Потом – кромешный мрак. Очнувшись, несколько странных мгновений я не могла сообразить, где нахожусь. В ритмичное постукивание потолочного вентилятора вплетался голос из репродуктора, произносящий заклинания. Я открыла глаза. Незашторенные окна все еще были распахнуты, и в них темнело ночное небо, на котором светили удивительно яркие звезды. А потом снова раздался все тот же голос – сквозь треск репродуктора послышалось: "Аллахххххххххххх". Последний звук колыхался в темноте, как нота, которую долго тянет певец. Действительность начала восстанавливаться в сознании. Марокко. Эс-Сувейра. Отель. Номер, в котором мы проведем весь следующий месяц. Мой муж, свернувшийся калачиком в углу кровати: он все еще крепко спал, пребывая в глубоком забытьи. И я сама – подношу к лицу свои наручные часы и по положению светящихся стрелок определяю, что мы проспали почти полсуток. Мне нестерпимо захотелось в туалет. Я села в постели, покачиваясь совсем чуть-чуть после столь глубокого сна. Вентилятор над головой продолжал размеренно постукивать. Я спустила ноги с кровати, и мои голые ступни коснулись прохладного каменного пола. Ночью в Марокко температура была комфортная, дарившая приятное отдохновение от пекла, в котором мы ехали вчера. Я прошла в ванную, облицованную изразцами цвета ультрамарина, которые мгновенно вызывали в памяти небо и крыши Эс-Сувейры. Пол, тоже выложенный интересной бело-синей плиткой, как и все в номере, был чистым. Пусть месье Пикар и скользкий тип, но отель его отличала некая вульгарная элегантность.
После двенадцати часов сна я чувствовала себя удивительно бодрой. Правда, поскольку последний раз я мылась два дня назад, в Буффало, тело мое источало не самый приятный запах. Я достала туалетные принадлежности и сразу направилась в душ. Из горячего крана текла хорошо нагретая вода, которая не остывала все те двадцать минут, что я купалась. Выйдя из душа с полотенцем на голове и еще одним, обмотанным вокруг тела, я поймала свое отражение в зеркале и содрогнулась. Не оттого, что я выглядела жалкой, постаревшей и побитой жизнью. Долгий сон изгнал следы изнуренности – глубокие морщины и темные круги под глазами – с моего лица, и теперь оно имело отдохнувший вид. Зеркало показало другое: что я тоже борюсь с неумолимым ходом времени.
Когда меня одолевают сомнения, я прибегаю к единственному известному мне способу, помогающему справиться с собственной неуверенностью: начинаю наводить порядок. И вот я открыла свой чемодан и оделась: холщовые брюки свободного покроя, голубая льняная сорочка. Потом открыла гардероб и минут пятнадцать развешивала и раскладывала свои вещи. Затем подошла к чемодану Пола и, помедлив с минуту, расстегнула его, зная, что муж всегда благодарен мне, если я беру на себя решение каких-то бытовых проблем. В его чемодане я обнаружила хаос. Рубашки, нательное белье, джинсы, носки, шорты – все было нестиранное, в ужасном состоянии. Сгрузив его вещи в корзину для грязного белья, что стояла в номере, я надела сандалии. Потом, взяв корзину, вышла из номера и по двум темным лестничным пролетам спустилась в вестибюль. За стойкой портье теперь спал другой мужчина – лет сорока пяти, худой, в джеллабе, с открытым ртом, в котором виднелись коричневые зубы, с дымящейся сигаретой, зажатой меж двумя пальцами. Я поставила корзину возле него и потянулась за ручкой и блокнотом с отрывными листками, что лежали на стойке, собираясь оставить записку с просьбой постирать нашу одежду. Но портье вдруг забормотал во сне, потом внезапно проснулся и, щурясь, уставился на меня.
– Простите, простите, – шепотом извинилась я и, показав на корзину, добавила: – Linge.
Портье наконец сфокусировал взгляд своих слезящихся глаз. Посмотрел на настенные часы, показывавшие двадцать восемь минут пятого утра.
– Maintenant? – спросил он. – On est au beau milieu de la nuit.
Прежде чем я успела сказать ему, что стирка подождет до утра, он исчез за дверью, что находилась за стойкой, и через несколько минут вернулся с застенчивой юной девушкой – на вид ей было лет четырнадцать – в простом платье из полосатой бумажной ткани и в платке, скрывавшем ее волосы. Вид у нее был сонный.
