, собираясь на экскурсию. Я хотела, чтобы муж ожил, и вот он, кажется, начал…И мне опять не так!
Экскурсию Лариса провела весело. Освободившись устроилась в кафе, поджидая Витала. Она достала блокнот, чтобы поработать – и задумалась, глядя на толпу туристов на Ратушной площади. Таллинном в разные времена владели то датчане, то шведы, то русские, в наши дни он беспрепятственно захвачен туристами – или теми силами, которые управляют этими туристами. Лариса разглядывала людей, которые были построены в плотные разномастные отряды, послушно шагающие туда, куда им скажут. Среди толпы увидела влюбленных: двое, на вид старше восьмидесяти, шли держась за руки и смотрели вокруг с безмятежным любопытством. Нежная связь между ними была заметна не менее явно, чем их возраст. Лариса подумала: мы все должны быть благодарны им за талантливую старость, даже если они счастливы всего один день и больше не будут никогда. На старушке была шелковая ярко-зеленая майка с лямками, кокетливо скрещенными на загорелой спине. Лариса попыталась представить как она сама покупает эту майку, сшитую для девушки лет двадцати, – и не смогла. Прикинула, из какой страны могли приехать влюбленные; пожалуй, больше похожи на англичан или французов. Или испанцы? Эстонцы вряд ли станут безмятежно держаться за руки, не умеют с доверчивым любопытством крутить головами. Пара явно не была русской, не бывает таких русских пожилых дам и, что еще более верно, галантных пожилых мужчин без пивного живота. В России – старцы, старики и пенсионеры. А также старушки ("божьи одуванчики"), пенсионерки и старые грымзы, как мать Стаса. Интересно, здравствует ли Варвара? Лариса мысленно пожелала Варваре, если она жива, лет через десять встретить любовь… Двое, бредущие по древним таллиннским камням, научились главному – радоваться мгновению. Лишь бы ты был счастлив. Лишь бы ты была счастлива. Все просто. Белое население Европы очень стареет. Может, оно так давно этим занимается, что научилось стареть гармонично? Боже, храни людей, которые идут по жизни таким путем, что способны в конце трепетно держать теплую и хрупкую ладонь другого, такого же старого. Ветераны любви важны для нас, потому что мы боимся нерадостной старости, а они дают надежду, что будущее есть всегда, до последнего дня.
Когда подошел Витал, группа с красивыми стариками все еще бродила по площади.
– Идеальный финал, – согласился он.
– Как ты думаешь, Витал, сможем и мы так?
– Мы с тобой, лет через двадцать пять? Почему нет…если начать тренироваться…поцелуешь меня, по-настоящему? Помнишь, как я в юности тыкался губами в твой упрямый рот – ты была жестока, Ларис.
– Маньяк, ты провожал нас с вечеринки, мы только в тот вечер познакомились. На прощание спросил: Мартин, можно я поцелую твою жену? И полез, – конечно, я остолбенела. Скажи спасибо, что в ухо тебе не дала.
– Спасибо? Ладно, забудем. Мне вообще нравятся молодые, если заведу любовницу, то тридцатилетнюю, по крайней мере.
– Ну и дурак, сдался ты ей.
– С ума сошла?!
– Витал, что ты способен дать девушке? Неземную страсть?
– Хм. Не думаю.
– Деньги?
– Причем тут деньги? Я что уже – черный уродливый карлик?
– Жениться не можешь…
– Почему не могу? Вообще правда, куда я Вальку дену, не на улицу же ее выгнать.
– Остается секс. Два раза в неделю на чужой квартире.
– Чем плохо, Ларис? У девушек с этим проблемы, я вон худею, скоро буду влезать во все джинсы.
В спортивном магазине Лариса купила юбку для тенниса, две кофты и куртку, все белое. Пока она выбирала одежду, Витал смешил чопорных продавщиц.
На корте она становилась на подачу – и думала о своей книге. Била по мячу – и представляла новые статьи в московских журналах, как ее книга продается на книжной ярмарке.
Виталу статья про лошадей в первом варианте не понравилась – "перегружено информацией и эмоциями", сказал он, и предложил текст переписать. Статью не одобрил и главный редактор, сказал, что идея хорошая, но подать ее надо иначе.
