– Эрдель! Какой папа, он по-эстонски от силы пять слов мог сказать.
– Отец не знает, когда она придет, – отчитался вернувшийся Томас.
– Ладно, детки. Виллик! Попросите Ларису мне позвонить, ладно? Чао, – Ольга послала воздушный поцелуй и исчезла. Томас и Маруся переглянулись, Виллик вздохнул и пошел спать. "Как же все-таки грустно и неотвратимо то, что Маруся задумала", – вспомнил Томас и отправился щипать струны на гитаре.
Отец поздно вечером погулял с собакой, вернувшись погасил свет в своей комнате. Ян среди ночи ушел домой. Томас сидел с гитарой на кухне, тихо напевал, упрекая себя, что не разыскал мать. Он заснул на кухонном диванчике.
* * *
Поздним утром Лариса тормошила сына:
– Не потеряли меня? У Ане нечаянно заснула.
Томасу не хотелось просыпаться: когда он вспомнил об отъезде Маруси, стало еще тоскливее, чем вечером. Вдруг сестра с вещами уже улизнула из дома?
– Спать хочу, ма, – он отвернулся и накрылся с головой.
Лариса заглянула в комнату мужа. Мартин аккуратно процарапывал бороздку на корме нарядной яхты.
– Была у Ане, там выспалась, – она поцеловала мужа в макушку. – Не беспокоился?
– Я так и подумал.
– Ма! – взревел Томас с кухни требовательно, как умеют мычать выросшие сыновья. – Ма!
– Что, милый?
– К тебе с работы приходила! В бусах!
– Ольга? Я ей позвоню.
– Ма, ты с Русей разговаривала?
– О чем?
– Важное что-то. Спроси сама.
"Замуж хочет! Беременна!", – с ходу загорелось в голове у Ларисы, отчего-то она сразу почувствовала тревогу. Томас поспешил в ванную, чтобы принять душ и сбежать. Когда он выключил воду, что-то гремело, потом загремело сильно, будто ногами пинали стул, швыряя его по коридору. Томас обдумывал как не ввязаться в битву, но при этом проводить сестру, если ей все-таки удастся сегодня уехать.
– А-а-а! Хватит! – завопила Маруся. – Не могу больше!
Томас осторожно вышел из ванной и в коридоре столкнулся с матерью, которая семенила, страдальчески мыча и закрыв лицо ладонью. Она выскочила из квартиры в домашних тапочках, хлопнув дверью. Из комнаты сестры доносилось подвывание, очень похожее на всхлипы матери. Томас был доволен, что не услышал злых слов, которыми они наверняка щедро обменялись. Понятно, что такие слова бывают маложивущими, а все же лучше слышать их как можно реже, чтобы не портили слух подобно фальшивой мелодии.
– Понял? Понял, Томми, почему я хочу вырваться? – кричала Маруся. – Она меня ударила! Я никому не позволю, это мое право свободного человека!
– Тебя еще и не так надо отлупить, – Томас не торопясь доставал из шкафа чистую майку и рубашку. – Актриса погорелого театра, – он погрозил сестре кулаком.
Он решил остаться, приготовить завтрак для всех и дождаться возвращения матери.
– Меня только папа понимает! – Маруся босыми пятками пошлепала в комнату отца.
Час спустя трое сидели на кухне за празднично накрытым столом. Звонить соседке не решались; Томас считал, что мать еще не успела успокоиться. Когда раздался звонок в дверь, улыбнулся даже Мартин. Это пришла Ольга, в красной шляпе, желтый шарф вокруг шеи, губы накрашены помадой цвета черного тюльпана. Томас помог гостье снять плащ.
Ольге сообщили новость.
– Хочу стать актрисой, – поведала Маруся важно.
– Какая мечта! Какая красивая мечта! – Ольга захлопала в ладоши. Мартин, рады за дочку?
– Да-да, – сказал он очень серьезно.
– Я понимаю, что мама боится, вы ей тоже объясните! Я не сама придумала, преподавательница верит в мой талант.
– Как же здорово все получается! Послушай, а что с гражданством?
– Для таких студентов существует квота – это раз.
– Для иностранных все платное, – Томас понял, откуда может прийти помощь. – А у тебя виза на какой срок?
– Не волнуйся, и визу сделали, и Михайлина дала рекомендательное письмо. Мама думает, что я еду наобум и собираюсь ночевать на вокзале! Считает меня дурочкой, а мне девятнадцать скоро!
