Вив же получила работу после секретарских курсов в колледже Бэлхем – повезло с инструктором, которая рекомендовала подать прошение. Сейчас ничто не мешает, сказала она, девушке вашего происхождения устроиться как человеку из именитой семьи. Еще посоветовала взять уроки дикции, и потому три месяца кряду Вив каждую неделю моталась в Кенсингтон, где в подвальной комнатке престарелой актрисы полчаса краснела, читая стихи. Она до сих пор помнила отрывки из Уолтера де ла Мара:
Эй, живые, откликнитесь, есть кто-нибудь?
Дверь дрожала под мощной рукой.
Конь почуял, что Странник ослабил узду,
И, понурясь, захрупал травой.
В день собеседования наружность и выговор благовоспитанных девиц, собравшихся в приемной министерства, перепугали ее насмерть. Одна из них беспечно сказала:
– Да все это мура, девочки! Они лишь хотят убедиться, что мы не красим волосы и не употребляем ужасных слов вроде "папаша" и "сортир".
Вообще-то собеседование прошло гладко. Но с тех давних пор Вив всякий раз вспоминала этот день и ту девушку, когда слышала слово "сортир".
О беде, разразившейся с Дунканом, она никому не сказала. Никто, даже Бетти, не знал, что у нее вообще есть брат. В начале войны девушки из общежития в бесцеремонной проходной манере, обычной для подобных вопросов, интересовались: "У тебя нет брата, Вив? Вот же повезло! Братцы – это такая гадость, я своего терпеть не могу!" Впрочем, теперь уже никто благоразумно не спрашивал о братьях, приятелях и мужьях.
Закончив печатать таблицу, Вив принялась за новую. Сидевшая впереди девушка по имени Милисент откинулась на спинку стула и тряхнула головой. На лист в машинке Вив упал волос: длинный, темный и пересушенный завивкой, но с сальным, похожим на булавочную головку корешком. Вив сдула волос на пол. Если присмотреться, пол усыпан такими волосками. Иногда вдруг в голову приходила мысль о невероятном клубке спутанных волос, который собирался на вениках уборщиц, когда те подметут все здание. Сейчас эта мысль, появившаяся в довершение к вони и духоте комнаты, окончательно испоганила настроение. Как же остогидило бабское общество! От близости стольких женщин уже тошнит! От этой пудры! Духов! Следов помады на ободках чашек и кончиках карандашей! Бритых подмышек и ног! Пузырьков с верамоном и пачек аспирина!
Последнее напомнило об аспирине в собственной сумочке, и мысль перепрыгнула к открытке Реджи. Вив представила, как он ее писал, потом отправлял... Увидела его лицо, услышала голос, вспомнила его прикосновения и ужасно затосковала. Стала подсчитывать все затрапезные гостиничные номера, в которых они лежали в постели. После чего ему нужно было отправляться к жене и теще. Как бы мне хотелось, чтобы дома меня ждала ты, вечно говорил он. Она знала – не врет. Бог ведает, что о том думала его жена. Вив не позволяла себе интересоваться. Она никогда не расспрашивала его о семье, не шпионила, не вынюхивала. Когда-то давно она видела фотографию жены с малышом. Может, потом встречала их на улице! Вполне возможно столкнуться с его семейством в автобусе или поезде и разговориться: "Какие прелестные детки!" – "Правда? Они просто вылитый отец. Сейчас покажу карточку..."
"Молоко, яйца, сыр, зараза", – напечатала Вив. Увидев, что вышло, быстро выдернула лист и вставила новый.