– Ее легко можно довести до ума, – убеждал Витал. – Ты впихнула в нее фактаж, из которого можно сделать пять больших текстов. Где форма, Ларис? Давишь лавиной фактов.
– Хотите, чтобы все писали одинаково. Индивидуальность имеет право на существование – или уже нет?
– Я бы…на твоем месте, сформулировал так: "наши дети не будут знать, что это такое…когда копыта цокают по мостовой Таллинна…мы теряем…утеряли чувство единения с ней". Ну, то есть с лошадью. Надо картинку сделать поярче, просто рассказывай читателю историю…ничего более. Не занудствуй, не для энциклопедии пишешь.
– Идея так нравится, что сам хочешь написать? Бери! Дарю!
– Я что, по-твоему, способен ее своровать? – Витал тоже начал злиться.
– Ты и твой главный, оба считаете, что женщина по определению не способна написать ничего стоящего. Дело в этом, я поняла.
– Да я вообще не про то, что ты женщина, это твой текст пока меня не впечатляет. А ты – всегда, хоть и дура.
– Короче, переписывать даже не собираюсь…
– Завелась…тебе теперь нельзя ничего сказать!?
Витал и Лариса разругались.
История отсекла прозаические роли лошади, оставив лишь загадочные. Может, она и впрямь мистическое животное? Единорог ведь тоже – лошадь.
Кентавр Хирон, получеловек-полуконь, научил бога врачевания Асклепия исцелять людей. Имя самого известного целителя древности – "Гиппократ" – означает "властитель коня". Вдруг – наше здоровье зависит только от них, а мы забыли об этом, и поэтому болеем?
Но они способны не только на терапию телесную. Когда-то крылатый конь Пегас, возникший из капель крови Горгоны Медузы, ударил копытом по горе Геликон, где обитали музы. От удара возник источник вдохновения ручей фиалкового цвета называемый Иппокрена ("Конский источник"). Значит, способность к творчеству людям подарили именно лошади, а ведь нет ничего более целебного, чем творчество. Пока они с нами – мы творим и летаем.
За прошедшие недели Лариса настолько погрузилась в материал, что не видела, как можно его изменить, все казалось важным. Бедные мои лошади, бедные мои, и здесь вас обижают, – думала она, вчитываясь. Статья по объему получилась еще больше чем предыдущая, и печатать ее по-прежнему никто не хотел. Лариса предложила "лошадиную тему" в знакомые журналы; в одном отказали, в другом потребовали добавить про моду в конном спорте. Лариса послушно вписала про моду: шляпы, сапоги, седла и попоны. Однако материал опять зарубили, из-за "тяжеловесности", попросили все убрать и оставить только моду. Суета со статьей становилась нудной, Лариса в очередной раз почувствовала отвращение к журналистике.
Выражение рабского безразличия к жизни на морде "покатушечной" лошади, на которой катают маленьких детей, иногда дядек после ужина в ресторане. Такие лошади словно переступили черту боли, они ни на кого не смотрят.
Утешение было одно – разговоры с Александром Ивановичем Калинским по утрам про книгу: это было ее будущее, тайная сила.
7
Жизнь Стаса поменялась стремительно, он решил, что так подействовать могла только влюбленность, или даже новая любовь. К Ядранке. Следующий шаг, о котором он заставлял себя думать – женитьба и рождение детей. Ему отчего-то было страшно представлять себе их семейную жизнь. Ядранка ни разу не обозначила, что жаждет совместного будущего, она отличалась способностью жить не торопясь, вбирая энергию каждого момента. Стасу казалось, что именно от этого ее тело становилось пугающе сильным, как корабль древних викингов.
Иногда Стас задумывался: на чем зиждется ее горделивость? Ни красоты, ни образованности, ни творческих способностей, даже обаяния – всего того, чем принято гордиться, – в Ядранке не было. Однако ее спокойная любовь к себе не требовала подтверждений, во много раз превосходя самоуверенность умниц и красавиц, с которыми Стас был знаком раньше. Бесподобная осанка Ядранки, словно совершенный радар, собирала в окружающем мире так много силы, что ее хватало и на Стаса; он прятался под ее защитой и стал впадать в зависимость. Когда Ядранка была рядом, чувствовал себя молодым, когда оставался один – мир терял цельность.
