Условились в понедельник с утра встретиться у нотариуса, но на фундаментальную стрелку никто из "Смены" не явился. То ли они внимательно вчитались в договор, что было невероятным, то ли залпом спустили задаток и ввиду отсутствия абсента не смогли добраться до местечка Крупский-айленд на окраине города, где находилась нотариальная контора. На три дня "сменщики" с правом подписи выпали из оборота. Разыскивая их, издатели обзвонили все диспетчерские службы, дежурные части и морги. Нашли Фаддея, Шерипо и Кинолога в гостях у Асбеста и сутки отпаивали сбитнем.
- Вы уж, пожалуйста, поаккуратней, товарищ Фаддей, а то когда еще свидимся, - слезно просил редактора Артамонов.
- Держитесь, Кинолог, держитесь, - уповал на заместителя Орехов. - Всего-то и осталось…
Издательский договор был подписан при большом стечении обстоятельств.
Несмотря на то, что в народе газету не особенно почитали, "ренталловцы" были счастливы - наконец-то у них появилось стоящее дело. Им открывались дали, и слияние с редакцией виделось деловым и радужным. Можно было начинать серьезно работать. Из помеси бульварного и боевого листков следовало сварганить газету, которую стали бы покупать не только из-за телепрограммы.
Фаддей имел оседлый образ мышления, отчего "Смена" смахивала на вывеску. Ее информационное поле простиралось вдоль трамвайных путей. Во дворы никто из корреспондентов шагу не ступал.
Кинолог свою последнюю статью сдал в набор год назад. Он комплексовал из-за малорослости и искал себя в феерической сфере - кино. Таскался по фестивалям, не вылезал из видеоклубов. Лишь бы не заниматься газетой. Публично его величали Евгением Ивановичем, а кулуарно - Кинологом, ласково и с сочувствием. На планерках он был невыразителен, и никто не мог понять, принимает он идеологию "Ренталла" или нет. Как-то раз, в момент обсуждения - обзаводиться собственной фотолабораторией или нет, он предложил вообще отказаться от снимков в газете.
Обыкновенно Кинолог покидал кабинет, чтобы пострелять сигарет. Уже зная, зачем он вышел в коридор, курильшики сразу протягивали ему свои пачки: "Пожалуйста!"
Кинолог напрашивался на дежурства по номеру и, повиснув на телефоне доверия, по мере надобности выслушивал неуравновешенных читательниц. А в нормированное время, сидя в кабинете, подслушивал телефонные разговоры девушек из машбюро - брал и не клал на место параллельную трубку. Девушкам без конца звонили парни с улицы. Это подтверждало догадку Орехова, что внутренний резерв редакции не удовлетворяет прекрасную половину и ей ничего не остается, как дружить за пределами рабочей территории.
Иногда машинистка побойчее говорила:
- Привет, Евгений Иванович!
Он сразу бросал трубку. В телефоне щелкало, а парень на том конце провода спрашивал:
- Кому это ты, милая, приветы передаешь?
- Да так, знакомый один… Кинолог.
На редакционных площадях квартировала фотолаборатория. Пестовал ее фотоискусник Шерипо. Пытаясь скрыть синяки, он носил солнцезащитные очки при любых показаниях экспонометра. За неимением времени все репортажные снимки в номер он делал с чертова колеса в горсаду, а по утрам занимался самолечением - вводил пару уколов клюквенной, чтобы прийти в норму, а потом в потемках проявочной комнаты весь день совершал таинство допивания начатой бутылки и сильно нервничал, если кто-нибудь это таинство нарушал.
Так называемый начальник так называемого отдела информации по фамилии Дзскуя - кудрявый, в толстых очках человек - работал на органы. Он "находил в трамвае" документы и под видом информационных сообщений проводил заказные материалы.
- Если эта смесь негра с козой не перестанет таскать к нам всякий дерибас, - воодушевлялся Орехов, - то, ей-Богу, я начну жить на гонорары!
