– Когда я приехала к сестре посмотреть, нет ли плесени в ящиках, она мне сказала: "Я бы тоже могла пользоваться, все равно лежит у тебя без дела". Но нет. Не дешево досталось. Ведь так легко потратить деньги, когда живешь в большом городе. Я тоже не монашка, но всегда спорила с Францлем: "Францль, – говорила я ему. – Ты тоже зарабатываешь, будем копить вместе. Через два года ты сможешь купить полный гарнитур для спальни, а я кухонную мебель и диван. Тогда мы сможем пожениться, взять квартиру и иметь ребенка". Я не хочу кучи детей, но одного или двух. И свой дом, фрау Нина, понимаете?
Глаза Луизы сияют мечтой, и Деминой кажется, что она тоже видит ее глазами: уютная квартирка, веселые мальчишки, – у Луизы непременно должны быть сыновья, – возвращающийся вечером с работы муж, вкусный ужин – весь этот мелкий, но оттого, что он выстрадан, – ставший большим смыслом в жизни мирок.
– Что же Францль? – спрашивает она, хотя чувствует, что этого вопроса не стоило бы задавать.
– Ах, Францль!.. – Луиза жестко сжимает губы и передергивает плечами. – Я же говорю – первое увлечение. Для иной это, может быть, обошлось бы еще дороже, но мне стоило тысячу марок. Конечно, сперва было очень тяжело, но я удержалась все-таки и не бросила работу, как он меня ни уговаривал… В романах читаешь о любви. В молодости я тоже верила этому. О, да, я и теперь еще молода, мне всего тридцать лет. Я здоровая женщина, и, особенно теперь, во время войны, всегда находится кто-нибудь… Один майор постоянно приезжает в штаб и останавливается у нас. Очень интересно рассказывает и любит выпить. Ну и лишняя сотня марок тоже не мешает, не правда ли? На то, что он подарил мне прошлый раз, я купила занавесочки для будущей спальни – тюлевые, и рисунок – розы, а кругом полосочки…
Она смотрит на хозяйку с таким наивным самодовольством, что той делается просто смешно. Интересно, как это в Луизе все уживается вместе: трезвый романтизм.
– Помимо всего, фрау Нина, мы живем под налетами, не правда ли? То, что упустишь сегодня, завтра можно и не наверстать. Но это все не настоящее. Я читала, что Россия – огромная, очень богатая страна, и там неограниченные возможности. А раз они убили всю аристократию, то не слишком разбираются в обществе. У нас я могу рассчитывать на унтер-офицера, скажем, а там – на лейтенанта даже. Как вы думаете? Только вот эти большевики… Но мы победим, конечно, и тогда я еду в Россию. Или, раз здесь теперь организовывается эта армия, может же быть, я найду кого-нибудь… Фрау Нина, найдите мне мужа. Мне не нужно, чтобы он был очень красив и молод. Пусть это будет солидный, хороший человек, которому тоже хочется иметь хорошую жену. Я выучусь говорить по-русски, буду варить ему ваш кислый суп, этот "борщ", и буду пить с ним водку…
Демина одобряюще улыбается. Интересно знать, какая бы адская смесь получилась из всего этого?
* * *
– Хватит у тебя пирогов? – спросил Демин, просовывая голову из-за двери в кухню. Позади него на лестнице громыхали шаги, и в крохотной передней сразу нельзя было повернуться.
– Привел соотечественников. Донцы. Есаул Каменский, сотник Павлищенко и хорунжий…
– Ваня, – широко блеснули зубы в улыбке.
– И хорунжий Ваня, – докончил Демин, слегка улыбаясь. – Понимаешь, Нина, выздоравливают в Потсдамском лазарете. Ну, как не угостить пирогом?
– Мы постараемся тоже принести чего-нибудь в следующий раз, – уверяет сотник, тряся руку, – а то ведь вы на карточки живите. Но консервы у нас есть, а вот пироги – это действительно соблазн. Ваш муж говорил, вы казачка?