– Незачем было ее будить, – сказала я.
Портье лишь пожал плечами, потом что-то протараторил девушке на арабском, показывая на корзину. Она ответила – нерешительным, робким голоском.
– Laver et repasser? -уточнил портье.
– Да, да, – подтвердила я. – И это мне понадобится утром.
Он снова что-то сказал девушке по-арабски. Чувствовалось, что она стесняется открывать рот перед двумя взрослыми, тем более что один из них не говорит на ее родном языке. Но все же она ответила. Портье повернулся ко мне и объяснил:
– Вам придется подождать, пока солнце высушит вашу одежду.
– Не могу с этим не согласиться. – Я улыбнулась девушке. Она улыбнулась в ответ. – Shukran, – произнесла я, что значит "спасибо" по-арабски – одно из немногих слов, которые я знала.
Я сунула в руку девушке купюру в 50 дирхамов, извиняясь за то, что по моей вине ее подняли среди ночи.
– Afwan, – сказала она, расплывшись в улыбке. Пожалуйста.
Взяв корзину с бельем, девушка удалилась.
– У меня к вам последняя просьба, – снова обратилась я к портье. – Поскольку вся одежда моего мужа в стирке, может, у вас есть халат или еще что-то, что он мог бы надеть?
– Une djellaba pour votre mari?
– Oui, oui.
– Attendez là.
В этот момент уже знакомый мне голос снова запел из репродуктора. "Аллаххххххххх". Последний звук, будоражащий, мелодичный, тянулся так долго, что мне захотелось выйти на улицу и посмотреть, откуда он раздается.
Выйдя из украшенной резьбой синей арки гостиницы, я оглядела улицу – немощеную и настолько узкую, что на ней не смогли бы разъехаться два автомобиля. Тот же голос – теперь он звучал громче – возобновил свое монотонное песнопение. Я отошла от входа. Десять шагов в сторону, и меня окутала темнота: неприветливые двери, запертые магазины с закрытыми ставнями, крохотные тропинки, ответвлявшиеся от этой тесной улочки. Я понимала, что не должна здесь находиться. Как будто я попала в черный лабиринт. Но голос продолжал манить меня вперед, приглашая углубиться во мрак, заставляя забыть про страх.
Потом я увидела кошку. Она висела на стене прямо передо мной, будто наклеенная на крошащийся камень. Истощенная, грязная, боязливая. Какой же ужас загнал ее на эту стену? Кошка льнула к ней, зависнув, словно парализованная, в вертикальном положении. Я застыла в оцепенении как завороженная. Зрелище было столь невероятное, столь жуткое – казалось, ее всеми четырьмя лапами пригвоздили к стене, – что я почувствовала, будто на мое голое плечо легла чья-то ледяная рука.
А потом на одно мое плечо действительно легла чья-то ледяная рука.
Меня окружили трое. Они появились ниоткуда. Мужчина лет пятидесяти пяти с неопрятной седоватой щетиной на лице, тремя зубами во рту и диким взглядом. Дебелый юноша – я дала бы ему не больше восемнадцати лет – в футболке, не закрывавшей его волосатого живота; лицо сальное, глазки так и бегают по моей фигуре, на губах – глупая улыбка. Рука принадлежала сутулому парню с желтушной кожей и пугающе тусклым выражением лица. От прикосновения его пальцев я подпрыгнула на месте. Стряхнув с себя его руку, я резко повернулась и увидела, что он смотрит на меня как полоумный.
– Bonjour, madame, – шепотом произнес дебелый юноша.
Седоватый мужчина, едва заметно улыбаясь, попыхивал окурком. Та же рука вновь легла на мое плечо. Я снова ее сбросила и прошипела:
– Оставьте меня.
– Не бойся, не бойся, – сказал дебелый юноша, подходя ко мне. Вблизи его лицо показалось мне еще более скабрезным. – Мы – друзья.
Я попыталась уйти, но костлявые пальцы сутулого парня сомкнулись на моей руке. Не для того, чтобы удержать, – скорее ему просто хотелось потрогать меня. Я судорожно соображала. Дебелый юноша, предположила я, схватит меня, хотя сейчас пока он просто топтался сзади, тихо посмеиваясь. А седой мужчина, хоть он и стоял близко, просто наблюдал: мой страх его явно забавлял.
