Вот уж в чем была правда: государство держало 49 %. Знал, откуда ударит, но когда, как отбиться, как выстроить линию Мажино, Маннергейма - это вне разумения. И взорвалось в Кремле намного раньше, чем задрожала тут под ним, в Могутове, земля. Он еще мнил себя единоличным, навсегдашним хозяином металлургического города, а сжатая предельно во времени цепная реакция все более рослых взрывов неслышно разбегалась от Кремля, корчуя, выворачивая кресла директоров и председателей советов акционерных обществ высшего порядка из земли. Мир сократился под нажимом каменной породы - Саша почувствовал себя придавленным жуком, горняком, похороненным заживо взрывом в забое: неделимая доля секунды - и гранитом расплющит грудину.
И ведь кто-то вот этой силой "там", "из Москвы" управлял, изворотливый чей-то рассудок придумал этот план "Барбаросса", беспримерный по голой, топорной своей простоте и бесстыдству. Говорили - Угланов, из Москвы докатилось легендой до Саши - Угланов. Саша с ним сообщался по кредитным и прачечным нуждам все время ("Финвал-Инвестбанк"), не с самим человеком, которого он ни разу не видел, а с явлением "Угланов".
Дано: Кремль кровно нуждается в орошении пустой федеральной кормушки - нефть идет по семь долларов страшных за баррель, пятьдесят миллионов голов застонали от Хабаровска до Кенигсберга: дайте пенсии, дайте зарплаты. "Эти деньги есть только у нас, - втемяшивал Угланов Мише-Боре-Славе, чудовищам российского финансового капитала. - Немедленно, вчера срастись в конгломерат и предложить Кремлю спасительный кредит, затребовав в обеспечение долга акции российского "всего". Смотри, мы создадим иллюзию, что Кремль сможет через год обратно эти недра получить или реальную их стоимость. Мы скажем: в случае невозврата мы выставляем эти вот бумажки на торги, только о времени и месте этих распродаж будем знать только мы, "больше всех" сможем дать только мы".
Акционировали одну шестую суши - забесплатно: кредит Кремлю давали его же собственными деньгами, "долг - в долг": давно уже закачанный Минфином в их ходорковские, углановские банки миллиард - на прямые субсидии тонущим и затонувшим машинам Красноярска, Тагила, Норильска, Могутова - Угланов разворачивал на скупку русских недр и заводов, чтоб с беззастенчивостью первого миссионера, обожествленного туземцами за солнечные зайчики и порох, не потратить на всем протяжении залоговых этих глистов ни рубля.
С первых дней своей власти в Могутове он, Чугуев, повел половину расчетов через этот всесильный, надкремлевский "Финвал": Угланов дал ему надежные каналы в панамские и лихтенштейнские офшоры, головоломную структуру очистных сооружений, ведущую в глубинные налоговые бункеры. У Саши, проследившего впервые движение сотен тысяч своих долларов от импортера через Тихий океан на острова, враз наступило прекращение электрической активности - при первой же примерочной потуге вообразить себе надмировую систему ирригации, по отводящим желобам, по рекам кабелей которой Угланов гнал, распределял и сепарировал чужие миллионы как свои: артериальные, аортные потоки делились на несметь вилявших капиллярных ручейков, и нитяные ручейки неуследимо разбегались, чтобы всего через каких-то пару "банковских часов" со световой скоростью собраться в нужном месте, и вот теперь вся эта денежная масса была повернута группой армий "Центр" на Могутов. Еще не ожили отбитые аукционным молотком у Саши перепонки, как раскаленный факс в приемной испустил приказно-похоронное, без знаков препинания, предписание начать переговоры о продаже принадлежащего Чугуеву пакета - семь(!) миллионов долларов за третью по размеру в мире сталелитейную машину оценочной стоимостью в вечные, арктические триста миллионов! Не дали голоса, руки, а факсовым плевком: тебя здесь нет, тебя склевала бешеная курица.