В этот момент в дверь всовывалась сама "смесь":
- Я по финансовому вопросу…
- Не рвите сердце, Дзскуя, рассупоньтесь!
- Нельзя ли, наконец, получить причитающееся?
- Деньги за такого рода материалы надо сдавать в кассу, а не класть в карман, - дал Орехов исчерпывающий ответ.
- Так вы еще не опубликовали?
- Идите и впаривайте свою халтуру Шимингуэю! Нам дерибаса не надо!
- Какого дерибаса? - вскинул глаза Дзскуя.
- Никакого! - втолковывал ему Орехов. - Нельзя быть журналистом с такой фамилией. Порой так и хочется спросить: какого Дзскуя? Но жизнь вынуждает сдерживаться и говорить: какого переляка?! Надо или фамилию менять, или профессию. И ладно бы вы владели ею - была бы одна напасть. Или не впаривали нам левые исследования в области подпольной торговли! Но вы одновременно и Дзскуя, и не умеете писать, и пытаетесь публиковать лозунги с чужого плеча! Ублюдок в кубе! Идите и больше не таскайтесь сюда! И передайте остальным, что мы только с виду дураки. И что Артамонов - не шофер, а я не муж якутянки, хотя нас часто видят вместе.
- Купите себе немножечко ОЛБИ, валух! - посоветовал ему вдогонку Макарон.
Культурой в "Смене" ведала потомственная журналистка Огурцова. На вопросы, почему она не пишет в номер и где ее материалы, она сообщала: "Я должна отвечать за картинку на полосе". Потомственность Огурцовой заключалась в том, что ее отец - невысокий семенной огурец на каблуках бессменно руководил радио, а мать - цокающий бычок с развивающимся нутряным баском - присматривала за телевидением. Огурцова-старшая выходила в эфир, как за околицу. Говорить и думать одновременно она не умела и лепила в прямом эфире такие мазанки, что киты, если речь шла о них, массово выбрасывались на берег, а поморы, помянутые в передаче, наоборот, отказывались возвращаться на материк.
Огурцова-старшая частенько забывалась перед камерой и заводила волосы эдак рукой за ухо. Неожиданно открывался огромный до несправедливости левый орган слуха и забирал на себя все внимание телезрителей. Опешивший оператор замирал и, как в ступоре, долго держал ухо в кадре. Огурцова-старшая продолжала молоть такое, что хотелось назад, к Гоголю. "Сегодня очень важно, чтобы врачи были в курсе всего, что составляет передовой слой медиков", произносила она с умным, как у Помпиду, видом, опасаясь лишь одного сорваться с наигранного велеречивого журчания на будничный кухонный баритон. Тем временем оператор, очарованный неестественно большим информационным поводом, продолжал держать ухо во весь экран, как в передаче "Сам себе режиссер".
Огурцовы-родители посчитали, что с них пошла есть журналистская потомственность, и, чтобы семейству окончательно укрепиться на поприще, столкнули чадо в "Смену", как в воду. А девочку сводили с ума вагоны. Над юными горожанами, в смысле выбора пути, довлело градообразующее предприятие - вагонный завод. Детки ходили в хореографические кружки, литературные студии, занимались языками в спецшколах, но в конце концов становились вагонниками.
Дочка быстро усвоила родительские нелепости и потащила их дальше. Рецензия на выступление рок-группы у нее начиналась так: "Музыка сделалась ритмичней, в текстах стало появляться больше разных слов". В интервью с Фоминатом она превзошла маманю: "Большой вред лосям принесли сухие годы последних лет и браконьерство". Готовя телеанонсы, Огурцова-младшая выпестовала выражение: "Предлагаем посмотреть вашему вниманию". С ее подачи в обиход вошло словосочетание "это достаточно обездоленные люди", по ее милости обрели жизнь самые крутые солецизмы - "таковы они есть" и "это не влияет значения".
Как и говорил Фаддей, коллектив "Смены" оказался подвижен и пестр. Стало понятно, что с каждым его членом придется разбираться отдельно.