Интересно, что делает Реджи вот в эту секунду, когда она прокручивает валик? Думает о ней? Вив мысленно к нему потянулась. "Любимый", – позвала она. Живьем она его так не называла. "Любимый, любимый мой..." Вив защелкнула фиксатор листа и принялась печатать; печатала она быстро, и преимуществом – а может, недостатком – ее умелости было то, что пальцы бегали по клавиатуре, а мысли неслись вскачь. Раздумья подхватывали ритм машинки и стучали, будто колеса поезда... Сейчас они катились с образом Реджи. Вот он в ее объятьях. Теперь проводит рукой по ее бедрам. Воспоминания отдавались в пальцах, груди, губах и между ног... Какой стыд – так ярко представлять подобное среди всех этих аристократок и сухого "трах-тарарах" уймы печатных машинок. Но... Вив огляделась. Ведь кто-то же из этих девушек влюблен? По-настоящему, как она – в Реджи? Ведь даже мисс Гибсон кто-нибудь когда-нибудь целовал. Мужчина, который ее желал и, лежа с ней на полу спальни, сдергивал с нее трусики, входил в нее и толкал, толкал...
Вновь распахнулась дверь в кабинет мистера Арчера, и мисс Гибсон явилась собственной персоной. Вив покраснела и спряталась за машинкой. "Свинина, бекон, говядина, ягнятина, птица, – печатала она. – Сельдь, сардины, лосось, креветки..."
Однако мисс Гибсон успела перехватить ее взгляд и окликнула:
– Мисс Пирс! – В руке она держала шаблон для копирования. – У вас, как вижу, избыток времени. Будьте любезны, отнесите это в копировальную и попросите сделать двести копий. Как можно быстрее, пожалуйста.
– Хорошо, мисс Гибсон, – сказала Вив. Взяла шаблон и вышла.
Копировальная находилась двумя этажами ниже, в конце еще одного мраморного коридора. Вив обратилась к копировщице – некрасивой очкастой девице, которую все недолюбливали. Поворачивая рукоять станка, та взглянула на шаблон и с величайшим презрением сказала:
– Двести штук? Мне надо сделать тысячу для мистера Брайтмена. Вот же народ! Думают – свистнул, и копии враз появятся. Нет уж, сами делайте. Когда-нибудь работали на станке? А то прошлый раз одна тут напортачила – барабан к черту полетел.
Однажды Вив показывали, как укладывать шаблон, но давно. Она возилась с рамой, а копировщица, не отрываясь от станка, смотрела испепеляющим взглядом и покрикивала:
– Не так! Глядите! Вот как!
Наконец шаблон, бумага и чернильная паста нашли свои места, и осталось лишь двести раз повернуть рукоять... Грудь чутко отзывалась на каждое движение. Вив вспотела. А тут еще приперся мужик из соседнего отдела и с улыбкой на нее уставился.
– Мне ужасно нравится смотреть, как девушки это делают, – сообщил он, когда Вив закончила. – Ну прям молочницы, что взбивают масло.
Ему было нужно всего несколько копий. Пока Вив ждала, чтобы просохли отпечатанные экземпляры, а затем их пересчитывала, мужчина уже все сделал и на выходе неловко придержал для нее дверь – мешала палка, с которой он ходил. Вив знала, что в начале войны он служил пилотом и охромел после какой-то аварии. Он был молод и довольно симпатичен – о таких девушки говорят: "У него красивые глаза" или "У него красивые волосы", но не потому, что глаза и волосы особенно хороши, – просто в целом ничего нет примечательного, а хочется сказать о человеке что-то доброе. Они вместе пошли по коридору, и Вив старалась приноровиться к его шагу.
– Вы ведь из девушек мисс Гибсон, да? – спросил мужчина. – С верхнего этажа? Я вас раньше видел.
Они добрались до лестницы. У Вив ныла наработавшаяся рука. Еще было неприятно влажно между ног. Может, вспотела, а может, чего и похуже. Если б не спутник, она бы сбегала вниз, но при нем мчаться в уборную было неловко. Хватаясь за перила, он одолевал каждую ступеньку; возможно, нарочно тянул время, чтобы побыть с Вив лишнюю минуту...
– Наверное, вон та ваша комната, – сказал мужчина, когда они достигли верхнего этажа. – По треску сразу понятно. – Он переложил палку в левую руку, чтобы попрощаться. – Что ж, до свиданья, мисс...
– Мисс Пирс.
– Всего хорошего, мисс Пирс. Надеюсь еще увидеть, как вы взбиваете молоко. А может... вам захочется приготовить напиток покрепче?..