– Здорово, правда? – снова спросила Ольга у Мартина, долго смотрела ему в лицо, пытаясь поймать взгляд. Тот не ответил, головы не поднял, теребил салфетку, изучая свои пальцы. – Это правда, что вы прекрасно разбираетесь в кораблестроении?
Мартин упорно молчал, и отвечать пришлось Томасу.
– Папин отец, дед и прадед владели кораблями. Торговыми. Последний большой корабль дед умудрился продать аргентинцам накануне Второй мировой.
– Вы же должны быть богатыми! – Ольга крутила головой и звенела бусами. – Может, в этих стенах зарыт клад?
– Не думаю, – подал голос Мартин поспешно, будто опасался, что Ольга заставит копать немедленно. – Еще кофе?
– С удовольствием! Куда делись их деньги, Томас? Ты-то, такой умный, догадался, наверное?
Томас был польщен, что она обращается к нему, но знал, что отец не любит разговоры на эту тему:
– Мы думаем, дед уничтожил документы, чтобы не подвергать семью опасности. Государственная система в стране с тех пор менялась, смотря как считать, – два или четыре раза, – объяснил он с важностью.
– Твои дед и прадед были деловыми людьми. Значит, хорошо соображали. Правильно, Мартин? – Ольга дотронулась до плеча хозяина дома. Тот молча отодвинулся.
– Папа рассказывал, что наши предки были ганзейскими купцами, у нас на чердаке хранился сундук с документами, похожими на те, в Доме Черноголовых, – похвалилась Маруся.
– Тогда…тогда, – Ольга задумалась. – Ваш дед положил эти деньги в иностранный банк или вложил в ценные бумаги. Скорее всего, он сделал и то, и другое. Банк точно не немецкий, в Германии к тому времени уже было неспокойно. Надо проверить те банки, что работали в то время, поискать в Англии или в Дании. Еще в Швеции, может быть.
Роман Ольги с известным адвокатом длился несколько лет. Адвокат Виктор специализировался на сложных делах по возврату частной собственности реституции. Виктор преуспел, арендовал офис в центре города и построил два дома в Пирита. Он имел привычку обсуждать свои дела с Ольгой во время обедов в ресторанах, поскольку с молодой женой и матерью почти не разговаривал, во всяком случае, о работе.
– Можем вместе посмотреть, что там у вас осталось на чердаке, предложила Ольга. Лицо Мартина тотчас стало непроницаемым, будто упало забрало рыцарского шлема, Томас и Маруся тоже поскучнели. Ольга решила при случае расспросить Ларису.
– Вы все идете на вокзал? Ветер прохладный, куртки обязательно наденьте.
– Я уже готова, – отозвалась Маруся. – По дороге надо зайти в магазин, мы с Яном там встречаемся. Он проводит меня до границы.
– Так важно…любовь, – прозвенела украшениями Ольга.
– А мамы все нет.
– Я позвоню ей! – гостья ринулась за телефоном.
– Не надо. Думаю, она придет прямо к поезду, чтобы не тратить нервы, свои и мои. Сейчас напишу ей письмо, – заключила Маруся.
* * *
Соседка приняла Ларису в теплые объятия.
– Пойдем умоешься.
Она плакала под шум воды, сидя на краю ванны. Еще вчера все было прекрасно, Маруся никуда не уезжала. Почему же я жаловалась на жизнь, когда надо было радоваться! Вспомнилась, ни к селу ни к городу, песня из юности "Yesterday". Воде, бьющей по ладоням, Лариса горестно шептала английские слова. Представилось, что Стас в этот момент смотрит на нее. "А ты говоришь, – кивнула она ему сквозь слезы, – взрослые дети". И отстраненно определила: "Похоже, я слегка тронулась". Все еще плача, она вышла попросить у Ане валерьянки.
На кухне спиной к ней сидел плотный мужчина, в подтяжках поверх белой рубашки. Орнамент, образованный подтяжками, делал спину похожей на панцирь крупного насекомого. Мужчина сидел, наклонясь вперед: широкая шея, плоский затылок. Лариса, вспомнив что ее лицо от слез распухло, вернулась в ванную, встала на колени и опустила щеку под прохладную струю воды. Спустя время она хотела незаметно выскользнуть из квартиры, но подруга обняла ее и повела на кухню. Незнакомец теперь высился атлантом в проеме балконной двери.
