- Не соцреализм, и то приятно, - заключил Артамонов.
- Не подходит? - испугались художники.
- Маловысокохудожественно, - пояснил Артамонов, осмотрев творения еще раз, - но на условиях консигнации мы готовы взяться.
- На условиях чего? - извинился Фетров.
- На условиях консигнации. Сначала продаем третьим лицам, а потом покупаем у вас.
- Почему третьим? - спросил Давликан, поскабливая виски.
- Потому что вторым без надобности, - пояснил Артамонов.
- А-а… - смекнул живописец.
- Мы выпустим плакаты, закажем стаканы с вашими собаками и литордами, - раскрыл смысл затеи Артамонов. - И для раскрутки вывезем работы за рубеж. Если вас умело подать, пойдете на ура.
- Я сейчас заплачу! - скривился Варшавский. - Прямо ренессанс.
Художникам идея понравилась. Правда, с поправкой - Фетров засомневался, что затраты на поездку следует делить пополам с организаторами.
- Да вы просто не уверены в своем творчестве! - подзадорил его Артамонов. - Дело в том, что еще со времен лотереи у нас выработался принцип: все расходы - пополам с партнерами! Макарон не даст соврать.
- Не дам, - подтвердил Макарон.
- Ну что ж, если традиция, тогда мы согласны! - сдался график.
Сколотили первую выставку. Есть такое понятие - пересортица, оно и характеризовало экспозицию. Погрузили ее, болезную, на двухосный с иголочки "Тонар", прицепили к "Волге" и стали искать на карте Амстердам. Имелось в виду подавить европейскую школу живописи непосредственно в логове.
На отхожий промысел отрядили Орехова, Артамонова и Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили дежурить по лагерю. Должность и. о. директора "Ренталла" ему понравилась.
Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги.
Экспедиции вменялось поверить гармонию художественного воспарения алгеброй продаж. Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить как вещественное доказательство. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.
- Ну, ни пуха вам, ни хера! - пожелали вояжерам Артур с якутянкой и унылый Фетров.
- Пекитесь о нас! - велел Макарон. - Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.
Когда выруливали на окружную, Артамонов пожурил зевак:
- Сидят и не подозревают, что в метре от завалинки проходит дорога на сам Амстердам.
- Люди привыкают к великому… - обобщил Макарон.
Шипованная резина с удовольствием подминала трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Орехов проникся:
- Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую - переживает.
В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. Поддувало, как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу "рафик", которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить, Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из "Волги" и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом валялись стаканы, каталоги, плакаты.
- Приехали, - пощурился Давликан.
Орехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла.
- В домны недокладывают руды, - обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.
- От советского Информбюро, - сообщил Орехов, вылезая из кювета. - Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.
- А картины?
- Почти все, - доложил Орехов сухо, как музейная сиделка.
- Что все?!
- Целы почти все. Продырявилось две-три, не больше.
- Ничего страшного, - успокоил Макарон. - Такие картины я бы делал левой ногой…
- Так уж и левой! - обиделся Давликан. - Попробуй, а потом говори!
- Надо будет - попробую!
- А заштопать их можно? - поинтересовался Артамонов.
Давликан хихикнул.
- Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку. И картины можно починить. Только это уже другой стиль.
- Кто ж дырявые купит? - усомнился Давликан и опять хихикнул.
- Да кто угодно! - сказал Артамонов. - Главное - развить идею, что заплатки - новое поветрие!
- Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, тогда все поместится на багажник. - Макарон достал чемоданчик и приступил к перекомпоновке груза. - Главное - не возвращаться!
- Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп? - предложил Орехов.
- Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, - твердо заявил Артамонов и помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы.
- Минск - прямо! - озвучил указатель освоившийся Давликан и вытянулся в кресле.
В способе загрузки багажника первый попавшийся гаишник никаких деликтов не обнаружил.
- А вот за превышение скорости придется заплатить, - сказал он по дружбе.
- У нас спидометр в милях, товарищ капитан, - Макарон прибавил служивому полнеба звезд. - Экспортный вариант.
- В милях? - переспросил гаишник, пытаясь сообразить.
Заминки хватило, чтобы увести разговор в сторону.
- За нами "Ауди" идет под сто! Еле обошли!
- Спасибо за справку! - гаишник навел радар на пригорок. - Сейчас мы возьмем ее тепленькую!
- До покедова, товарищ сержант! - разжаловал служивого на место Макарон.
- Брест - прямо! - доложил Давликан, успевший пропустить для согрева пять капель из неприкосновенного запаса.
