* * *
Она рассказывала, что родилась и выросла в Таллинне, других подтверждений её жизни здесь не существовало.
Когда Стас с группой из "Автотрансрекламы" первый раз попал в Таллинн, они три дня гуляли и развлекались. Было их семь человек вместе с Милой и Стасом, на обратном пути, уставшие, они разместились в двух купе. Свободное место заняла девушка, выглядевшая аккуратной отличницей. Она смотрела в окно или лежала на полке с книгой. Стас не смог заговорить с ней, он был робким. Девушка взглядывала из-под темной челки, молча, без улыбки. Глаза были небольшими, но вдруг могли становиться огромными, такие странные синие глаза, очень переменчивые. Глядя на ее губы, Стас решил, что она умеет быть веселой, но не показывает этого.
В Москве он вскоре снова увидел этот серьезный взгляд. В начале учебного года Стас отправился в свой бывший институт навестить друзей. Ждал в сквере окончания лекции, девушка на скамейке подняла глаза от тетради.
– Привет, – он присел к ней на скамейку. Почему-то смущения не было.
– Приветик, – ответила она и не отодвинулась. Голос у девушки был низким, грудным.
Стасу стало радостно, рядом с Ларисой он почувствовал себя защищенным. От пустоты существования, во всяком случае.
Спустя несколько дней они поселились вместе в маленькой съемной квартире рядом с метро Войковская. Жилье темное и затхлое на первом этаже. Но эти месяцы… Стас всегда потом думал, что так чувствуют себя люди, которые умеют прыгать с парашютом и парят свободно, рассматривают красоту. Парят в радости. Он не боялся и не рассуждал, и покуда не боялся – был счастлив. Ему было двадцать три, а она была моложе, но умела дать ему ощущение гармоничной совместной жизни. Не было периода неловкости и привыкания. Им весело было быть любовниками, засыпать и просыпаться в обнимку, готовить и поглощать еду, вместе гулять, читать и убираться в квартире. Их ночные разговоры были как сотворение общего пространства.
Способностью укрощать вещи и грязь Лариса напоминала Варвару Ивановну. Она умела так же уважительно договариваться с предметами, как и его героическая мать. Стас тогда решил, что все женщины обладают этим талантом, и только годы спустя понял, что встретил лишь двоих таких, мать и Ларису.
Матери он сказал, что снял мастерскую для работы. Ложь казалось оправданной, потому что Варвара потребовала объяснений немедленно, после первой же ночи отсутствия Стаса. И эта ложь все испортила впоследствии.
Встречу Варвары и Ларисы Стас рассчитывал добросовестно подготовить, но знакомство откладывалось: сперва находились разумные причины, затем Лариса стала уклоняться от встречи. Когда Стасу, наконец, удалось ее уговорить, у Варвары появилась идея свести его с дочерью известного телевизионного чиновника. Стас поругался с матерью.
Но это был лишь нудный аккомпанемент несовпадений, а совпадений, счастья – было в тот год много. Стас становился расторопным в работе, рядом с Ларисой скованность и лень покидали его. Он получил заказ на съемку в рижском Русском Театре для рекламного буклета. На съемку в Ригу Стас взял Ларису с собой.
Она обладала еще одним удивительным качеством: училась в своем "педе имени Ленина", получала "повышенную" стипендию, но это получалось будто само собой. От нее нельзя было услышать: "мне надо заниматься" или "у меня скоро сессия", Лариса была готова ехать куда угодно, чтобы купаться в море, собирать шишки в сосновой роще, ходить на концерты, болтать о книгах за чашкой кофе. Режиссёр Рижского театра поселила их на своей даче в Юрмале, просила ухаживать за ее собаками.
В тот год он почти не фотографировал Ларису, не хотелось смотреть на нее через объектив, интереснее было то, что происходило каждый день: как просыпались, целовались, о чем разговаривали, как делали покупки, выбирали блюда в ресторане. Ему нравилось наблюдать как она одевается – обстоятельно выбирает, осторожно натягивает на себя одежду, разглаживает каждую вещь, смотрясь в зеркало с особым детским выражением. После завтрака они бегали играть в мяч на песке пляжа в Юрмале, потом купались. Обнимая Ларису, он надеялся на ее пожизненное присутствие рядом.