– Ты нам нравишься, – заявил дебелый юноша со смешком, от которого бросало в дрожь.
Сутулый парень крепче стиснул мою правую руку. Стараясь успокоиться, я сделала глубокий вдох. Прикинула, что стою к нему достаточно близко и сумею обезвредить его, коленом нанеся парализующий удар в пах. Я начала считать про себя: один, два…
Потом поднялся шум. Какой-то мужчина с палкой в руке бежал к нам, выкрикивая одно и то же слово:
– Imshi, imshi, imshi.
Это был ночной портье из отеля. Он размахивал над головой палкой, готовый пустить ее в ход. Трое моих "знакомцев" кинулись врассыпную, а я, замерев от ужаса, осталась стоять как стояла.
Портье добежал до меня, взял за руку, как отец нерадивого ребенка, угодившего в неприятности, и повел по улице, подальше от опасности.
Когда мы добрались до отеля, он буквально втолкнул меня в дверь, а сам ненадолго присел, чтобы прийти в себя. Потрясенная, оцепеневшая, чувствуя себя последней дурой, я тоже грузно опустилась на стул.
Трясущимися руками ночной портье взял сигареты и закурил. Сделал затяжку, успокаиваясь, и произнес два слова:
– Jamais plus.
Никогда больше так не делай…
Глава 6
Jamais. Jamais plus. Jamais plus.
Я сидела на балконе нашего номера, наблюдая, как постепенно светлеет ночное небо. Меня все еще трясло после инцидента на улице.
Jamais plus. Jamais plus. Jamais plus.
Но мои бичующие призывы "Никогда больше так не делай…", пожалуй, имели отношение не столько к поведению тех мужчин, что пристали ко мне, сколько были направлены против собственной самонадеянности и собственного легкомыслия. И о чем я думала? Как мне вообще пришло в голову выйти ночью на улицу в поисках голоса из репродуктора? Бухгалтер во мне пытался проанализировать ночной инцидент, отделяя эмоциональную составляющую – опасность, страх – от голых фактов. Неужели они и в самом деле собирались наброситься на меня и изнасиловать? Или я просто вызвала у них любопытство?
Мой спаситель-портье принес мне мятный чай. Проворно и бесшумно он вошел в номер и поставил поднос на балконе, не разбудив Пола. Мой муж все так же крепко спал на кровати, не ведая о том, что недавно случилось. Глядя с балкона на угасающие созвездия, я пришла к выводу, что при всей гадливости и агрессивности тех мужчин сексуальное надругательство как таковое мне не грозило. Но сама я, безусловно, проявила безрассудство, выйдя ночью на незнакомую улицу. И я не прощу себе подобную импульсивность, пока не пойму, что толкнуло меня навстречу опасности.
– Привет.
В дверях, ведущих на балкон, стоял Пол, в белой джеллабе, которую ночной портье принес вместе с мятным чаем.
– Долго же ты спал, – заметила я.
– А ты?
– Почти столько же.
– А одежды моей, я вижу, нет.
– Ее стирают, прямо сейчас. А джеллаба тебе идет.
– У французов есть специальное слово для обозначения стареющих хиппи, одетых так, будто они только что выползли из наркопритона, – baba-cool. Джеллабу я никогда не носил даже тогда, когда жил здесь целый год.
– Но она прекрасно дополняет твой имидж стареющего хиппи.
Пол наклонился и поцеловал меня в губы.
– Сам напросился, да? – сказал он.
– Ода.
Теперь я наклонилась и поцеловала мужа.
– Чаю?
– С удовольствием.
Я налила два стакана. Мы чокнулись.
– À nous, – произнес Пол.
– За нас, – вторила я.
Он взял меня за руку. Мы вместе смотрели на нарождающийся день.
– Знаешь, как называют это время суток?
– Помимо "рассвета"?
– Да, помимо "рассвета" или "зари".
– Последнее определение очень поэтично.
– Как и "синий час".
В разговоре возникла пауза, пока я осмысливала это словосочетание. Потом сама попробовала его произнести:
– Синий час…
– Красиво, да?