Жили в студии Стаса, оба ложились и вставали поздно. Она не проявляла хозяйственного рвения: питались готовыми салатами из супермаркета и спагетти с покупными соусами. Ядранка, похоже, хорошо умела варить только кофе и варила его по особому рецепту, много раз на дню, иногда даже поздно ночью.
Ее бесхозяйственность Стасу даже нравилась, он усматривал особую деликатность в том, что Ядранка не торопилась демонстрировать выигрышные качества супруги, в основном спала и занималась с ним любовью, этому занятию посвящалось много сил и времени. Впервые Стас чувствовал в женщине такое сильное желание, для нее не было барьеров и запретов, каждый раз она умудрялась дать понять, что завтра в постели все будет иначе. Стасу было весело чувствовать особую физическую усталость, давно, а может и никогда, ему не приходилось быть столь увлеченным любовником, ему казалось, что он помолодел, иногда чувствовал себя обескураженным подростком, на которого обратила внимание опытная женщина.
Вне постели Ядранка, если не смотрела телевизор и не листала женский журнал с чашкой кофе в руке, то просиживала часы в парикмахерской, бродила по магазинам в поисках одежды, лежала в ароматной ванной, что-то втирала, брила или выщипывала. Стаса это не раздражало: словно его подруга, вкладывая время и деньги в укрепление формы тела, тем самым укрепляла и его. Он стал думать, что образованность, умение себя вести – все это он постепенно сможет ей привить. Верил, что его нежность со временем сможет сделать ее более утонченной. А пока – пусть Ядранка наслаждается комфортом, который он способен ей дать.
Варвара приняла их сожительство без комментариев. Однако само собой подразумевалось, что Ядранка будет как и раньше дважды в неделю помогать ей с уборкой. Стас пробовал поговорить с матерью, но та поставила его в тупик прямым вопросом: чем так занята Ядранка, что ей трудно немного поработать? Платит ли мать теперь за уборку – Стас так и не смог понять, обе женщины старательно избегали разговоров о деньгах.
Он сказал своей подруге:
– Можешь и не ходить к моей матери, если не хочешь.
В ответ Ядранка опустила глаза и пролепетала:
– Важи, важи, – и через несколько дней снова занялась уборкой у Варвары.
Стас расценил это как следствие патриархального воспитания, когда о стариках принято заботиться. К Небу он за это время не возвращался, работал для "глянцевых" журналов, потому что денег требовалось больше.
За три месяца Мила позвонила несколько раз, но Стасу казалось, что если уж встречаться, то надо рассказать обо всем, и пока не находил слов для такого разговора.
* * *
В конце октября Леха пригласил Стаса на презентацию альбома, посвященного средневековым донаторам. Из Таллиннских материалов и фото, сделанных в других европейских городах, Леха смонтировал фильм.
Стас только что вернулся из командировки в Китай, приходил в себя с трудом, три дня провел в постели с Ядранкой, выбираясь лишь чтобы выйти поесть в ресторане. Ядранка тоже расслаблялась, у нее не возникало желания навести порядок в их жилище или купить продукты и приготовить что-нибудь, дабы сэкономить.
К Лехиной презентации она готовилась два дня. Их появление вдвоем произвело впечатление и на мужчин, и на присутствующих дам: Ядранка на каблуках была выше всех женщин, брюки и короткая кофта облегали фигуру, шевелюра походила на прическу африканской принцессы, выкрашенной в блондинку. Дополняли впечатление выгнутая спина, привлекательная попа, крупные украшения и победительный взгляд. Стас невольно подобрал живот и приобнял спутницу. Подходили знакомые, среди них известные фотографы, все пялились на девушку Стаса.
Происходило все в небольшом обшарпанном помещении состоящем из холла с раздевалкой, зала мест на сто, крошечного бара. По четвергам там, рядом с Пушкинской площадью, поэты и писатели собирались каждый четверг. Порядок был такой: сначала часа два слушали выступающего, по очереди выходя покурить. В это время в буфете готовились выпивка и бутерброды. После основной части программы публика со стаканчиками в руках равномерно распределялась между курилкой и буфетом, и начинались бесконечные разговоры.