– Да, отец командовал полком в Новочеркасске… Только я давно уже с Дона…
– А мы – недавно! – сияет Ваня. Он веселый и неуклюжий. У сотника – медное, обветренное лицо и твердые глаза. Есаул – самый старший и ничем не замечателен: невысокого роста, пристальный взгляд, резкие складки у губ. Серо-зеленые мундиры плотно обтягивают плечи, блестят сапоги. Новенькие ремни с кобурами укладываются на столик в передней и тут же замшевые перчатки; они снимают их тщательно, перчатки – это вещь, особенно для хорунжего Вани.
Это не первые донцы и кубанцы, приходящие к Деминым в немецкой форме. Создаются полки и станицы, штабы и армии, и – трагическая феерия РОА, над которой молитвенно развевается русский флаг. Но при встречах с молодыми хочется верить в победу, несмотря ни на что. А оттого, что их завтра, может быть, пошлют на фронт, – становится жаль, и хочется приласкать.
Пирог удался, хотя тесто совсем серое от плохой муки. Вместо чая пьют темную водицу пива. Увереннее других чувствует себя есаул.
– Среди наших я – самый старший. Мальчишкой еще был у Деникина.
– Как уцелели?
– Скрывался. Переменил имя, работал грузчиком, потом попался. Встретил дочь бывшего полкового священника, обрадовался, разговорились… а потом следователь в НКВД и сказал мне: не стоит, мол, отпираться, если со старыми знакомыми встречаетесь… Суток пять допрашивал. Отделался лагерем, на восемь лет. Если бы перед этим грузчиком не работал – не выжил бы… Закатали бы снова в лагерь, но помогла мобилизация, фронт. Понятно, – перешел к немцам. За родину воевать можно только против Сталина. Но вышло – зря, поторопились: несколько миллионов бросило оружие, а сколько осталось? Вот РОА только и спасла.
Просто рассказывается жизнь: какая жизнь! Когда раздается звонок и вбегает, деловито стуча каблучками, Луиза, Демина не может еще освободиться от тяжести мыслей.
– Разрешите познакомить, – машинально произносит она, поводя рукой. – Лейтенант… капитан… капитан… ах нет, господин майор, простите. Фрейлен Луиза – моя… коллега по бюро печати.
И только тогда сияющая Луиза усаживается на кровать, служащую и диваном, между тихим сотником и есаулом Каменским. Мгновенно вспыхнувшая предприимчивость – ухватить момент, – польщенность сверх меры от слова "коллега", все это вместе с кокетливой скромностью и желанием блеснуть смешивается в фейерверк улыбок и взглядов, "пожалста" и "карашо".
* * *
Вначале было просто забавно. Донцы часто заходили посидеть. И при этом появлялась Луиза с таинственным видом и сумкой, набитой всякими "деликатесами", которые ей удавалось "организовать". Забавны были ее новые словечки и невероятный волапюк, на котором она объяснялась с есаулом. После второй встречи избранник стал ясен: "херр майор Вольдемар фон Каменский". Луиза расспросила его и узнала, что он – офицер старой русской армии и дворянин. К Ване и "тихому" сотнику она относилась по-матерински, но Вольдемар, – о… о!..
Есаул поправился от ранения, скоро снова на фронт; конечно, он не имел ничего против интрижки со свеженькой немкой. Конечно, он обещал ей жениться – когда кончится война или даже еще раньше. Ей было очень приятно называть себя "браут" – а ему было решительно все равно, невеста она или нет. Хочет быть "козакенбраут" – пусть будет. "Козакенбраут" стали ее называть теперь все.
Прощание было трогательным. Условились о встрече на Рождество, провожали на вокзале, махая платками. Луиза улыбалась сквозь слезы и поцеловала всех троих.
Настоящий серьезный разговор был три недели спустя, когда она написала уже две открытки и два письма, высчитала все сроки для ответа, а от Вольдемара все еще ничего не было. Луиза являлась с синяками под глазами, побледневшая, молча протягивала Деминой сигареты, плотно усаживалась в кресло и начинала:
– Скажите, фрау Нина, почему он не пишет? Я говорила: большое письмо тяжело, лучше открытки. Фельдпост идет недели три, не больше. Сегодня я видела во сне, что ко мне приходит почтальон и приносит большую луковицу. Как вы думаете, это к письму?