За три ходки на "Волге" перевезли в редакцию компьютерный комплекс. Когда его несли по коридору, работники стояли вдоль стен по стойке "смирно", а потом столпились в комнате посмотреть на чудо.
- Не переживайте, - снимал с них мандраж Варшавский. - Обучим.
- Ну, Ясурова, что вытянулась, как бестужевка?! - веселился Орехов. - Проходи, не бойся. А то козленочком станешь. И можешь даже потрогать это сканер. - А потом обратился к Варшавскому: - Слышь, Артур, подготовь девушку к печати, а то сам я боюсь обсвинюжиться. У меня даже руки трясутся от предвкушения новизны. - Орехов даже и не пытался скрыть, что положил на Ясурову глаз.
- И Галке будет веселей, - потер руки Варшавский, радуясь, что теперь есть на кого оперативно спихнуть якутянку.
Приступили к работе над ошибками. Создавалось впечатление, что редакция гоняла чай из одной чашки. Отовсюду только и доносилось:
- Вы не одолжите посуды - чаю попить?
- Только помойте за собой, а то после вашего чая она всегда портвейном пахнет, - отвечал Артамонов, если просители нарывались на него.
Поэтому прежде всего купили сервизы и сделали обширную кадровую зачистку. И только после этого создали рекламную службу. Затем утолстили тетрадку и поэтапно вывели газету на ежедневный режим. Разработали новый логотип и убрали с первой полосы обнаженную натуру. Но самое главное - компьютерная верстка ускорила подготовку макета. Теперь "Смена" быстрее других поступала в типографию, раньше печаталась и утром первой попадала в киоски. Вследствие этих пертурбаций ажиотажного спроса на газету не возникло, но тираж пополз вверх.
С приходом "Ренталла" коллектив разделился на молодежь и старперов, которые, в свою очередь, раскололись на творческих и технических. Творческие посматривали на новоиспеченных издателей свысока, а технари - наборщики, корректоры, монтажистки - выказывали уважение.
Пределом мечтаний Варшавского была безбумажная технология. Для этого требовалось докупить сервер и десятка два компьютеров для персональных рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом понятие рукописи, потому что корреспонденты сдавали их в набор как при заполнении анкеты: ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.
Ответственный секретарь Упертова отказывалась познавать компьютерный подсчет строк и составлять макет под электронные шрифты и кегли. Она так и не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.
- Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, и тогда я нарисую оригинал-макет, - оправдывалась Упертова.
- Понимаете, - втолковывал ей сам-Артур, - эти расстояния выбираются автоматически и могут быть любыми. При ручном наборе - да, это возможно, при компьютерном - нет, поскольку вариантов - бесконечное множество.
- Понимаю, - отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.
- Что это у вас такой заголовок мелкий? - спрашивали у нее.
- Так кегль же двенадцатый, - отвечала она, не въезжая в новый смысл верстки. Слово "интерлиньяж" повергло ее в шок окончательно, и она возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался и состряпал колонку о выставке живописи.
- Это мы не пропускаем, - тормознул заметку Артамонов. - Материал должен быть оплачен как рекламный. Или снят с выплатой гонорара автору. Впредь мы составим перечень тем, которые нельзя будет разрабатывать без санкции.
- Вы не имеете права вмешиваться в работу редакции! - вспылил Кинолог.
- Мы оплачиваем ваш труд!
Упертова разместила заметку Кинолога на первой полосе. Это следовало понимать так, что свою волю редакция может излить несмотря ни на какие условности. В подтверждение после особенно тяжелой ночи Шерипо поместил снимок "Хороши у нас рассветы!". Грязное пятно символизировало наступление нового дня.
После нескольких концептуальных склок Артамонов сказал:
- Эту журналистику надо корчевать! До последнего пня! Выкашивать, как борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.
- Плюрализм мнений в одной голове - это первая стадия, - согласился Орехов.