Из второй поездки в Ригу Стас случайно вместе с аппаратурой привез на квартиру к матери свои вещи. Заглянув мельком в чемодан, Варвара поняла, что рубашки сына уложены женской рукой, так же аккуратно как могла сделать только она сама. Она устроила скандал: обида на скрытность сына выплеснулись в крики и оскорбления, мать даже попыталась дать ему пощечину.
Последовавший вскоре совместный обед в доме у Варвары не исправил положение. Мать держалась надменно, а Лариса настороженно, женщины вяло обменивались дежурными репликами. Стас обиделся именно на Ларису, ему казалось, что мать приложила больше усилий для мирного диалога. Затем Варвара выбрала необычную для себя тактику: с сыном она общалась кротко, неявно проявляя вдруг возникшую болезненность. Ее бессильные интонации обескураживали Стаса, не давали спать по ночам, он вдруг обнаружил, что диван в квартире на Войковской – сооружение скрипучее и очень неудобное. Стас уговаривал мать меньше курить и обратиться к врачу, начать принимать лекарства. Варвара лишь отмахивалась: "Не беспокойся обо мне", поведение ее стало подозрительно безвольным. Стас всерьез обеспокоился состоянием ее психики. Он решил несколько раз в неделю ночевать дома, чтобы поддержать мать. У Стаса было ощущение будто Варвара физически притягивает его к себе, не отпуская. Если он ненадолго отвлекался от мыслей о матери, то в груди начинало тянуть и болеть, возникало чувство вины, отравляющее повседневность.
Стас объяснил Ларисе, что у него меньше поводов жалеть ее, она молода и всегда будет рядом с ним. "Мать присваивает твою волю к жизни", вспылила в ответ Лариса, эта фраза показалась ему несправедливой.
* * *
Дожидаясь десерта в таллиннском кафе, Стас позвонил в Москву, нашел голос матери расстроенным. Варвара не призналась, что именно ее тревожит. Когда он расплачивался, прозвонился Леха, приказал:
– Рассказывай, как прошла съемка!
– Еще не прошла, – Стас рассмеялся, настолько Лехин тон не совпал с его сентиментальными воспоминаниями. – Сделаю или нет – как получится, понял?
– Понял, – отозвался Леха покорно, но тут же закричал, – ты там посмотри одно захоронение, помнишь, могилу герцога де Круа?! В капелле Нигулисте должно быть, там дюк де Круа, которого забыли похоронить, он пролежал в подвале Нигулисте лет сто.
– Почему я должен помнить?
– Пушкин Вяземскому писал, и жена Вяземского кому-то писала, они еще сказали, когда посмотрели…на дядю Пушкина похож, только сердитый.
– Бред, не могу говорить, деньги на мобильнике кончатся!
– Рекомендую – обрати внимание на дюка. Когда решишь поработать, строго закончил разговор Леха.
Стас вспомнил: двадцать лет назад Леха в присутствии Ларисы становился нетерпимым, его бесило каждое ее слово. Лариса чаще прощала, но могла и огрызнуться. Стасу иногда льстило, что из-за него происходят перепалки. И сейчас Леха будто вмешивается в его раздумья… Стас выдохнул, велел себе забыть назойливые воспоминания и направился в гостиницу пить лекарства, спать.
Вечер в Таллинне был теплым, почти таким же акварельным как и утро, хотя вечерний город больше был похож на рисунок, выполненный пером и тушью. Это была строгая графика. Стас решил уехать на следующий день вечерним поездом.
4
Лариса завершила экскурсию раньше положенного, оставив группу обедать в ресторане. Экскурсанты помахали ей вслед, довольные тем, что сидят за большим столом в уютном полумраке. Перед ними поставили соломенные корзинки с вкусным хлебом, который они уплетали, сознавая, что съедать хлеб до обеда неприлично.