Вив сказала, что подумает; не хотелось, чтобы он решил, будто она отказывается из-за его ноги. Она бы позволила пригласить себя на свидание. И даже поцеловать. Что такого-то? Это ничего не значит. Это просто так. Совсем не то, что у них с Реджи.
Вив отдала копии мисс Гибсон, но на пути к своему столу замешкалась, вновь подумав об уборной. Она вспомнила про девушку, которая недавно моталась по зданию с кровавым пятном на юбке. Вив взяла сумочку, подошла к мисс Гибсон и спросилась выйти.
Начальница взглянула на часы и нахмурилась.
– Что ж, ладно, – сказала она. – Только не забывайте, что для этого вам дается перерыв.
На сей раз Вив поехала лифтом, чтобы не растрястись ходьбой. Однако в раздевалку уже почти вбежала и, проскочив в кабинку уборной, подняла юбку, спустила трусы, цапнула и прижала между ног пару листков туалетной бумаги.
Потом отняла руку – на бумаге никаких следов. Пожалуй, надо пописать, решила Вив, тогда пойдет кровь. Пописала, но ничего не изменилось.
– Черт! – вслух сказала Вив.
Приход месячных досаждал, но ожидание изводило еще хуже. На всякий пожарный она приспособила на место прокладку; потом в сумочке увидела открытку Реджи, ужасно захотелось ее вынуть и снова прочесть...
Рядом с открыткой лежал министерский карманный ежедневник – тонкая синяя книжица с карандашиком в корешке. Проверяя себя, Вив задумалась о датах. Сколько же времени прошло с последних месячных? Вдруг показалось, что очень много.
Она раскрыла ежедневник. Странички, испещренные таинственными значками, выглядели шифровкой шпиона: одни отмечали дни свиданий с Дунканом, другие – субботние встречи с Реджи, и еще через каждые двадцать восемь – двадцать девять дней стояли неброские звездочки. Вив стала отсчитывать дни от последней, насчитала двадцать девять, но счет продолжился: тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три.
Не может быть. Вив пересчитала заново. Такой задержки никогда не было. Задержек вообще не бывало; Вив еще шутила с подружками, мол, она точна как часы или календарь. "Это из-за бомбежек", – сказала она себе. Наверное, дело в них. Бомбежки всех взбаламутили. Само собой. Она устала. Перенервничала.
Вив снова вытянула из ящика туалетную бумагу и прижала ее между ног, листки вновь оказались чистыми, и тогда она встала и пару раз подпрыгнула, чтобы вытряхнуть из себя кровь. От прыжков заныла грудь, да так сильно – до жжения; Вив потрогала груди, ощутив, как они увеличились, разбухли и налились.
Она вновь достала ежедневник и в третий раз пересчитала дни. Может, напутала с последней датой?
Она знала, что не напутала. "Да нет же, – думала она. – Нет!" Но если да... Мысли скакали. Если – да, значит, это случилось не в последнюю, а предпоследнюю встречу с Реджи, и прошел уже месяц...
Нет! Она в это не верит. Ты в полном порядке, сказала она себе. Вив оправила одежду. Руки тряслись. Этого боится каждая девушка, но тебе опасаться нечего. Реджи очень осторожен. Все нормально. Абсолютно. Этого не может быть!
*
– Ну наконец-то! – воскликнула Бинки, когда Кей появилась в дверях каюты. – Мы уж думали, ты не придешь.
Катер покачивало.
– Привет, Бинк. Привет, Микки. Извините, что задержалась.
– Ладно. Прямо к выпивке поспела. Мы готовим "буравчик".
– "Буравчик"? – Кей поставила сумку и взглянула на часы. Было всего четверть шестого.
Бинки отметила ее удивление.
– Да хрен-то с ним! Не знаю, как твоя печень, а моя живет по мирному расписанию.
Кей сняла фуражку. Все были в форме, готовые к службе. От печки и шипящей лампы в каюте было жарко; сев напротив Бинки, Кей расстегнула китель и ослабила галстук.