В конце восьмидесятых в Москве было много богемных вечеринок. Агонизирующая социалистическая система, выделяя энергию распада, способствовала появлению избыточного числа художников, поэтов, писателей и музыкантов, смена общественного строя сопровождалась мощной волной творчества. Двадцать пять лет спустя в меркантильной Москве ХХI века условия жизни для творцов оказались гораздо более жесткими, так называемые "свободные рыночные отношения" не способствовали выживанию маргиналов, во всяком случае, в России. Совершенно непонятно, каким образом этим поэтам и странным людям их круга удалось пережить последние годы. Стаса бесконечно удивляло, что в Москве все еще можно найти людей, способных обсуждать приемы перевода Катулла или трактовку записей в альбоме Виллара Д’Оннекура. Даже во время выступления поэта-авангардиста, нараспев читающего свои стихи, и его подруги, выкрикивающей что-то пронзительно-нечленораздельное под собственный аккомпанемент на балалайке, в заповедном зале на Пушкинской трудно было найти свободное место.
Стас иногда задавался вопросом: сам ли человек выбирает, будет он зарабатывать деньги, жить в комфорте – или же прозябать, почти нищенствовать, вдоволь рассуждая о средневековой архитектуре и древней музыке? Наслаждаться темными по смыслу, но увлекательными беседами с друзьями? Кем сохраняется квота в обществе на нищих интеллектуалов, поэтов и писателей?
Если принять, что общество есть живой организм, то клетки ему нужны разнообразные, не может оно состоять сплошь из юристов, бухгалтеров, многочисленных охранников и менеджеров по продаже всего подряд. Должен кто-то оставаться и не-практичным. Бес-печным. Как выразился неизбежный Пушкин устами якобы Моцарта: "Нас мало избранных, Счастливцев праздных". Сам Стас радовался, что ему позволено идти "срединным" путем: пребывать в относительном достатке, но и думать иногда о НЕБЕ.
Леха на презентацию пришел в старом клетчатом пиджаке, из нагрудного кармана торчала подозрительного вида розовая тряпочка. Среди присутствующих были поэты-завсегдатаи этого зала, причудливо деформированные жизнью, "окололитературные" дамы, а также юные девушки, взиравшие на поэтов с умилением. Были и люди, пришедшие сюда то ли погреться, то ли выпить "на халяву", именно такие гости во время выступлений обычно похрапывали.
Стас услышал, как двое знакомых продолжали спор, начатый как минимум месяц назад: один перевел цикл "похабных" стихов Катулла с древней латыни при помощи изощренной матерной лексики и настаивал, что это аутентичный перевод. Другой поэт в своих переводах выражался возвышенно-иносказательно и доказывал, что русский мат и медицинское поименование половых органов у древних римлян – явления разного порядка.
Леха объявил Стасу, что тот должен будет сказать речь, и ему надо занять место перед сценой.
– О чем говорить? – оторопел Стас.
– Придумаешь по ходу, – Леха держал его за рукав и отцепился только когда усадил друга в первый ряд.
Ядранка постояла среди толпы, изобразив, как издали показалось Стасу, нелепо надменное лицо. Наконец она села. Стас оглядывался, иногда махал подруге.
– Друзья, – начал Леха, немного повоевав с микрофоном. – Все успели полистать альбом?
Несколько экземпляров книги передавали из рук в руки по рядам.
– Если техника позволит, посмотрим небольшой фильм.
Леха подошел к роялю на сцене – в одной руке бокал шампанского, другой рукой взял несколько аккордов.
На экране появились снимки средневековых построек в Португалии: замки Томар и Батталья, возведенные в XIV веке, замок в Лейрии и собор в Алькобасе. Леха вслух рассуждал о том, по каким причинам эти творения мало известны в Европе. Португалия была для Лехи и Стаса общей страстью, с той разницей, что Стас прожил там несколько лет, а Леха был неделю. Затем перед зрителями возникли замки и улицы Праги.