Чугуев вскинулся с безмозгло полыхнувшим в нем "подавитесь!" и обвалился в кресло сразу от подступающих со всех сторон подкашивающих известий: поставщики застопорили намертво отгрузки коксовых сортов на комбинат, все как один ссылаясь на шахтерские восстания, - через неделю комбинат закоченеет, через две его убытки разрастутся в миллиард… и через дление кратчайшее Чугуева пробила упавшая на темя бандероль: счета, транзакции, налоговые схемы, все на него, Чугуева, количеством страниц грозящее перерасти в надгробие лишения свободы. И под библейской пачкой запросов в Генпрокуратуру - роскошно иллюстрированный рекламный каталог "Элитный ритуал": гробы из ценных пород дерева, гранитные и мраморные статуи и плиты… По всей стране погашенные, стертые директора промышленных циклопов, получив вот такую посылку от новых хозяев своего бытия, хватались за ребра над сердцем и клешнями скребли по столешнице, смертно нашаривая в ледяной пустоте валидол и коньячные рюмки. И защиты искать было не у кого - это, наоборот, у Угланова были партнеры по теннису, вот тот самый, который самый главный в России по теннису, - "сам".
Пока живой, - проскакивало искрой в башке, - продать по-хорошему им свой контрольный, поторговаться с ним, Углановым, и вымучить не унизительные, нищенские семь, а соразмерные себе, Чугуеву, хотя бы пятьдесят, хотя бы тридцать, двадцать миллионов, взять что дают, пока дают, и уползти непокалеченным, как Певзнер, перелететь в приватную вселенную, беленый дом средь апельсиновых деревьев на Ривьере. И кипятком окатывали мозг и сердце изнутри и затопляли его, Сашу, бешенство и злоба: он не способен сдать то, что его, Чугуева, делает большим, он не может простить и смириться с понижением своим до ничтожества.
Большинство голосующих акций - за ним, с пятью процентами в руках могутовских железных он может бить, ответить, возразить. Вот последнее, что остается, Саша сделает - поставит на этих вот дремучих, низколобых, им обмишуренных, обобранных, объеденных. Боялся, что железные просто посмотрят на него, как на сплавляемого к устью подо льдом утопленника: да сдохни, туда и дорога. Но положился все-таки на "душу", самосознание могутовской породы. И не ошибся - сразу же подперла его сила: он, Саша, был для них, железных, злом привычным и понятным, а вот неведомый углановский "Финвал" - пришельцами "оттуда", в мохнатых щупальцах, антеннах и шипах. Надо было лишь верно расставить акценты, и Чугуев расставил - в мозг рабочему пару увесистых, крепких гвоздей… и посмотрим, как теперь запоешь ты, Угланов, воткнувшись и застряв во внезапном понимании: живая стена, надо ехать вперед по живому, не по мелким костям одиночек - по рабочей несмети, ревущей так, что слышно в Кремле и Женевском суде по правам человека. Чугуева ты можешь смолоть и прожевать, порвать прокуратурой и УБЭПом, попробуй-ка с живой силой совладать, когда она из берегов выходит - за Чугуева!
6
- Да ты чего, Валерочка? Да разве ж такую махину закроешь? Это ж такое будет вообще, чего ни умом, ничем не понять… - Жена Валерке в ухо шепчет в темноте, и волна за волной под тугой ее кожей прокатывается, и вот рад он, Валерка, что она ожила, из инерции существования вырвавшись, словно из барабана стиральной машины, ожила, пусть и страх перед завтрашним днем, обещание развала, нищеты уже полной так Натаху встряхнули - вот все лучше, чем вовсе отсутствие воздуха хоть каких перемен, хоть в какую-то сторону.
- Все едины - угробят завод москвичи. И наш Сашка с трибуны об этом, да и все мужики так меркуют.
- Ну а их-то кто видел, москвичей этих самых?
- Посмотреть больно хочешь?
- Ну а что они скажут? Может, это они на завод, инвестиции? Наоборот, завод чтоб с мертвой точки сдвинуть?
- Вот где мертвая точка у нас, - в лоб ей пальцем - стук-стук. - Мерзлота и целинные земли у нас в голове.
- Да иди ты, профессор! Сам силен, посмотрю, был по жизни мозгами раскидывать.
- Да тут мозгом не надо вообще никаким!.. это детям известно, что в дома на Канарах у них все инвестиции. Подчистую съедают все, что можно продать, и на головы срут нам, а мы обтекаем. "Инвестиции" - тоже мне, знает слова. Так что надо их выдавить с комбината хоть как.