– Красиво. Уже не темно, еще не светло.
– Час, когда все рисуется не тем, чем является на самом деле. Когда все сущее мы воспринимаем на грани воображения.
– Одновременно четко и размыто?
– Ясно и расплывчато? Загадочность под маской простоты?
– Интересный образ, – заметила я.
Пол нагнулся ко мне и пылко поцеловал:
– J’ai envie de toi.
И я тоже страстно его желала. Особенно после столь долгого живительного сна. После инцидента на темной улице. В обволакивающих красках "синего часа".
Он поднял меня с шезлонга. Его ладони скользнули под мою футболку. Я привлекла его к себе. Пол уже был возбужден. Не разжимая объятий, мы дошли до кровати. Некоторое время спустя я, зубами впиваясь в его плечо, снова и снова достигала оргазма. А потом и он, застонав, задрожал в экстазе.
После мы лежали в обнимку, потрясенные и, да, счастливые.
– Наше приключение начинается, – промолвила я.
– В синий час.
Однако за окном спальни уже рассвело, светило солнце.
– Синий час миновал, – заметила я.
– До вечернего заката.
– Начало дня всегда более загадочно, чем вечер.
– Потому что не знаешь, что ждет впереди?
– Ко времени заката большая часть дня уже прожита, – объяснила я. – На рассвете еще неведомо, что случится.
– Наверно, поэтому на рассвете синева всегда более синяя. А на закате всегда более грустно. Закат знаменует наступление ночи, а значит, еще один день жизни клонится к своему завершению.
Пол поцеловал меня в губы:
– Как говорят ирландцы, "мы с тобой в полном согласии".
– Откуда ты знаешь это выражение?
– Друг один сказал, из Ирландии.
– Что еще за друг из Ирландии?
– Давно это было.
– Женщина?
– Может быть.
– Может быть? То есть ты не уверен, что тебе это сказала некая женщина из Ирландии?
– Ну хорошо, раз уж ты спросила, звали ее Шивон Парсонс. Она преподавала в Университетском колледже Дублина, неплохой художник. Год провела в университете Буффало. Не замужем. Чокнутая, как фонарь, говоря ее же словами – еще одно ее любимое выражение. Наша связь длилась, может быть, месяца три, не больше. И было это двенадцать лет назад, когда мы с тобой даже не подозревали о существовании друг друга.
Пол так много утаивал о своей жизни до знакомства со мной, хранил ту свою жизнь за семью печатями: "Вход воспрещен". А я в глубине души ревновала мужа к его прошлому. Ревновала к женщинам, которые близко знали его до меня. Ни один мужчина не доставлял мне столь полного наслаждения, как он, и мне претило, что на свете есть другие женщины, которые испытывали то же, что и я, во время интимной близости с ним. Думая сейчас обо всем этом, я понимала, что веду себя нелепо. Глупо. Глупо. Глупо. Так же глупо, как и минувшей ночью, когда вышла на темную улицу.
– Прости, – прошептала я.
– Не извиняйся. Просто будь счастлива.
– Я счастлива.
– Рад это слышать, – сказал Пол, целуя меня.
– Проголодался? – спросила я.
– Умираю с голоду.
– Я тоже.
– Но в таком наряде вниз я не пойду.
– А мир за окном манит. Неужели ты в самом деле думаешь, что кому-то есть дело до того, что ты одет, как местный?
– Мне есть дело.
– А мне – нет, – заявила я. – Надеюсь, мое мнение что-то да значит.
– Значит. Но я все равно дождусь свою одежду.
– По-моему, есть фильм, в котором один из героев произносит такие слова: "Пойдем со мной в касбу?", да?
– Шарль Буайе говорит эту фразу Хеди Ламарр в "Алжире".
– Впечатляет, – сказала я. – Так пойдем со мной в касбу.
– Здесь это называется не касба, а сук.
– В чем разница между касбой и суком?
– Загадка, – ответил Пол.
Глава 7
Сук в полдень. На синем небе ни облачка. Над головой – безжалостное солнце, заставлявшее подниматься ртутные столбики термометров до температуры в парилке. Но здесь внизу, в Эс-Сувейре, народ, толкавшийся вокруг нас, будто и не замечал немилосердной жары. Жары, столь жгучей, что земля, казалось, плавилась под ногами.