– Видно, что вы потеряли свое сердечко, Луиза, – пыталась отшутиться Демина, которой уже надоело возиться с "козакенбраут". – Надо только подождать…
– Сердце, фрау Нина, – это еще ничего. Тут дело серьезное. Мы уже обо всем переговорили.
Демина подавляет улыбку, представляя себе "разговор". Луиза тараторила без умолку, дав полную волю своим заветным мечтам, а есаул попыхивал сигареткой, кивал головой и время от времени хмыкал: "гут, натурлих".
– Я не девочка, фрау Нина, и любовь – это все хорошо, но надо практически подходить к жизни. Мой Вольдемар как раз в таком солидном возрасте, когда надо заводить семью. Конечно, русских девушек тоже достаточно. Но я посмотрела на них – они ничего не умеют. Нет, Вольдемару нужна такая жена, которая еще его научит! Надо, например, подумать, что будет после войны. Не все смогут остаться в армии. Но для майора – а может быть, он будет тогда уже полковником – всегда найдется место в конной полиции, например, тогда у него будет форма и лошадь, раз казак не может быть без лошади. Я думаю, что когда у нас будут дети, то мальчики так сразу и родятся на деревянных лошадках!
Демина думает, что представить себе есаула с вазочками все равно что корову в седле. Но Луиза постарается надеть на него и не такой хомут!
– Вначале он будет брыкаться, я думаю, – говорит она, найдя, наконец, самое мягкое выражение, – к семейной жизни тоже ведь надо привыкнуть.
– О, я умею обращаться с мужчинами. Иногда он мне кажется просто большим ребенком. Я уже просила его сделать все бумаги. Фрау фон Каменски! Фрау "фон" и муж – майор! Ах, фрау Нина, я буду такой счастливой! Но почему он не пишет?
Все-таки есаул написал ей открытку, путая русские слова с немецкими. Луиза выучила ее наизусть. Она посылала ему сигареты и печенье в аккуратных коробочках и писала каждую неделю. Получила еще открытку, но и только. Потом месяц молчания… два, три…
Луиза перестала писать, даже разговаривать на тему "Вольдемар" и через две недели скверного настроения утешилась с приезжавшим старым знакомым – германским майором.
– Он, к сожалению, не фон, – говорила она Деминой, – и никогда не женился бы на мне, даже если б не был уже женат, – но для чего я буду отказываться? Вольдемар нашел себе уже дюжину других. Это были только слова!
Бюро печати разбомбили во второй и третий раз. Пострадали только вещи, и Луизе прибавилось хлопот – устраиваться заново, и каждый раз хуже. Шла осень и зима 1944 года. Тяжелое мутное небо набухало пылью развалин, каждый день или ночь – или ночью и днем – дробились под тяжелым налетом площади и дома. Зловещие вопли сирен разрывали время, останавливали поезда, трамваи и часы обычного хода жизни. Тикающий аккорд радиотелефона, включавшегося во время налета, отмерял нудные, страшные, длинные часы ожидания бессмысленной смерти.
Но бомбовозы улетали. Гамма замолкала. Кто-то корчился и задыхался еще в погребах, а живые облегченно вздыхали, поднимались в полуразрушенные квартиры, забивали окна и ложились спать или продолжали день, как всегда.
"Как всегда" – понятие тоже относительное. От него постепенно откалывались кусочки самоуверенности. "Как всегда" сжалось в довольно жалкий комочек беднеющих с каждым днем, обреченных и все-таки живущих людей. Все-таки. Страх вылечил всех самоубийц. Театры и кино были переполнены, как бункера. Жизнь судорожными толчками бросалась во все стороны. Вперед шло только время, безжалостно обкрадывая последнее, что могло еще остаться, – будущее.
* * *
Луиза прибежала вечером сразу после налета и схватила Демину за руки.
– Что случилось? Опять разбомбили бюро?