"Ренталл" потребовал от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с этажа. Следом за ним была отпущена на волю Огурцова-младшая. За несоответствие ее выставили на улицу Горького и нацелили на вагонный завод без выходного пособия. Товарищ Дзскуя, чтобы не прерывался стаж, был отправлен на фиг переводом.
Проведя чистку, выработали и подписали с редакцией концепцию газеты, отклонение от которой каралось. Но язык текстов - самомнительный, поучающий - оставался бичом редакции. Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей не помогали. Журналисты продолжали демонстрировать превосходство над читателями. Обхаивание всего, что попадалось под руку, считалось основой демократии.
С возрастом стало понятно, что местная журналистика - явление чрезвычайно узкое и ограничено кадровыми рамками. Перетекание кадров из одной редакции в другую и дальше, в вышестоящие органы, подтверждало теорию Орехова о тараканьей миграции в тверской печатной среде. Кадры панически покидали пастбища, на которые попадал дуст. Дуст перемен и высоких профессиональных требований. Отраслевой переток кадров был повальным. Люди родственных структур терлись друг о друга десятилетиями, появляясь то с одной, то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора, то внештатником, то на самом верху отары. Давид Позорькин, например, отсучил ножками из районки в инструкторы обкома, а Ужакова, наоборот, в заместители Шимингуэя. Замес, что называется, густел. Изнанкина вытянулась за лето в наместника губернатора по многотиражкам. Альберт Смирный оставил без присмотра слесарню в захолустье и залег в освободившееся типографское ложе, еще теплое. Все журналисты хотя бы по разу - а то по два и по три - поработали в каждом из средств массовой информации. Выгонит, бывало, кого-нибудь поганец Фаддей, а пишущий раз - и к Асбесту, напоет ему песен и бальзамчику на душу Шимингуэю кап-кап - мол, о вашей газете уже давно раздумывал долгими летними ночами. Через пару месяцев пишущего опять гонят взашей. Изгнанник - к Изнанкиной: примите, так и так, пострадал за правду у Шимингуэя. Уверен, что вы, в отличие от негодяя, поймете меня. Стремлюсь исписываться у вас до умопомрачения, не за деньги, а из принципа. После радио и телевидения круг замыкался, и блудный сын опять падал ниц перед Фаддеем, потому что все редакторы вокруг - твари и жмоты, и только в "Смене" можно запросто выпить средь бела дня из одной тары с редактором. Фаддей таял, посылал гонца к председателю "ТТТ" Завязьеву и вновь брал в штат бестолкового.
Когда заходила речь о каком-то корреспонденте, то складывался следующий диалог:
- Это который в "Губернской правде" выписывает вавилоны про рыбные заморы?
- Нет, он из "Сестры", вел там женскую криминальную хронику.
- Ну что вы! Он работал в "Смене", лабал репортажи о погоде!
- Уймитесь! Я буквально вчера видел его на экране с дрожащими пальцами. Он работает на телевидении.
- На каком экране?! Он боится эфира как огня. На радио он всю жизнь служил. Подчитчиком.
- Подчитчик - это в газете.
- Какая разница!
Местечковый журнализм требовал свежей крови со стороны, а не от соседних редакций, между которыми происходила ротация.
Шимингуэй попросил Фаддея попосредничать в наборе своего очередного опуса, который открывался острым воспоминанием детства: автор валит привязанного к дереву кабана, а потом, прожарив паяльной лампой копыта, сдирает роговицу; голые пальцы поросенка романтично дымятся… А в целом соната № 2 посвящалась цеху опок вагонного завода, откуда Асбест Валерианович начал трудовой путь. Произведение называлось "Молозиво" и приурочивалось к круглой дате промышленного гиганта - Шимингуэй всерьез решил содрать с юбиляра денежку.
Асбесту Валерьяновичу пошли навстречу и, пока набирали книгу, вволю потешились. Попадались такие перлы, что глаза отказывались верить. Легированные выражения шарашили картечью по мозгам:
"У каждого, кто отличался трудовым долголетием, своя система тонуса - голодная юность, полная тревог и лишений жизнь".