Очередь на брестскую таможню растянулась на полкилометра. Пришлось пробираться огородами. Бежевая "Волга" среди фур была сразу вычислена дежурным таможенником.
- Что везем? - ткнул он стеком в трусы.
- Выставку! - отважился на пафос Давликан.
- А упаковали, как покойника. Саван какой-то. Что за выставка?
- Последняя романтика лайка.
- Собаки, что ли?
- Да нет, лайк - от слова "нравиться", - объяснялся Давликан.
- Едем проконсультироваться, - помог ему быть откровенным Артамонов, - а то рисуют что попало, - принизил он значение груза и пустил его по тарному тарифу. - Посмотрите, разве это полотна?! - И, откинув тент, Артамонов открыл миру холст, исполненный женских прелестей в пастельных тонах. Протащенные сквозь мешковину проводки изображали волосы. Оплавленная спичками пластмассовая оплетка придавала объекту соответствующую кучерявость.
- Да, действительно, - согласился служитель таможни. - В дрожь бросает. Рубенсу бы и в голову не пришло. С проводами понятно - эффект многомерности, а вот прорыв - это уже слишком…
- Попали в аварию, - попытался объясниться Давликан.
- Да ладно вам, в аварию. Экспериментируете все… Кто автор?
Орехов кивнул на Макарона. Таможенник брезгливо поморщился.
- Н-да, - сказал он. - А что, русские картины опять пошли в рост?
- Не знаем. Первый раз едем.
- Тут проходят только постоянные клиенты. Декларация есть?
- Конечно.
- Выкладывайте товар на траву.
- Трава мокрая, товарищ… - Макарон решил по привычке сыграть на повышение и обратиться к лейтенанту: "Товарищ капитан!", но вовремя осекся, потому как тот не был настроен на шуточки. - Картины отсыреют.
- Выкладывайте! - повторил таможенник и отошел в сторону.
Пришлось все распаковывать и располагать в списочном порядке. Полотна укрыли половину территории мытного двора.
- Интересно пишут, - лейтенант по рации передавал обстановку начальнику смены, - но очень подозрительные.
- Отправляй назад, раз подозрительные! - послышалось в динамике.
- Как назад? У нас выставка горит! - подслушал Давликан и вмешался в разговор досмотрщиков.
- У вас нет трипликатов, - спокойно ответил лейтенант и продолжил отвлеченно просматривать набор документов.
- Каких трипликатов? - спросил Давликан.
- У вас должно быть по три фотографии каждой работы. Чтобы сличать при обратном ввозе. Одна остается у нас, вторая у поляков, а по третьей производится сверка.
- Мы не собираемся ввозить обратно, - проговорился Давликан.
- Тем более.
- А если скопировать прямо здесь на возмездной основе? - догадался Артамонов.
- У нас нет ксерокса.
- Мы смотаемся в город.
- Дело не в ксероксе. Товар без оценочной ведомости, - сказал таможенник, разглядывая картины.
- Это личный груз!
- И ехали бы с ним на частный переход. А здесь - товарный.
- У нас грузовая декларация!
- Все! - гаркнул таможенник. - Прошу покинуть таможню!
- Да у меня эти фотографии, - вспомнил Орехов. - Совсем из головы выскочило. Вот они!
- А что ж молчишь? - сказал таможенник. - Показывай.
Третьи экземпляры фотографий не были предъявлены намеренно, по замыслу, чтобы проверяющие сконцентрировали претензии именно на этом нарушении. А когда стало понятно, что других причин не пропустить выставку нет, Орехов вынул их как решающий документ. Деваться таможеннику было некуда. Он лихорадочно перебирал фотографии и понимал, что добыча уплывает из рук. Но мастерство и опыт, как говорится, за день не пропьешь. В голове проверяющего мгновенно созрела очередная кознь.
По таможенному кодексу художнику разрешалось провезти беспошлинно пять своих работ, остальные облагались налогом. Поэтому часть картин Давликана по легенде принадлежали кистям Орехова, Артамонова и Макарона. Они были подписаны их вензелями и документально оформлены соответствующим образом. Благородные лица Артамонова и Орехова, судя по поведению таможенника, хоть и отдаленно, но все же напоминали физии мастеров, а вот внешность Макарона вызвала у проверяющего целый шлейф сомнений.
- Минуточку, - обратился он к Макарону, который тщательно свертывал холсты, как древние свитки. Взгляд таможенника был заточен, как карандаш графика. - Скажите, это ваши работы?
- Мои.
- Ей-Богу?