- Это кто же выдавливать будет?
- А вот все как один, всем заводом. У нас ведь с тобой акции, собственница! И у бати есть акции, у Мишани, у Степки, у многих еще. Вот с правлением скинемся в общий котел, и у нас против них, москвичей, большинство.
- Это значит, теперь ты за Сашку? Брат за брата, ага?
- Голос крови, скажи еще! Это при чем? Мы, Чугуевы, - мошки, когда речь о заводе. Его дед мой горбом, по кирпичику строил. А они - все прожрать? Хер им в чавку за это, а не акции наши!
- Ой, Валерочка, способ найдут, как им все ваши акции в пыль.
- К проходной пусть сперва подойдут. Мы и брифинг им там, и консенсус! - Руку в локте согнул и ладонью по сгибу. - Надо будет - задавим физически.
- Это как?! А закон? - Отлепилась щекой от груди, полыхнули кошачьи глаза в темноте. - А с милицией вас?
- Тут дивизией танковой надо. Задавим!
- Что ж ты такое говоришь, Валерочка?! Это ж подсудное ведь дело!
- Это когда один, тогда оно подсудное. А когда все - народное восстание. И не власть уже судит, а мы ее, власть, раз она теперь, власть, вот над нами такая.
- Только это, Валерочка… ты не очень там, ладно? Чтоб не в первых рядах.
- Это как я? А где?
- Да действительно, господи, - я ведь с кем говорю! Обрадовался, да?! Кулаки зачесались? Есть теперь разгуляться где, да?! Ты смотри у меня! Слышишь, нет?! - Кулачком его в ребра пихает - хоть на сколь-нибудь глыбу вот эту подвинуть, тягу сбить в нем, Валерке, на зряшные подвиги.
- Что смотри-то, чего?
- Чтобы я без тебя не осталась - "чего"!
И опять к нему льнет, ищет губы, глаза, своим телом связать его хочет, придавить, не пустить воевать, и ее, не стерпев, опрокидывает и звереет над ней, подминая, - от ее жадной силы телес ной, от ее звонкой крови, что под кожей бьется, толкаясь в него: прорываются будто под руками незримые русла, брызжет сок, что их склеивает так, что не разорвать, - это с мясом придется, и она ему в ухо - в кратчайшее дление их предельной сродненности - с непонятной, новой, подгоняющей жадностью: "до конца… разрешаю…" - вот какие права ему и свободы дарованы, вот его, значит, чем привязать к себе хочет, вот какой самой сильной и самой простой связью-завязью в чреве, ну а если и эта порвется, то тогда уж и вправду, значит, света конец.
Осада
1
Ждали-ждали, готовились - все равно как на голову снег, сходом селя, Мамаем, в полвосьмого утра в понедельник. Рассекли город надвое плугом мгновенным, ломовым многосильным пролетом вороных вездеходов: тут таких и не видели - высоченных, подъятых на огромных колесах, ростом чуть не с БелАЗ, лакированных, сыто лоснящихся, с наварными таранными рамами, в каждой мелочи облика американских… прямиком на завод по натянутой хорде моста над Уралом.
Волочились Валерка с отцом по извечному руслу в составе многоногой ползучей могутовской силы, что втекала в ворота второй проходной, и вот тут загудели им в спины в спокойной уверенности, что расступятся все и отхлынут к обочинам, и почудилось каждому в лаве, в реке, что качнуло тебя, потянуло с дороги и стоишь на коленях, пропуская вот эти стальные вороные куски и колючие злые мигалки: все равно не заметят и проедут вперед, раздавив, и качнулась внутри и плеснулась Чугуеву в голову злоба, руки сами собой налились раскаляющим зудом и свелись в кулаки… "Ну, видали теперь? За людей не считают!" - проскрипел за спиной у Чугуевых Степка, но пока только молча - что ли, от неожиданности? - провожали глазами текучие свои отражения на зеркальных боках проплывающих джипов: не давали им эти бока, затемненные стекла ни секундной задержки их рабочего облика, не впускали, не видели. Поднимая метель из березовой палой листвы, ломанулись прочерченным резко маршрутом к трехэтажному белому дому правления.