Микки принесла бокалы, ложки и сифон с содовой. На перевернутый ящик из-под пива, стоявший между Кей и Бинки, пристроила джин и сок лайма. Джин был из дешевых, безымянный, зато сок, предполагавшийся вместо ликера, настоящий – в коричневой аптекарской бутыли с белой винтовой крышкой; Бинки сказала, что приобрела его в аптеке как пищевую добавку.
Микки смешала коктейль и раздала стаканы, один оставив себе. Чокнулись, пригубили, сморщились.
– Прямо аккумуляторная кислота, – сказала Кей.
– Ничего, дорогуша. Думай о витамине С, – утешила Бинки, всех угощая сигаретами.
Она предпочитала крепкий турецкий табак, который было трудно достать. Разрезанные на половинки сигареты – чтобы пачки хватило подольше – Бинки держала в фасонном золотом портсигаре и курила через потемневший мундштук из слоновой кости. Кей с Микки взяли свои половинки и, зажав между большим и указательным пальцами, склонились к зажигалке.
– Я прям как мой папаша, – сказала Микки, откидываясь на спинку стула и выпуская дым.
Ее отец был букмекером.
– Ты похожа на гангстера, – улыбнулась Кей. – Кстати о гангстерах... – Сердце ее слегка трепыхнулось. – Вам не интересно, что меня задержало?
Микки отложила сигарету.
– Ой, я совсем забыла! Ты же ходила к этим спекулянтам, дружкам Коул. Неужто тебя арестовали?
– Ты была у тварей с черного рынка? – Бинки вынула изо рта мундштук слоновой кости. – Да как же ты могла, Кей?
– Знаю, знаю! – Кей вскинула руки. – Все прекрасно понимаю! Это гадко и мерзко. Но виски-то у них уже давно беру.
– Виски не считается. При нашей работе это практически лекарство. Но все другое...
– Это для Хелен, Бинк. В конце месяца у нее день рожденья. Ты давно в магазины заглядывала? Там шаром покати. Мне хотелось подарить ей... не знаю, что-нибудь красивое. Шикарное. Сволочная война выбила весь шик из жизни таких женщин, как она. Мы-то ладно, можем разгуливать во всяком хламье и быть довольны...
– Но это ворованные вещи, Кей! Краденое!
– Коул говорит, страховщики за этим следят. Многие товары остались еще с довоенных времен, лежали без пользы. Это вовсе не краденое. Господи, я бы в жизни не прикоснулась к ворованным вещам.
– Приятно слышать! Только не жди моего одобрения. Если в штабе прознают...
– Мне самой противно, – сказала Кей. – Ты же меня знаешь. Просто... – Она смутилась. – Тошно смотреть, как с каждым днем Хелен вянет и блекнет. Будь я ей мужем, воевала б на фронте, тогда бы и спросу не было. Но раз уж я здесь...
Бинки подняла руку:
– Сантименты прибереги для трибунала. Видит бог, и мне он светит, если выйдет наружу, что я замешана в подобных делах.
– Да ни в чем ты пока не замешана! – нетерпеливо перебила Микки. – Чего взяла-то, Кей? Какое оно?
Кей рассказала, что очутилась в подвале разрушенного магазина на Бетнал-Грин.
– Они стали предельно вежливы, когда узнали, что я не леди-детектив, а приятельница Коул. Чего там только нет, вы бы видели! Уйма ящиков с сигаретами! Мыло! Бритвенные лезвия! Кофе!
– Кофе!
– И чулки. Едва не соблазнилась, честно. Но, понимаете, я хотела ночную рубашку. Ночнушка Хелен уже вся расползлась, у меня прямо сердце кровью обливается. Хозяева все перерыли, нашли хлопчатобумажные и фланелевые пижамы... И тут я углядела вот что.
Кей открыла сумку и достала плоскую прямоугольную коробку. Розовую, перевязанную шелковой лентой.
– Гляньте, – пригласила она; Бинки с Микки подались вперед. – В американском фильме парень с такой штуковиной под мышкой отправляется за кулисы к хористке, точно?
Кей положила коробку на колени, для пущего эффекта выдержала паузу и осторожно подняла крышку. Открылись слои серебристой бумаги. Кей их отогнула и предъявила атласную пижаму перламутрового цвета.