– Ждем вас на кофе, – сказал коренастый с интонацией, которую можно было назвать фамильярной, – Александр Курбатов, дизайнер, работаю по дереву, – представился мужчина, но руки не протянул, небольшие ладони заложил за подтяжки. Лариса была благодарна – у нее не было сил для прикосновения.
– А все-таки я пойду.
– Первым пойду я, – сказал мужчина, – а вам, наверное, хочется поговорить с нашей утешительницей.
Лариса засмущалась, вспомнив как громко она ревела.
Курбатов разливал кофе и раскладывал куски вчерашней шарлотки. Вдруг Ане согласится пойти к ним домой и уговорит Марусю остаться? Лариса взглянула на часы: за Марусю надо бороться, за детей всегда надо бороться до последнего.
– Значит, ты еще покараулишь мои вещички, душа моя, – дизайнер положил некрупную волосатую кисть на широкое запястье Ане. Лариса отметила его дорогие часы.
– Ну придется.
– Таких как ты надо баловать, – мурлыкал Курбатов.
– Не надо, – засмущалась Ане.
– Зачем вам игрушки? – спросила Лариса, просто чтобы не молчать.
– Я здесь с загадочной миссией, сударыня, секретной, – Курбатов смотрел на Ларису как на ребенка, которому рассказывают страшную сказку.
– С какой? – поинтересовалась Лариса рассеянно.
– Пока не скажу.
И хорошо, она бы не смогла слушать. Вдруг вспомнила как Томас с другом забросили Марусю в осеннее море. Мальчикам было по семь лет, а Марусе пять, они придумали убирать хлам на берегу. Мальчишки нашли грязную корявую палку и сказали: "Руся, несем это бревно к воде и на счет "три" бросаем подальше в море". Маруся изо всех сил вцепилась в корягу и не успела разжать замерзшие пальцы – на счет "три" мальчишки бросили ее в холодные волны вместе с бревном. С трудом выудив Марусю в намокшей шубе, они до вечера скрывались в квартире у Ане и плакали от страха. Лариса тогда разнервничалась, Томасу попало по первое число. Маруся не заболела, но шубка была испорчена, ее сушили на батарее. "Сейчас он тоже виноват, – думала Лариса, – наверняка знал о Русиной затее, со мной поделиться не удосужился. Что за бесчувственная порода!".
Во втором классе у Маруси после гриппа стала развиваться болезнь крови, гемаррологический васкулит, последующие семь лет ей пришлось провести в больницах. Лариса почти не работала. Одно время у дочери отказали ноги, она передвигалась в инвалидном кресле или лежала дома; тогда Маруся полюбила читать. Постепенно они победили болезнь – или же болезнь затаилась, Лариса до конца так и не была уверена, что страшный недуг не вернется.
Дочь записалась в театральную студии при Русском театре, там танцевала, фехтовала и училась эффектно падать со стола, о чем дома не догадывались. Лариса не запрещала ей ходить в эту самую студию, и теперь раскаивалась. Люди, решившие бросить жизнь на съедение театру, занимаются тем, что копируют судьбы других, дублируют страсти или изображают страсти придуманные, – чтобы вытянуть боли и болезни этой жизни в тот параллельный мир. Или наоборот, выращивают вредные вирусы, которые потом проникают в обыденность? Это жуткая зараза театр, подмена существования, – сокрушалась Лариса.
* * *
Ане проводила Курбатова до двери.
– Ане! У меня просьба, и не только моя жизнь, но судьба всей семьи сейчас зависит от тебя!
Лариса поведала о своем горе, но Ане не восприняла новость должным образом.
– Мой Арни тоже уехал в Ирландию, – проводница вальсировала по кухне с посудой в руках, – наши дети другие, они смогут выжить в любой стране. Такое поколение.
– Твой сын здоровый сильный мальчик, а моя Руся…
– Всегда для тебя останется маленькой и больной.
– Болез-ненной, – поправила Лариса, с изумлением осознав, что Ане не собирается ей помогать. Остается Мартин; как она не подумала о муже? Единственный человек, который любит Русю так же сильно.
– Ты не права, Ане. После всего, что с ней было в детстве, Руся не имеет права рисковать здоровьем.
– Кто предоставляет это право – ты, что ли? Ты не есть распорядитель ее жизни. Даже если мать.
На сей раз невозмутимость подруги показалась Ларисе бездушием. Она уже стремительно шла к двери, но обернулась:
– Не понимаешь, чем Маруся отличается от других? Или притворяешься назло?