Беспокойство, которое Лариса ощутила в Нигулисте, не проходило, хотелось выговориться, и она зашла к соседке. Войдя в квартиру, громко объявила:
– Ане, мне сегодня как наяву представился человек, которого я любила много лет назад.
Ане молча замешивала тесто.
– Я тебе о нем рассказывала, помнишь?
Ане по-прежнему молчала, но Лариса знала, что ее слушают.
– Да, – наконец промолвила Ане и включила миксер. Лицо у нее было сосредоточенно суровое, как у летчика за штурвалом.
– Почему именно сегодня проявились такие яркие видения? – прокричала Лариса.
Ане молча пожала плечами.
– Сама знаю, – продолжила Лариса, когда шум прекратился, – моя психика пытается помочь. Я съела целую плитку шоколада – может, аллергия мозга? Как думаешь, можно встретить человека через много лет и обнаружить, что он тебя по-прежнему любит? Я тоже, кажется… заключила она уныло.
Ане опять пожала плечами, на сей раз скептически. За годы работы в поезде она привыкла, что ей исповедуются, и знала, что людям не нужны ни советы, ни сочувствие. Исповедующимся нужна ровная стена, о которую их слова могут удариться, а затем рикошетом вернуться к хозяину, чтобы он их поймал и смог разглядеть. Лариса заметила ворох блестящих свертков; квартира Ане лаконичностью напоминала операционную, и разноцветная гора выглядела как веселое вторжение – манна небесная, нарядно упакованная.
– Один пассажир оставил, – соседка улыбнулась, для ее лица улыбка была редкостью словно землетрясение на равнине.
– Оставил или подарил?
– Просил взять на время.
Лариса присела перед большим свертком и попыталась прощупать предмет, поковыряла упаковку ногтем, но везде было заклеено или схвачено скрепками.
– Игрушки, наверное. Куда он их вез?
– Не спросила.
– А если контрабанда, наркотики? Ты хорошо с ним знакома?
– Так. Знакома.
Ларисе стало весело.
– Знаешь, я иногда думаю, – сказала она. – Если бы мне вдруг предложили полностью поменять жизнь…смогла бы я…в моем возрасте…
Ане включила миксер, с таким видом будто рассчитывала на нем полетать.
– Поменять страну, профессию, семью, – продолжила Лариса, дождавшись тишины. – Думаю, если бы я все сменила, то дольше прожила. Это точно! Все равно что родиться еще один раз в том же теле! Ты думала когда-нибудь?
– Нет, по-моему, – покачала головой Ане. – Зачем?
– Я почувствовала в Нигулисте сегодня, что могу встретить Стаса в любой момент. И он любит меня. Вибрации любви, они ощущаются…время, пространство совершенно не важны…мне кажется.
Мысли о любви и о контрабанде напомнили Ларисе про Кармен. Она попыталась напеть из оперы, по-французски. Подпевая ей, в сумке зазвонил телефон, Лариса отключила аппарат.
– Давай выпьем вина. Сегодня вдруг представила, что бы мне мог сказать Стас, если я его встречу.
Ане поставила шарлотку в духовку, достала из холодильника начатую бутылку вина.
– Кто это?
– Я же тебе рассказываю, это человек, которого я любила в Москве, давно. И оставила, – терпеливо объяснила Лариса.
– Тот был, кажется, Станислав, это Слава будет по-русски.
– Станислав – это будет Стас, хоть по-русски хоть как. Целый час сегодня как ненормальная бегала, летала по городу, представляла наш разговор. Даже знаю окончание свидания.
– Я не поняла, так вы встретились или нет?
Ане аккуратно, повязав на бутылку салфетку, разлила вино по бокалам.
– Я же сказала, у меня было видение, что мы встретились. Но я воображаю, что случится, если мы действительно встретимся.
– Зачем?
– Что "зачем"? О чем я должна думать – о счетах за коммунальные услуги, что ли? Тогда лучше сразу пойти и повеситься.