– Умереть! – ахнула Микки.
– Умереть и не встать, – уточнила Кей.
Она вынула и встряхнула блузу, не тяжелее гривы девичьих волос; холодная после улицы ткань быстро вбирала тепло. Что-то в ней – гладкость, блеск – напоминало Хелен. Кей снова встряхнула блузу, чтобы увидеть, как переливается атлас.
– Прямо сияет, да? А пуговки, гляньте!
Костяные пуговицы, тонкие, как облатка, были удивительно приятны на взгляд и на ощупь.
Бинки переложила в другую руку мундштук, завернула манжет блузы и пальцем погладила ткань.
– Чертовски отменный материал, ничего не скажешь.
– А ярлык видели? Франция, глянь.
– Франция? – хмыкнула Микки. – Что ж, будем считать это вкладом Хелен в Сопротивление.
– Дорогуша, стоит ей такое надеть, и она не окажет никакого сопротивления, – сказала Бинки.
Все засмеялись. Любуясь блузой, Кей поворачивала ее так и этак, потом даже встала и вместе со штанами приложила к себе:
– На мне, конечно, смотрится дико, но это чтоб вы поняли.
– Класс! – сказала Микки, усаживаясь на место. – Наверное, бешеных денег стоит, а? Давай колись, сколько выложила?
Чувствуя, что краснеет, Кей складывала пижаму.
– Ладно, сама знаешь.
– Нет. – Микки ждала ответа. – Не знаю.
– Понятно же, что задешево такую хорошую вещь не достанешь. Да еще когда война...
– Так сколько? Кей, ты покраснела!
– Да жарко здесь. Чертова печка!
– Пять фунтов? Шесть?
– Ведь надо же промотать состояние рода Лэнгриш! А на что еще сейчас деньги тратить? В пивных нет выпивки, у табачников – курева.
– Семь фунтов? Восемь? – вперилась в нее Микки. – Неужто больше?
– Нет, около восьми, – поспешно, но туманно ответила Кей.
Вообще-то за пижаму она отдала десять фунтов и еще пять – за пакет кофейных зерен и пару бутылок виски, но признаваться в том не хотела.
– Восемь фунтов! – вскрикнула Микки. – Ты чокнулась!
– Зато какая радость для Хелен!
– И еще больше для спекулянтов.
– Ну и что? – Джин вдруг возымел эффект и сделал Кей задиристой. – Любовь и война все спишут, ведь так? Особенно нынешняя война и уж тем более... – она понизила голос, – такая любовь, как наша. Господи, да это же малость, нет, что ли? Ведь Хелен не получит даже крохотной пенсии, если меня укокошат...
– Твоя беда, Лэнгриш, в том, что у тебя комплекс благородства, – сказала Бинки.
– Ну и что? Что плохого-то? Такие, как мы, должны быть благородными. От других благородства черта с два дождешься.
– Ладно, только знай меру. Можно и без широких жестов.
– Ох, не начинай!
Кей свернула пижаму и посмотрела на часы, вдруг испугавшись, что Хелен, которая должна была подойти после работы, объявится раньше и сюрприз будет испорчен. Она протянула Микки коробку:
– Пусть до конца месяца у тебя полежит, ладно? Если возьму домой, Хелен может найти.
Микки забрала коробку и сунула под кровать в другом конце каюты.
Потом смешала еще коктейли. Бинки вдруг помрачнела и, понурившись, гоняла в стакане джин. Помолчав, она сказала:
– Чего-то, девочки, расстроил меня весь этот треп о благородстве.
– Ой, не бери в голову! – отмахнулась Микки.
– И все ж таки. Хорошо тебе, Кей, с крошкой Хелен, шелковыми пижамами и прочим строить из себя поборницу благородства, этакого Лучшего Друга Розовых. Но твой случай – невероятная редкость. Большинство же... Взять хоть Микки и меня. Что у нас есть?
– Говори за себя! – Микки закашлялась.
– Джин тебя рассиропил, – сказала Кей. – Так и знала, что ранняя пьянка к добру не приведет.