- В известном смысле вы обе правы, - ответил Роберт, - с одной стороны, та река, которую мы пересекли, действительно Эльба, и в то же время нельзя сказать, что это Эльба. Река ведь не только устье, но и исток, и сколь мало была бы она тем, что есть, без истока и без устья, столь же мало она была бы самой собой без рукавов и притоков. А в данном случае мы переехали не что иное, как один из притоков Эльбы, чье чрезвычайно близкое родство с Эльбой сказывается уже в названии, ибо называется он Эльда, обратите внимание - через "д": догма, дом, дофин, дьякон или дромадер. Река эта, на мой взгляд, слишком мало себя ценит и слишком подавлена своим вторым наименованием - "приток". А ведь она играет видную роль в экономике страны. До того, как соединится у Дёмитца с той рекой, близость которой вы, уважаемые дамы, столь справедливо предположили и которая отличается от своей прилежной помощницы лишь одной буквой "б", - сравните: Библия, богоматерь, богослов или булла, - итак, до того, как она соединится с другой, она пробегает значительный путь от Мекленбургских озер, неся на своей спине тяжело нагруженные суда. Воистину эта река - честная труженица, как и многие другие.
Неплохо у тебя язык подвешен, подумал Роберт, но уж "воистину" можно было опустить, чуть-чуть пересолил. Однако, увидев восторженные взгляды пожилых дам, он успокоился: "Есть же еще милые молодые люди, - прочел он в их глазах, - и такие образованные! Как радостно это сознавать!"
Про Эльду он действительно знал все. На Эльде стоит Парен, городок, в котором он прожил несколько лет, а из Дёмитца был Квази Рик. С ним, правда, частенько приходилось спорить, особенно о том, где Эльда красивее - в верховье или в низовье.
Квази был неистощимым на выдумки организатором, другого такого Роберт не знал. Когда Роберт и Трулезанд после барабанной ночи прибыли к месту назначения, Квази уже стоял на гигантской груде угольных брикетов у входа в общежитие и приветствовал их вдохновенной речью:
- Дружба, ребята! Ваша комната - тридцать вторая, на четверых, с видом на фруктовую аллею, урожай, правда, уже снят. Кладите барахлишко и спускайтесь. Не забудьте надеть спецовки - уголь надо сбросить в подвал.
- А чего ты, собственно, кричишь? - спросил Трулезанд. - Ты что, активист из ССНМ?
- Комиссар, - ответил Рик, - сам себя назначил. Никого не нашлось, кто бы назначил меня, и никого, кого бы назначил я. Я - первый, вы - вторые. Теперь мы можем выбирать. Но прежде надо, я считаю, сбросить в этот квази подвал брикеты… А ну, свободная немецкая молодежь, за дело!
Роберт и Трулезанд пошли искать свою комнату. Оказывается, в доме была раньше казарма, теперь в нем пусто. В коридоре валяется строительный мусор, полы не настланы, а в их комнате, кроме двух двухэтажных кроватей, вообще ничего нет.
Они молча огляделись, а потом Трулезанд, подойдя к окну, сказал:
- Зато вид великолепный.
Роберт подошел и встал рядом, но никакого великолепия не увидел. Перед ними лежала пустынная площадь со взорванным бомбоубежищем, мокрая улица, теряющаяся среди оголенных садиков и опустевших огородов.
Трулезанд видел все в ином свете.
- Ладно, старина, сейчас ведь октябрь, дождь, чего же ты хочешь? А представь себе:, убежища нет, вместо пустыря - футбольное поле, по улице прогуливаются хорошенькие девчонки, на деревьях висят груши и все такое прочее - ну что, скажешь, плохой вид?
- Вид действительно что надо, - согласился Роберт, и оба рассмеялись.
Они переоделись в спецовки - в повестке о начале занятий рекомендовалось захватить их с собой, чтобы поработать в общежитии, - и спустились к Квази Рику.
Тот уже раздобыл штук шесть лопат и большие вилы и поставил Роберта и Трулезанда к люкам.