- Конечно.
- Неординарные решения, согласитесь?
- Как вам сказать, масло, оно… дает свой эффект, - как мог, выкручивался Макарон.
- Вот и я говорю. Вы не могли бы что-нибудь нарисовать?
- Мог бы. Раз надо. Но у меня с собой ни масла, ни рашкуля.
- Нарисуйте карандашом.
Макарон мог выплавить золото из любого точного прибора, мог отреставрировать какой угодно дряхлости мебель, мог проспать на голой земле двое суток, но рисовать не умел.
- А что вам изобразить? - спросил Макарон, затягивая время.
- Что придет в голову, то и нарисуйте, - дал понять таможенник, что не собирается давить на мозоль творческой мысли.
Макарон впал в легкое техническое уныние. В памяти всплыло, что он никогда в жизни ничего не рисовал. По просьбе начальника гарнизона ему доводилось подновлять портрет Ленина на транспаранте, а так - нет. На всю жизнь врезались в память усы и лоб вождя. Но особенно запомнилось, что в Средней Азии кормчий походил на туркмена, в Казани - на татарина, в Индигирке - на чукчу. Макарон набросал на листе бумаги абрис Ильича. Собственно, это были усы и лоб. Ильич в исполнении Макарона смахивал на Мао Цзэ-дуна, хотя по месторасположению таможенного поста должен был походить на Шушкевича.
- Вроде, похож, - заключил таможенник. - А теперь нарисуйте сторожевую собаку.
Макарон задумался - как раз собак он не умел рисовать еще больше, чем Ленина. Но выхода не было. Перед глазами Макарона встал во весь рост его любимый Бек, а руки… руки непроизвольно выводили нечто вроде игуаны. Таможенник внимательно наблюдал за зверем, то и дело менявшим облик, и сравнивал его с собаками, которые вповалку лежали на холстах и походили больше на тапиров, чем на себя.
- Ну что ж, почерк угадывается, - признал таможенник и поинтересовался содержимым сумки: - Что там у вас под каталогами?
- Это? - переспросил Макарон. - Это ксерокопии. Везем показать, - и, вынув из чемодана стопку офортов Фетрова, разорвал в клочья. - Кому они нужны, эти копии!
- Вывозите всякую дрянь, страну позорите!
- Мы трудимся в противостоянии академическим жанрам.
- Модернисты, что ли?
- Объектная живопись, - наивно пытался спозиционировать свое искусство Давликан. - Мы рисуем объекты.
- Типа вот этого? - ткнул таможенник ногой в генитальные творения.
- Причуды художника, - развел руками Орехов, косясь на Макарона.
- Да заливают они, - сказал Артамонов. - Мы кубисты! Впрыснем под кожу по кубику - и рисуем! Без допинга в творчестве ловить нечего.
- Понятно. Проезжайте. А вот бензин в канистре не положено. Это бесхозяйная контрабанда. Поставьте за сарайчик, - показал таможенник, уходя в будку.
На польской таможне тьма была не столь кромешна. Польские паны всем своим видом говорили, что у них перестройка давно закончилась и все песни в сторону. Цену русским работам в Польше не знал только ленивый.
- Образы, образы, - шушукались меж собой поляки, кивая на "Волгу".
- Что за образы? - спросил Макарон.
- Образы - это картины по-польски, - подсказал Давликан.
- Они прикидывают, сколько с нас взять, - высказал догадку Артамонов.
- Надо оплачивать транзит, - сказал ему в подтверждение старший пан, полистав таможенные документы.
- С какого переляка! У нас частные вещи! Какой еще к черту транзит?! - возразил Орехов.
- Таможня грузовая… - зевнул поляк.
- Наши пропустили, значит, все нормально - никакого транзита! Мы художники! Свое везем! - встал стеной Давликан.
- Это ваши вас пропустили, а здесь польская таможня, - спокойно толковал пан и продолжал чистить под ногтем.
- Но АКМы у вас по-прежнему наши! - не выдержал Макарон. - Вот когда научитесь оружие мастерить, тогда и будете качать права! А сейчас вы вымогаете взятку! Причем неадекватную нашему грузу. Мы согласны дать. Скажите, сколько, и обоснуйте - за что!
- Не надо так шуметь, - попятился старший пан. - Может, вы иконы везете.
- Нет у нас ни икон, ни вализ!
- Сейчас проверим. Только не надо так кричать.
- Да мы и не кричим. У вас все посменно - подурачился и к панночке под юбку, а мы вторую ночь не спим! - взял на октаву выше Макарон.