– Чем раньше человек учится принимать решения, тем лучше. В юности острее чувствуешь судьбу.
– Айта, – попрощалась Лариса и не сдержалась: – Ты стала категоричная, очень! Слишком категоричная! – повторила она перед тем как закрыть дверь.
Неожиданно проворно Ане поставила ногу в дверной проем:
– Пусть я такая. Но жизнь не будет более мягкой к нашим детям.
– Все-все-все, – бормотала Лариса на бегу.
– Поезд отходит через двадцать семь минут, – напомнила соседка и щелкнула замком как затвором автомата.
* * *
Дома был только Виллик, растерянно сидел в позе зайца, растопырив спросонья задние лапы. Он нервно таращился, стараясь вникнуть в настроение хозяйки. Наспех переобувшись и осадив Виллика, который иногда умел быть очень проворным и сейчас наметился выскользнуть за дверь на прогулку, Лариса побежала на вокзал. Она бежала, но вокзал будто не приближался.
Господи, позволь мне успеть, только взглянуть на Марусю, потом я все исправлю: поеду за ней в Москву, поддержу во всем, чего бы она не захотела! Она имеет право желать всего – я сумею стать нужной, сумею.
* * *
Поезд "Таллинн-Москва" только что отошел от платформы. Лариса врезалась с разбега в плечо Мартина.
– Ну ладно, – муж достал чистый платок, обернул им указательный палец и обстоятельно стал вытирать ей слезы, – все будет нормально.
Томас погладил мать по спине. Будто они были довольны, что она опоздала, и прощание обошлось без бурных сцен.
– Так хотела успеть, – всхлипнула Лариса и переметнулась к сыну, погладила его по голове. – Я очень ее люблю.
Томас улыбнулся.
– То, что я ее ударила, это…это не я.
Томас наклонился и поцеловал ее в щеку.
Ольга, в отдалении болтавшая с кем-то из знакомых, наконец, заметила Ларису:
– Привет! – закричала она. – Мы Марусеньку проводили, все в порядке. Я рассказывала им, – Ольга махнула в сторону молодой пары, – свой любимый фильм, смешной. Вам тоже расскажу потом. Ой, Лариса! Ты почему плачешь? Отойдем на минуту.
Она оттянула Ларису на несколько шагов и, развернув спиной к родственникам, сунула ей конверт.
– Шестьсот евро.
– На сколько? – Лариса теперь знала, что деньги пойдут на поездку в Москву.
– Неважно, я всегда могу у Витюшки перехватить. Кстати, у меня к тебе деловой разговор, даже два.
– Не сейчас.
– Тогда один, срочный: у Мартина в кармане куртки уже лежит письмо, – прошептала она в ухо собеседнице, – наше любовное. Поняла меня, Лариса, а!?
– Не надо, пожалуйста, этого совсем не надо, – у Ларисы вырвался нервный всхлип.
– Мам, Руся тебе письмо оставила, – вспомнил Томас.
– О! Да. – Мартин полез в карман куртки, вынул конверт и уставился на него.
– Нет! Нет! – закричала Ольга, рванувшись к Мартину.
– Что с тобой? – Лариса придержала Ольгу за локоть.
Письмо дочери Мартин обнаружил в другом кармане и подал его жене, а благоухающий конверт неаккуратно вскрыл. Он надел очки, прочел, сохраняя на лице серьезную мину, не торопясь положил письмо на край урны, и потом подтолкнул, чтобы оно провалилось вглубь.
– Что было во втором, Мартин? – спросила Лариса, прочитав короткое послание от дочери.
– Интересно, – пропела Ольга и быстро пихнула ее локтем в бок.
– Ерунда какая-то, – ответил муж тихо и невнятно.
– Вдруг там счет за телефон? Ты не выбросил что-нибудь нужное?
– Ерунда, – повторил Мартин, не глядя на жену.
Он так и не улыбнулся. Ольга приблизилась к урне и даже заглянула в нее:
– Какие-то редкие духи! – Ольга повела носом. Томас взглянул на нее удивленно: края урны были утыканы следами от погашенных сигарет.
"Могла бы сначала дать мне прочитать, чем она собралась соблазнять моего мужа. Неужели полезет в урну?", – удивилась Лариса и попросила:
– Мартин, пойдем, купишь мне шоколадку.
На душе у нее стало спокойнее, хотя дочь написала всего лишь: "Мама, я позвоню тебе завтра, обязательно. Целую, Маруся".