- Если расписание точное, то через полчаса подоспеет еще народ, поезд из Пазевалька прибывает с минуты на минуту. Начнем, друзья, запевай!
- "Мама, угольщик пришел!" - затянул Трулезанд.
Но Квази возразил:
- Во-первых, это не пение, а пьяное бормотание, во-вторых, на этом далеко не уедешь, я лично помню только: "Пол гнилой и воздух вредный, тут живет сапожник бедный", а в-третьих, все это квази не подходит к субботнику.
- Эй, Роберт! - крикнул Трулезанд. - Слыхал? Он говорит, что у нас субботник.
Роберт подхватил в том же тоне:
- Вот как? Субботник? А что это такое - субботник?
- Субботник, - спокойно ответил Квази, - это фактическое начало коммунизма, добровольная работа. Слово "субботник" происходит от русского слова "суббота".
Трулезанд застыл с лопатой в руке.
- Как же это так, суббота - и вдруг фактическое начало коммунизма? Что-то не вижу связи.
Рик, как не раз поступал потом, сразу перешел на организационные вопросы.
- На мой взгляд, у нас уже квази вырисовывается тема первого молодежного вечера: "Субботник как фактическое начало коммунизма". А вы вообще-то члены ССНМ?
- Вот еще! - воскликнул Трулезанд. - Мы квазибаптисты.
- Да, - подтвердил Роберт, - и даже с легким уклоном в анабаптизм.
Но тут Трулезанд перегнул палку:
- Как ты думаешь, Роберт, не созрел ли он для Великого крещенья? У него какое-то похотливое выражение глаз.
Они отложили лопаты и, взобравшись на груду брикетов, принялись внимательно разглядывать Рика. Тот рассмеялся:
- Ясно, друзья, вы парни что надо. Включу вас в программу первого же вечера. Публика от смеха животики надорвет.
Они сбрасывали брикеты, а Трулезанд рассказывал:
- Серьезно, я знал одного баптиста, фанатичного малого, он все хотел отучить меня от куренья, представляете, какой труд - я ведь никогда не курил. Создатель, говорил он, не курил сам и человека к этому не приспособил. Тогда я его и спрашиваю, как же он представляет себе человека, приспособленного для куренья. А он без запинки отвечает: "У приспособленного человека обязательно была бы отдушина для дыма. Может, сзади, на шее, может, еще где, во всяком случае, каждому понятно, что рот и нос человека - никак не божье устройство для дыма". Парень меня убедил, я так и не начал курить… Сказал "не начал" и вспомнил: а когда же мы начнем?
Квази знал и это. Он знал, что торжественное открытие состоится вечером в главном корпусе университета, знал расписание на первый месяц и знал даже, что поначалу они будут заниматься "во вторую смену" в помещении гимназии.
- Гимназия… - протянул Роберт. - Это слово мне не по душе.
Но Трулезанд хладнокровно ответил:
- Почему же, все дело в содержании. К примеру, кулек - это форма, а содержание - это то, что в кульке: пышки или опилки.
- Или простокваша, - подхватил Роберт.
Но тут они позабыли о проблеме формы и содержания. У подножья угольной горы поставил свой чемодан краснощекий молодой человек в зеленой шляпе с перышком, непромокаемом плаще и высоких сапогах. Сняв шляпу, он спросил:
- Извините, пожалуйста, это Роберт-Блюмштрассе, двадцать три?
- Спросим-ка дворника. - И Трулезанд показал на Квази Рика. - Господин дворник, это Роберт-Блюмштрассе, двадцать три?
Квази сполз вниз, изучил номер над дверью и важно кивнул, с трудом сдерживая улыбку.
Парень в шляпе поблагодарил и поднял чемодан. Но потом снова поставил, еще раз снял шляпу и обратился к Квази:
- Раз вы дворник, не подскажете ли, куда мне теперь идти? Я приехал учиться.
- Комната тридцать два, - ответил Рик.