Распахнулись все разом, как крылья, вороненые дверцы - волкодавы, бычье, скорохваты поднялись, озираясь рывками, в президентскую службу охраны играя всерьез: "пятый, пятый, ответьте второму", открывая хозяевам дверцы, прикрывая их спинами - поднимавшихся с задних сидений лысолобых, лощеных, сверкающих золотыми очками, часами из-под снежных манжет, тонколицых, с одной усмешкой на всех - неподвижного знания: будет все так, как скажут они.
- Деловые! Здороваться надо вообще! - Степа в спину пришельцам кричит. - Когда входят, стучатся вообще-то, перед тем как зайти. Или что, мы стеклянные? Че ты лыбишься, лысый?! Да тебе я, тебе! - Это длинному он, с головой лобастой плешивой, - морда прям как у фрица в 41-м на марше. - Что, не терпится к креслу примериться, лысый? Только кресло вот это на наших плечах, на горбах наших, понял?!
И у Валерки челюсти сами собой расцепляются:
- Жарко тут, как в аду, - вошебойка! Все бациллы московские дохнут на нас!
И рвануло - улюлюканье, гогот, свист и гул прут стеной от рабочей толпы, только те-то, пришельцы, как шли, так и дальше шагают, не вздрагивая от ударов воздушных, от гогота. С нерушимой улыбочкой этой своей - на крыльцо и под вывеской скрылись, лишь охрана осталась одна у дверей мертвоглазая.
- Когда уголь дадут нам, который зажилили, - вот бы это спросить у господ, - выдает кто-то из стариков. - Не зашли на завод и уже ползавода угробили! Ледниковый период по цехам - это как?!
- Что, и уголь они нам?
- А ты думал как? Все заточено на истребление, - подтверждает всем Степка. - Знают, суки, что мы от угля, как от хлеба, зависим! В чистом виде блокада!
- Может, прямо сейчас из правления выкинем гадов? - Кровь в Валерке гудит, распирает, бьется в стиснутых пальцах, в висках тупиково.
- А вот выйдут пускай и ответят, что они там решили с нашим Сашкой в верхах. Что, и дальше продолжат морозить завод или как? - Егзарьян приговор свой выносит.
- Не расходимся, слышь, мужики, не расходимся! - над толпой Степа голос возвышает до срыва. - Не предъявим сейчас наше право - завтра нас и не спросит никто!
2
Голосил, заливался в припадке на столе телефон, секретарша Раиса грызуном пропищала по громкой: "Алексананатолич, тут к вам… из Москвы". Слабой, слизистой плотью, выскребаемой из раковины, влип Чугуев в высокое тронное кресло и бессмысленно слушал, вбирал нарастающий грохот шагов выдворяющих… дверь взрывом распахнулась и вошли, как в аварийное, дизентерийное, разбомбленное помещение, трое.
- Шаги командора, Сашок, принимай, - тот из трех, кто был Сашей узнан, - Ермолов, с длинной, чуть лошадиной иностранно-арийской мордой, двинул стул к гендиректорской перекладине "Т" и подсел, навалившись на локти. - Ты что, Сашок, за митинг нам устроил? - Разглядывал с глумливой укоризной, примечая в чугуевском смятом лице то же, что и во всех лицах уничтожаемых, - усилия скрыть дрожь. - Ну-ну, понимаю, играешь рабочую карту. Создать нам обстановку нетерпимости. Твое вот это стадо, допустим, встанет грудью. Только где же тут ты, дурачок? Ты посылку мою получил? Читать вообще умеешь? Это даже не вилы - это нет тебя больше вообще. Давай сдавай нам скипетр с державой, бери в зубы сколько ты стоишь - и сгинул, исчез. Семь миллионов, оно лучше, согласись, чем десять лет лишения свободы.
- Завтра, - усилился морозным тоном отчеканить, - мы проведем по вашему вопросу собрание акционеров, вот тех самых, которых вы под окнами счастье имеете видеть. - Да почему же сразу голос у него срывается на какой-то щенячий раздавленный писк? Перед этим Ермоловым, правой или левой рукой углановской, чутким носом, клыками, языком для общения с низшими, третьим или четвертым человеком в "Финвале"? - Большинством голосующих акций утверждаем эмиссию и размываем твою долю до нуля.