– Нет, нет, все в порядке. Не пугайтесь, фрау Нина. Я получила открытку от Вольдемара. Он ранен, пишет, что не опасно, но надолго в лазарете. Просит, чтобы я приехала, и я уже говорила с шефом и была в полиции: вы же знаете, теперь надо брать разрешение на поездку. Я машу перед его носом открыткой и подсовываю сигареты, и если бы он не дал, я бы вцепилась! Теперь все в порядке. Поезд завтра в одиннадцать, а сегодня я пришла к вам, чтобы рассказать о всем этом и спечь в вашей духовке: у нас нет больше плиты. Как вы думаете: если он ранен в бедро, то может есть рыбу? Идемте на кухню, и я начну, а то опять налет…
"Теперь, – подумала Демина, – когда через два часа болтовни и выкручивания звездочек из теста Луиза уложила свою сумку, – теперь я могу сказать твердо: Вольдемар – погиб".
Пророчество подтвердилось. Луиза вернулась домой через десять дней, порозовевшая, похудевшая, взрываясь от полноты впечатлений, как ракета.
– Фрау Нина, привет от Вольдемара! Он вас так уважает! И скоро будет здесь. Как же ему одному лежать там, я не могу бросить службу, особенно теперь, когда надо готовиться к свадьбе. Вы мне расскажите, как это у вас должно все делаться.
– Жених приезжает в церковь верхом, а невеста лежит у него поперек седла, в знак того, что он украл ее от родителей, – совершенно серьезно сказала Демина.
– Правда?! А вы будете изображать родителей и гнаться за нами позади?
В голубых глазах Луизы доверие и восторг, она готова поверить всему. Но Демина перестает шутить.
– Рассказывайте по порядку. Как он ранен?
– Я говорила со всеми врачами, потому что если верить ему, то он лежит зря. Скоро снимут гипс, но ходить еще нельзя, и вообще он будет хромать. Но казаки много не ходят, а на лошади это незаметно. Есть он может все, я накрыла столик скатертью, поставила цветы в вазочке…
– В вазочке?
– Я взяла с собой одну, недорогую, но очень маленькую, и готовила ему каждый день настоящий ужин. В лазарете кормят неплохо, но все-таки это не домашний стол. Он написал мне еще три открытки, но они не дошли. Ну да, бомбежки здесь и отступление там… Я написала прошение командиру полка о разрешении на брак… Его не пошлют больше на фронт, армия отступает, чтобы собрать силы, и мы должны победить…
– Но не на Одере, Луиза! – невольно вырвалось у Деминой.
Луиза рассердилась:
– Фрау Нина, я тоже не хочу войны и не делаю войны.
Мы вообще ничего не можем сделать. Мы должны ждать и верить, что нам говорят, и заботиться о том, что еще можно. Женщина никогда не должна терять здравого смысла.
Логика Луизы не допускала возражений.
* * *
Иностранным журналистам надоело переезжать из развалин одного отеля в другой, и они устроились на вилле в окрестностях Берлина. Вилла стояла в лесу; на клумбах под окном распускались подснежники и крокусы; в затянутых коврами комнатах всегда был наготове телефон, в гараже – автомобиль. Конечно, их предупредят вовремя об опасности – они успеют уехать. И, конечно, это самое лучшее место для "Вольдемара". Его выпустили из лазарета, он ходил на двух костылях и капризничал, как все сильные, не привыкшие к бездействию мужчины. Луиза упросила шефа позволить ему поселиться в ее комнате: разве можно в такое время считаться с пустяками и приличиями! Шеф махнул рукой. Конечно, русскому офицеру в германской форме было бы безопаснее в тылу, но где теперь тыл?
Есаул Каменский лежал на диване, листал непонятные журналы и писал от скуки письма товарищам. Конечно, все-таки лучше, чем в лазарете… Луиза надоедает со свадьбой. В конце концов, можно и жениться. Советские войска в тридцати километрах. Но Берлин будут держать долго. Когда же будет пущено в ход новое оружие? Или это пропаганда? Что же тогда? Журналисты успеют удрать, и он с ними. Надо податься к союзникам – те, конечно, поймут, что казаки воевали не против них. И все образуется. Только вот это проклятое бедро…
Деминым дали пропуск в Италию. Они уехали как-то внезапно. Луиза помогала им тащить на вокзал потрепанные чемоданы и качала головой.
– Беженская жизнь! Еще не так страшно, фрау Нина. Останьтесь хоть на две недели – до моей свадьбы. Как же я буду венчаться без вас?