Парень снова поблагодарил и пошел.
А Трулезанд громко спросил:
- Это что же, господин дворник, разве теперь и мужчин на повитух учат? Ведь здесь, кажется, районная школа акушерок?
- Верно, школа акушерок, - ответил Квази со всей серьезностью, на какую был еще способен.
Парень застыл на пороге, обернулся, вытащил какую-то бумажку из кармана и, внимательно перечитав ее, все-таки вошел в дом.
До того как прибыла следующая партия их будущих однокашников, они успели сбросить в подвал изрядную часть брикетов, причем Квази без конца с восторгом повторял: "Повитухи, а повитухи!" Он приветствовал каждого новичка вопросом, не хочет ли он тоже стать повитухой, и только потом сообщал ему номер комнаты. Всех прибывших Квази разделил на четыре смены, и каждый будущий студент хоть раз да услышал от него любимое словечко "квази". Так оно к нему и прилипло.
В обед Роберт с Трулезандом отправились в город и свели первое знакомство с актовым залом Андреаса Майера; второе состоялось два часа спустя.
Они сидели, благоговейно затаив дыхание, в мягких креслах и слушали приветственную речь его превосходительства ректора.
Ректор выглядел так, как иллюстраторы сказок изображают бравых пекарей или мельников: грузный, толстощекий человек со звучным голосом. Он мог бы и не подчеркивать, что он не оратор, но многократно это подчеркивал. Нет, говорил он, он и в самом деле не оратор, ему приходится витийствовать лишь по долгу службы; он - минералог, занимается камнями, с малолетства интересуется предметами, создаваемыми природой на протяжении тысяч и миллионов лет, а посему поспешность, с коей протекают неминералогические процессы, приводит его в замешательство, и, ежели в его вступительной речи, произнести которую он вынужден как ректор, это замешательство скажется явственнее, чем он того желал бы, он просит своих юных слушателей благосклонно выслушать его и извинить. По этой не очень складной речи, продолжал он глухим голосом, не следует делать заключения о его отношении к собравшимся; он, правда, считает, что непреходящую ценность имеет лишь то, что устояло под давлением не только столетий, но и тысячелетий. Однако человек ведь не камень, а порядки человеческие не окаменелость.
- Впрочем, - заключил он со вздохом, - не следует думать, что наша alma mater не менялась на протяжении столетий. Совсем недавно, в двадцатых и тридцатых годах шестнадцатого века, структура нашей высшей школы резко изменилась в результате новых веяний, под которыми я подразумеваю лютеранский дух. Этот дух так глубоко укоренился в наших стенах, что, как узнал я, познакомившись с одним манускриптом, "молодые люди из католических семей, вознамерившиеся изучать науки в нашем университете, не получали на то родительского благословения, ибо, - как говорится далее в этом документе, - отцы страшились, что лютеранская ересь, обретающая все большую силу, введет сыновей их в соблазн".
Более опытный и менее углубленный в свой манускрипт оратор заметил бы движение, прошедшее по рядам, как только студенты поняли, куда клонит минералог, но он ничего не замечал и не слышал шепота Трулезанда.
- При чем тут Лютер? Ведь он опубликовал памфлет "Против кровожадных и разбойничьих шаек крестьян" и все такое.
А ректор продолжал, вздыхая:
- Но сдвиг в образе мыслей не был приостановлен отеческими, в данном случае лучше сказать - патриархальными, тревогами, и если бы, выражаясь терминами моей профессии, сохранился срез того материала, из которого самое позднее в 1540 году был создан наш университет, то мы обнаружили бы в нем наверняка отражение закона Трептовского ландтага о введении Реформации в Померании. Содержание сего знаменательного решения высокоученый Фома Канцов изложил в следующей классической формулировке: "Так пусть же по всей стране громогласно проповедуется евангелие, и пусть покончено будет со всеми богопротивными папистскими вывертами и церемониями".