Лариса вышла на балкон: дул июньский ветер, колыхая зелень. Густое вино она пила медленно. Несбывшееся, оказывается, способно привнести почти те же эмоции, что и реальное. Стас сказал бы, что дети уже большие, и мы должны быть вместе. Но я не могу без своих детей, понимаешь ты это, Стас. Ты предлагаешь многое: путешествия по всему миру, интересную работу, непреходящую нежность. Предлагаешь дать что-то именно мне. Ты единственный умел заботиться обо мне, ухаживать. Странное возбуждение накатило, очень странное. Может ли оно означать, что Стас рядом? Или это мечты стареющей женщины, не менее наивные чем мечты подростка. Они даже более наивны, поскольку совсем несбыточны: у подростка в жизни еще все может случиться.
– Что с работой? – спросила Ане, вернувшись на кухню после телефонного разговора.
– Сейчас не хочу думать.
– Иди к нам, платят неплохо.
– Не могу же я мечтать о работе проводницей. Прости.
Лариса вздохнула и оглянулась на открытую дверь балкона, на небо, будто туда улетели ее фантазии.
– Я могла бы поездить несколько месяцев поездом "Москва-Таллинн", собрать материал о людях в дороге… как они раскрываются, перемещаясь из города в город, из одной страны в другую. Кажется, при перемещении меняется структура клеток. Потом написать книгу, да? Дорога в не знаю куда, из одного прошлого в другое. Ане, можешь рассказать о самых странных встречах в поезде, расскажешь?
Они выпили еще.
– Мне звонил он, с игрушками, – призналась Ане.
– Приедет за ними?
– Сказал, скоро увидимся.
– Но вы долго разговаривали.
– Я плохо его понимаю, странный.
– В смысле языка – или намерений?
– Намерений, именно. В нашем возрасте! – Ане рассмеялась.
Ларисе стало вдруг легко: показалось, что не такая уж затхлая и предсказуемая жизнь ожидает ее и Ане. Каждый день, каждую минуту, пока мы живы, может произойти что-то интересное. Появляются незнакомые люди с подарками, с новыми чувствами, возникает видение яркой, пусть давней, любви. Эти мысли взбодрили и одновременно принесли желание заснуть с радужными надеждами, укоренив их в себе.
– Можно я посплю у тебя, Анютка? – спросила Лариса.
– Пирог скоро будет готов.
– Потом. Я прилягу ненадолго, дома они заморочат мне голову и не дадут.
Ане накрыла подругу пледом. Лариса забылась, успев улыбнуться упакованным игрушкам, – ей представилось, что это призы, для нее и для Ане.
Приснился Стас, вернее, она видела только его ноги в брюках от спортивного костюма. Обут он был в красивые туфли на высокой шпильке, возможно, даже красные. Лариса понимала, что такое сочетание неправильно, но Стас, как ей казалось, гулял в этой обуви с удовольствием. И Лариса ничего не могла поделать со стилистическим нарушением в его одежде, она страдала, была расстроена упрямством Стаса. Но снова и снова ей приходилось смотреть на его ноги в обвисших тренировочных штанах сине-серого цвета и ярких женских туфлях мужского размера.
* * *
– Не хочешь посоветоваться с мамой?
– Нет-нет-нет, – пропела Маруся, сидя на коленях у Яна. Она улыбалась и ритмично раскачивалась. – Знаешь прекрасно, мама никуда не пустит.
Томас был возмущен легкомыслием сестры, одновременно восхищаясь ее смелостью. "Интересно, это дар свыше или глупость? – рассуждал он, – почему это я не обладаю такой решимостью?". Он считал себя человеком мучительных сомнений, не действия, и завидовал легкости, с которой Руся решалась на прыжок.
– Деньги на билет? – спросил Томас.
– Взяла в долг. Постепенно буду присылать ему, – сказала Маруся, потеребила за нос и поцеловала Яна. – В любом случае, поступлю я с первого раза или нет, в Москве можно устроиться на работу.
– С какого боку тебе ее дадут?
– Там люди живут, обыкновенные люди, Томми.
Значит, она все продумала. Томас заметил, что Ян тоже смотрит на Марусю с робостью, так люди следят за спортсменом, готовым выполнить опасный трюк.