От крика художников поляки стихли. Стало понятно, что ни злотого, ни даже переводного рубля с творцов не поиметь.
- Что в сумке? - спросил поляк.
- Копии работ да плакаты, - ответствовал Артамонов и для пущей достоверности провернул трюк с разрыванием стопки. - Кому они нужны, эти копии!
- Проезжайте! - скомандовал в сердцах старший пан.
- Убедительно, - поощрил Макарона Орехов. - Что было бы, полезь они глубже?
- Варшава - прямо! - выпалил протрезвевший Давликан.
Высунув в окно замлевшие ноги, Орехов приступил к отдохновению. Оно заключалось в написании изустных писем главе Польского государства:
- Товарищу Валенсе, человеку и пулемету! Уважаемый Лех! Въезжая на вверенную Вам временно территорию, вынуждены заявить, что обе таможни - и наша и Ваша - структуры ублюдочные! Но к причине нашего к вам обращения это не относится, однако…
В этот момент "Волга" сшибла зайца.
- Будет прекрасное жаркое, - сглотнул слюну Давликан и, чтобы проветривался, привязал зайца шпагатом неподалеку от красных трусов.
- …однако, - невзыскательно продолжал Орехов, - находясь перед Вами в полном пардоне за снесенного косого, мы просим отвечать нам сразу в Познань. Там мы будем обязаны скинуть Вашим согражданам не идущие у нас предметы, как-то: лебедку ручную автолюбительскую, два топора, четыре комплекта постельного белья, часы настенные электронные, примус, палатку туристическую на два спальных места, три пары кирзовых сапог, набор гаечных ключей, четыре кителя без погон и медвежью шкуру в виде накидки на сиденье. Вы можете по справедливости спросить, почему именно эти вещи мы намерены сбросить у Вас безналогово в целях приобретения на вырученные злотые несусветно дорогого у Вас бензина? Отвечаю со всей прямотой замудохавшегося в одной и той же позе пассажира известной Вам модели "Волга": потому, что подбирали мы их специально, чтобы на таможне подумали, что это для дорожных нужд. Понимаете? Вы можете с укором вопросить: при чем здесь примус? Вопрос правильный - в дороге, по нашим временам, он действительно ни к чему. Просто у коменданта нашей гостиницы выявилась большая задолженность перед партией, и мы решили ему помочь разобраться со взносами. Участники многих битв - за урожай, за светлое будущее, за мир во всем мир - мы не могли поступить иначе. По Вашей территории мы проходим транзитом, дабы втюхать голландцам русскую живопись - затея, на первый взгляд, нереальная, но у нас нет выхода - нам нужны гульдены. Сам-Артур решил искоренить в газете понятие рукописи и, как всегда, нацелил нас на деньги кураторов. Мы считаем, что обращаться в центр по такому пустяку, как десяток-другой наборных станций, не следует. Поэтому и корячимся сейчас, чтобы каждый сотрудник, прикидываете, играл в "тетрис" на персональном рабочем месте!
Покончив с текстом, Орехов достал облатку, сымитировал запечатывание конверта и бросил его в почтовый ящик заоконного пространства. Всего этого не видел Давликан. Он спал, положив голову на запаску. Макарон следил, совпадают ли километровые столбы с показаниями спидометра. Он вычислил, что польские километры короче наших, и был намерен поведать об этом в P. S. ореховского письма.
Под утро подъехали к Познани и никак не могли пронырнуть к торговым рядам - всюду висели "кирпичи". Пришлось подсадить к себе веселого пана в качестве штурмана.
- Ну и где ваш регулируемый рынок? - пытал его Макарон.
Пан указывал вперед и бубнил:
- Просто! Просто!
- О чем он там лопочет?! Что такое "просто"?
- Не понял, что ли? Просто - это прямо, - перевел Давликан.
На познаньском рынке торговала вся Россия. Тем не менее распродажу провели удачно. Невостребованными оставались часы, которые Макарон прихватил из номера в "Верхней Волге", примус и медвежья шкура.
- Не идут, - крутил часы в руках пан.
- Как не идут? Тикают самым форменным образом. Это наши бортовые часы, - вел торги Макарон.
- Там нет батарейки, - и хотелось, и кололось пану.
- Правильно, откуда ей там взяться. Батарейку вставите, и вперед часики закрутятся.
- Но сейчас не идут.
- Демонстрирую! - сказал Макарон и вынул батарейку из куклы с соседнего прилавка. - А теперь берете? - насел он на пана.
- Теперь беру. Теперь видно, что работают.