В зале, правда, не зашумели, но внимание слушателей на какое-то время отвлеклось. "При чем тут Лютер?" - этот вопрос взволновал не только Трулезанда. Молодые люди, сидевшие в зале, и не предполагали, как тесно сведет их в последующие годы судьба с Лютером и многими другими личностями, кому они не отвели никакого места в воображаемой картине нового времени, иначе наверняка осталось бы довольно много незанятых коек в доме номер двадцать три на Роберт-Блюмштрассе, и не только в комнате тридцать два, угловой, с видом на фруктовую аллею.
Они вновь прислушались к словам оратора, когда он высказал одобрение нынешним порядкам:
- Однако мне кажется - и это утешает меня, - будто руководители столь своеобычного общественного устройства, в коем мы живем после кончины рейха, уделяют внимание не только различным новшествам, каковым является, например, ваш факультет, но и старейшим учреждениям, доказавшим свою необходимость. С удовлетворением узнал я о решении построить для минералогического института, долгие годы страдающего от недостатка помещения, новое здание.
Замечание ректора об "удовлетворении" было столь же излишним, как и его ссылка на ораторскую неполноценность; по мере того как профессор расписывал свои беды, из коих его вызволило решение Экономической комиссии, явилось и красноречие!
- Нас, минералогов, никогда всерьез не принимали, - оторвав впервые взгляд от исписанных листков, пожаловался он. - Камни собирать, говорили, камни собирать может каждый, и я очень хорошо помню смех представителей других факультетов, вызванный моим сообщением о создании нашим институтом монографии "Мел Померании", которую я оценил как крупнейшее научное достижение. Господа медики и филологи буквально умирали со смеху, мел - ха-ха-ха, что за таинственный предмет изучения, ха-ха-ха! Ничего удивительного, если нас постоянно куда-то переводили. Подумать только, между 1823 и 1860 годами мы вынуждены были шесть раз переезжать. То в старинный коллегиум, то в Черный монастырь и даже, уважаемые дамы и господа, в родовспомогательную клинику. Вот, стало быть, как.
"Родовспомогательная клиника" не осталась без отклика, однако ректор принял хихиканье за поддержку и закончил свою потрясающую импровизацию с удовлетворением человека, высказавшего все, что у него наболело, а конец манускрипта прочел тем же звучным голосом, что и начало. Он пожелал счастья и успехов слушателям, и хоть мало питал надежды, что кто-либо из присутствующих неофитов станет студентом его факультета, ибо минералогия - наука в высшей степени точная, и ее изучение требует более основательных знаний, чем те, что они получат в своем новом учебном заведении с его скоростными методами, и хотя действительно надежды на это мало, тем не менее они всегда могут рассчитывать на его, ректора, доброжелательность.
Аплодисменты были жидкими и неуверенными, но тем громче звучали они после речи следующего оратора, доктора Мевиуса Вёльшова, будущего руководителя их факультета, человека с глазами Старого Фрица.
Он произнес речь, от которой у них захватило дыхание и согрелись сердца. Он хвалил мужество молодежи, штурмующей крепость - крепость гордыни, предрассудков, страха за свои привилегии, суеверия и классового чванства. Он обличал сопротивление одних и скепсис других, цитировал известные и неизвестные строчки, он высмеивал:
Мы не созрели,
Эту песню пели
Столетьями нам,
Темным, неученым…
Он вещал:
Свет разума и сила знаний -
Да станут всенародным достояньем!
Доктор Вёльшов говорил целый час, овация длилась более пяти минут.
Они с шумом покинули актовый зал, уверенные, что у них достанет сил сдвинуть горы.
Строгие фасады больших домов показались им теперь не такими грозными, а мраморные и бронзовые доски с именами знаменитых ученых, воспитанников университета, из которых даже им кое-кто был известен, пугали их меньше. Верно сказал с кафедры доктор Вёльшов - не то что доктор Мартин Лютер, предатель, вероломный соловей, - верно сказал он: университет отныне принадлежит им, и пусть кто-нибудь попробует это изменить.