– Венчаться вы можете и в Италии. Еще раз говорю вам, Луиза: положение слишком серьезно…
– Ах, фрау Нина, как будто шеф иностранной печати знает меньше, чем ваш генерал! Нечего разводить панику. Как Вольдемар поедет на своих костылях? Поезда переполнены… Вот увидите, через месяц-два мы приедем к вам в Италию, отправимся в свадебное путешествие…
Но через несколько дней после отъезда Деминых есаул получил приказ из штаба: все казачьи офицеры и их семьи…
Это было утром, и Луизе показалось, что разрывы артиллерийских снарядов стали как будто ближе. Ну что ж, значит, действительно серьезно. Луизе нужно бросать работу. Вольдемар возьмет ее с собой: невеста – это тоже семья. Нет, нет, совершенно бесполезно уговаривать ее остаться здесь и ждать конца войны. Тогда они больше никогда не встретятся.
Есаул вздохнул и покорился. На костылях он был беспомощен. Ухаживает за ним… ну, пусть!
Шеф поехал после обеда в город. Луиза тщательно уложила чемоданы и сумки. Пригодиться может все, а приданое… ах, все эти новенькие замечательные вещи, скопленные на чердаке в Маркт-Швабене! Пока придется обходиться без них. Когда война кончится, можно будет их взять… Завтра днем отходит поезд. Не надо только беспокоиться, все очень просто в жизни.
Да, просто. Шеф не вернулся к вечеру, телефон не звонил: опять, наверное, порвались провода. Придется ему разогревать ужин, когда он вернется…
По двум дорогам через лес, охватывая зажимом тихие фешенебельные виллы, шли советские танки. Бой проходил где-то сбоку, за лесом, его не было слышно в общем привычном гуле, и так часто уже случалось, что какие-нибудь осколки разобьют стекла…
Виллы не сопротивлялись, у них не было пулеметов. Две сгорели, а остальные стали освобождать для команд и штабов на рассвете ясного апрельского дня.
Окно Луизиной комнаты выходило в сад сбоку, оттуда не было видно подъезда, но есаул сразу проснулся от грохота в парадную дверь и сразу понял. Луиза возмущенно выскочила вниз, подвязывая на ходу халатик. Кто это, что за безобразие?
Есаул невольно метнулся к окну и остановился. Второй этаж, костыли, бедро… махнул рукой. Может быть, германские солдаты все-таки?
Проковылял к двери, осторожно приоткрыл ее, прислушался. В холле – срывающийся голос Луизы, ее смешные русские слова и окающая, знакомая речь.
"Товарищи"… донеслось наверх. Нет, это не РОА. Никаких сомнений. Как же так? Значит, так вышло. Ну что ж, от судьбы не уйдешь. Шаги уже на лестнице…
Есаул хотел еще что-то вспомнить, но ничего не вышло. Только перекрестился наспех, прислушиваясь к треску ступенек, взял с ночного столика револьвер, вцепился зубами в дуло и вздрогнул от сверкающего, ослепительного взрыва…
Луизу взяли в том же халатике, только пальто успела накинуть, а допрашивали к вечеру. Она успела уже оправиться и вполне владела собой.
– Луиза фон Каменски, – твердо заявила она. – Я жена майора. Мы повенчались недавно и еще не успели переписать документов.
Она вспомнила лицо русского священника в Берлине, и ей казалось, что он благословляет ее. Она похудела за эти часы, странно выпрямилась и старалась держаться, повторяя все движения Деминой.
– Да, он был ранен и жил здесь, мой муж. Я русская, мое имя Луиза фон Каменски.
Луиза прямо смотрела на советского офицера голубыми, чуть наивными, но смелыми глазами. Советский офицер напоминал ей Вольдемара, только моложе.
Луиза ничего не поняла и думала, что ее ведут к другому офицеру и потому не позволили взять вещей. Поняла только на дворе, в последнюю минуту.
– Я умираю, как мой муж, – успела сказать "казачья невеста": шедший с ней солдат прикончил ее одним выстрелом, сразу…
Ирина Сабурова. Альманах "Литературный современник" (Мюнхен). 1954