- Тю! - Ермолов с состраданием разглядывал знакомые повороты хорошо изученной болезни, известные науке проявления активности предсмертной. - Нет у тебя, Чугуев, никакого завтра, не говоря уже о том, что все твои эмиссии - чистейший онанизм. Слив фантиков себе же самому по доллару за тонну - с понтом размещение, - да в эти игры нынче даже самые старперы не играют, которые еще Брежнева застали молодым. Мы это в Высшем арбитражном оспорим за минуту… Да, кстати, я что, вас еще не представил? - оглянулся испуганно на подчиненно молчащих своих. - Алексей Николаич Костенко, первый зампредседателя УФНС по Уральскому округу. Ну а это полковник Ахметьев, УБЭП. Будешь плохо вести себя, Саша, - дядя Слава тебя заберет. Потроха твои вынет из сейфа сейчас, и перешьем учредилку на дядю Борю из четвертого подъезда. Или чего, под доверителя пакетик свой увел, сидишь теперь и радуешься, да? Ну ниче, нарисуем арест тебе задним числом… - Уморился и от страшной тоски простонал: - Что ж тугой ты такой? Мы чего, твою хату родную сожгли с ребятней и старушкой-матерью, чтобы ты на нас с вилами? Забирай свой кусок по размеру ротка и живи. И спасибо скажи, что повадки у нас не бандитские. Что пыхтишь еще благодаря нашей элементарной брезгливости.
- Что-то слишком ты, слишком меня уговариваешь. - Чугуев упирался, напрягал отсутствующие мускулы, шарил, шарил впотьмах по подмытому скользкому склону, сползая…
- Еще раз для особо понятливых: я хочу сделать все без нарывов, без вони.
- Без нарывов, ага, в виде массовых выступлений толпы с арматурными прутьями. - Только это держало Чугуева.
- Вячеслав Алексеич, придется его в изолятор, - с дежурной интонацией главного врача продиктовал Ермолов санитару. - И посмотрим, кому тебя надо, трибун ты народный, в этой самой толпе. Может, эта толпа нам сейчас аплодировать будет, в последний путь тебя, родного, провожая. - И как раз, подгадав, пароходом у него под рукой загудела "моторола" массивная. - Да!.. Ну и что?.. Вотжежматьтвоюа! - И затлелось в его немигающих ровных глазах разумение: что-то сделалось там, на земле, в сталеварном бродильном котле заоконном, не так; с говорящей трубкой у уха, проворно вскочил, выбрел на этот трубочный голос к окну, повернул жалюзи, запуская вовнутрь стальной, полосующий, режущий свет комбинатского утра. - Вот порода-то, а! - С недоумением брезгливым вглядывался сквозь щели в заклокотавшую могутовскую лаву, в шевеления червей земляных, столь устойчивых к перепадам давлений и температур. - Это мозгом каким обладать надо, а? За кого лбом об стенку, бараны? Вас же этот хозяин как только не драл, с перестройки годами дерьмом вас без хлеба - и чего, за него? - Обернулся на Сашу с каким-то насилу смиряемым непониманием: - Объясни мне - вот как?! Как ты их сагитировал? Как они вообще тебя сами до сих пор еще не разорвали? Это ты им про нас - что вредители с Запада, марсиане, масоны, Пентагон нас заслал? Это ж каким дерьмом должны быть бошки набиты вот у этого народа, чтоб верить в эту большевистскую риторику о расхитителях народного добра? Что ж, вечно надо с ветряными мельницами драться и вечно, тварь, страдать не от того, что реальной причиной твоих бедствий является? Проблема же в одном хозяине конкретном. Нет, образ врага себе надо придумать, буржуев, которые во всем и виноваты - в том, что ты сам работать не умеешь и не хочешь, с молочной кухни, с мамкиной, блин, титьки! - А ты пойди им это объясни! - Саша почуял подымавшую его, в нем распускавшуюся силу: нет, он не хрустнул, он не камушек в углановском ботинке, не своротить его, не выломать отсюда, пусть эту прочность придавала - ни за что и вопреки чугуевским "грехам" - ему сейчас могутовская масса, которая не за него стояла - за себя, но вот и за Чугуева ведь тоже.