- А "каменный" профессор, - заметил Трулезанд, когда они вернулись в общежитие, - кого хочешь запугает. То сравнивает нас со средневековыми богословами, то рассуждает о камнях, как наш брат о Марксе и Энгельсе.
Квази с возмущением кивнул и заявил, что необходимо организовать беседу об историческом значении советской зоны оккупации, причем как можно скорее, чтобы внести полную ясность в этот вопрос.
Четвертый обитатель их комнаты, паренек в зеленой шляпе, не принимал участия в разговоре; он возился с постелью и натягивал поперек комнаты веревку, на которой развесил свои пожитки.
- "Веревка - вервие простое - нам заменяет в доме шкаф", - продекламировал Роберт. - А как ты догадался, чего именно у нас не будет?
- Чего мне догадываться, знаю, со шкафами туго, потому как туго с древесиной.
- А ты лесник? - спросил Трулезанд.
- Лесоруб, - ответил парень.
Трулезанд протянул ему руку и представился:
- Трулезанд. Плотник. Ты ведь не злишься за акушерскую школу?
- Чего там, - ответил парень, которого звали Якоб Фильтер, - вы, городские, любите шутки шутить.
Совместными усилиями они доели бутерброды, привезенные из дому, с восторгом повторяя при этом слова Вёльшова.
- Героический штурм крепости Наука, - сказал Рик. - Такую речь и сам Калинин мог бы произнести. О Калинине мы тоже обязательно проведем беседу.
Якоб Фильтер, сидя на корточках перед печкой, колол щепу на растопку.
- У вас столько планов, - сказал он, обращаясь к Рику, - послушаешь, можно подумать, мы проучимся здесь сто лет. А у нас всего три года.
Роберт удивленно рассмеялся:
- Всего три - это хорошо. А ты представляешь себе, как долго длятся три года? Можно весь лес в округе вырубить.
- Вырубить-то можно, - ответил Якоб, - а вот вырастить?
- При правильной организации… - включился было Квази, но Роберт прервал его:
- Нет, он прав. Только я бы, друзья, не мучился такими вопросами. Три года - срок немалый.
В Бойценбурге в вагон вошли пограничники. Пожилые дамы уже час назад приготовили паспорта и теперь с боязливым ожиданием то и дело поглядывали на дверь. Они шептались, снова и снова пересчитывали свои скромные капиталы.
Сначала в купе появилась молоденькая девушка из таможни. Приветливая и быстрая, она обращалась к пожилым дамам с понимающей улыбкой, к Роберту - с выражением вежливой проницательности. Она зарегистрировала его деньги и фотоаппарат и, выходя из купе, пожелала пассажирам счастливого пути - Роберт ясно расслышал в ее голосе, кого она, собственно, имеет в виду.
Солдат пограничной охраны справился со своим делом еще быстрее; старушкам он сказал: "Приятного путешествия", а Роберту: "До свидания".
- До свидания! - ответил ему Роберт. И подумал: "До свидания, товарищ!"
Он попробовал углубиться в "Шпигель", но, заметив, что читает только глазами, отложил журнал.
Поезд миновал Шванхайде, транспарант на насыпи гласил: "Германская Демократическая Республика желает вам счастливого пути!" Часовой под грибком помахал рукой; потом пошла ничейная земля, промелькнула постовая будка с гербовым орлом, и они подъехали к Бюхену.
Здесь поезд тоже стоял недолго; сошли всего несколько пассажиров.
Форма у пограничного контроля была подчеркнуто гражданского покроя, пистолетов видно не было, большие шкиперские фуражки скорее напоминали о морской прогулке, чем об охране государственной границы и конституции.
Пожилой пограничник переполошил старушек, спросив, не везут ли они из Западного Берлина спиртные напитки, пусть уж лучше сразу выставляют бутылки - таможенный чиновник идет по вагону следом за ним. И он подмигнул Роберту.
Однако, взглянув на паспорт Роберта, он перестал подмигивать.
- Гм, минуточку, - сказал он и вышел из купе.