Томас был в Москве один раз, на каникулах ездили всем классом. Тогда он воспринял Москву как нагромождение многочисленных селений, в основном некрасивых. Они останавливались в общежитии в подмосковных Мытищах, до центра добирались два часа. Смотреть по сторонам, пока добирались – было неприятно.
– Мы с Яном просто собирали мои вещи, – запоздало объяснила Маруся возню и замешательство, возникшие с приходом брата.
– Мне-то что.
– Ян, как ты думаешь, у меня есть эстонский акцент?
– Эстонский, русский – только и слышу, – добродушно проворчал Ян, поглаживая ее по волосам.
– Это я от тебя ничего путного не слышу, думаю, для русского кино, акцент – это недостаток. Надо мне его пре-одолевать. Одолевать – смешное слово!
О-доле-вать…отсекать в некое изолированное пространство. Маруся и Ян стали целоваться. Томас соображал как лучше поступить: предупредить мать или устраниться. Он пожалел, что еще не в армии. Трудно представить, что Руся уедет завтра, и может случиться, что несколько месяцев или целый год он не увидит ее. Когда парочка направилась в комнату сестры, он все же решил, что должен позвонить матери. Телефон Ларисы был отключен. Томас заглянул к отцу, тот занимался приладкой паруса.
– Па, тебе Руся говорила, что едет в Москву поступать в театральный?
Отец улыбнулся и утвердительно потряс головой. В дверь позвонили, звонко залаял Виллик.
– Сама скажу! Слышишь? – успела крикнуть Маруся из своей комнаты.
За дверью стояла Ольга. Виллик приветственно чихнул и одновременно поскользнулся на паркете, – оказался на животе с откинутыми задними лапами. Восстановив равновесие, он украдкой огляделся, не видел кто его конфуз.
– Матери нет дома, – сообщил Томас.
– Совсем? Какой сладкий! – Ольга присела на корточки и почесала собаке лоб – пекинес не отстранился, но хвост поднимать не стал.
– Где она?
– На экскурсии, наверное.
– А отец? – Ольга оценивающе осмотрела одежду на вешалке.
– Дома.
Она задумалась ненадолго:
– Томас, спроси у отца, мама ему звонила?
Томас послушно двинулся к комнате отца, хотя знал ответ на этот вопрос.
– Подожди! – вдруг закричала Ольга. – Ты уверен, что он дома, я хочу сказать проверь – куртка его здесь? Твоя где?
Томас вернулся с середины длинного коридора, взял рукав своей куртки и показал. Он подумал, что Ольга женщина странная, хотя и удивительно моложавая.
– Вот моя.
– Хорошая. А папина?
– Эта.
– Молодец. Теперь иди, спроси его.
Когда Томас повернулся спиной, Ольга достала из сумочки конверт, быстро обнюхала его и вложила в карман куртки Мартина.
– Здрасьте! – громко поздоровалась Маруся, появившись из своей комнаты.
– Марусенька, дорогая, – запричитала Ольга, поглаживая одежду на вешалке. – У меня руки мокрые, не знаю обо что вытереть.
– Салфетку возьмите, – предложила Маруся.
– Правильно, умница! – Ольга уткнулась в свою сумку в поисках салфеток, спиной продвигаясь к двери. – Значит, нет Ларисы пока что. Нет совсем. И песик скучает! Чудный песик! Чудный!
Маруся насмешливо разглядывала наряд Ольги, ее юбка по форме напоминала перевёрнутый ананас.
– Виллик не скучает, он хочет есть.
– Голодный?
– Бзик такой.
– Надо к психиатру! Не толстеет?
– Нет, одна шерсть, Виллик худой, но нервничает из-за еды. А бывают собачьи психиатры?
– Можно к обычному. Чудная собачка, шерстка шелковая! Когда я была маленькая, у нас был эрдель, мой папа был уверен, что в него переселилась душа моей бабушки. Мы нашли Чипа через неделю после ее смерти, и он смотрел на нас, особенно на папу, совершенно бабушкиными глазами. Нашли, представляешь, привязанным в кустах, почти насмерть замерзшим, это было зимой, и он сначала понимал только по-эстонски…
– Папа?