"Гидромолот - это не просто разновидность рабочего".
"Наиболее зримое, бьющее в глаза воплощение - производственный корпус".
"Кто они, рационализаторы тех лет?" - строго вопрошал Асбест.
Набирая писанину, доползли до разворота рукописи и одурели от лирического отступления. Там черным по белому было написано:
"Семейные кланы из 4–5 человек вознамериваются выпускать газеты в поддержку бизнеса. Они гонят видики за плату. В их плену оказались не только подростки, но и отцы города".
- Мужики, это про нас! - догадался Артамонов.
- Точно, все сходится, - раскрыл рот Орехов.
- Что значит писатель - схватывает на лету.
- Вот видишь, аксакал, - Орехов показал отоспавшемуся Макарону текст на мониторе, - тебя за нашего родственника приняли - семейные кланы из четырех-пяти человек.
- Да уж, - вымолвил Макарон.
- Давайте подменим абзац! - предложил Артамонов. - Корректура не засечет. Позаимствуем у Асбеста пару выдержек из рубрики "Текучка": "Задача главного зоотехника по искусственному осеменению М. Н. Несуки - увеличить процент покрываемости коров". И пусть ломают головы, придумывают, как все это вкралось в "Молозиво"!
- Валяй!
- Асбест повесится!
После выхода книги в редакцию повалили письма с требованием изгнать из "Смены" частных владетелей. Кинолог складывал конверты в особую стопку.
Глава 6. ПОСЛЕДНЯЯ РОМАНТИКА ЛАЙКА
Местное отделение Союза художников с упорством молотобойца тащила на своих хрупких плечах секретарь Бойкова. Она была живописцам и матерью, и источником вдохновения, и натурщицей. Все женщины на холстах окрестных мастеров походили на Бойкову. Единственное, чем она не занималась, так это продажей картин. Не было в ней торговой жилки. В показательном зале на Советской улице она устраивала нешумные экспозиции, а в смотровых коридорах фонда вывешивала художественный винегрет.
Коммерция осуществлялась в мастерских. Авторы затаскивали туда заезжих иностранцев и им свои предлагали сочинения. Порой было унизительно наблюдать, как какой-нибудь залетный финн покупал шедеврального пошиба картину задаром всего лишь из-за того, что она - как он изъяснялся на ломаном карельском - в гадкой рамке и про нее ни слова не замолвлено в каталогах. Художник мялся, но ничего поделать не мог, поскольку это святое место - мастерская - не есть торговая точка. Положение обретало подпольный оттенок, будто сбывалось не искусство, а самогон в песцовых бурдюках.
Существовал и другой вариант изъятия у художников их творений. Для насиживания музы маэстро арендовал у города угол за небольшую плату. Это обязывало его одаривать делегации. Позже, напомнив о подарке, художник имел право тупо просить у чиновника отрез казенного холста.
Сначала Бойкова свела "Ренталл" с графиком Фетровым. Он закончил Государственный институт зарисовок и работал исключительно в технике "сухая игла". В своем жанре он был достаточно продвинутым. Обыкновенно, сотворив металлическую форму, Фетров разрезал ее на квадраты, смешивал на столе водоворотом, как домино, и делал первый оттиск. Потом опять смешивал и опять тискал. И так до синевы. Фетров был настолько плодовит, что в городе не оставалось стены, на которой бы не висел его офорт.
А потом Бойкова привела художника с птичьей фамилией Давликан.
- Я думаю, он впишется в затею, - сказала она.
- Становится даже интересно, - вымолвил Артамонов.
Давликан занимался исключительно плотью. Его безнадзорные животные были некормлены и безводны, усохшие собаки походили на ценурозных коз, увядшие рыбы летали в чуждой им среде. А люди… людей он вообще не рисовал. Разве что фрагменты. Свою суженую, чтоб не докучала, Давликан изобразил в виде зонтика. Это был единственный случай, когда женщина на холсте не имела сходства с Бойковой.