- Как дела, Маркелос? - спросил этот голос. - Значит, я не ошиблась - ты здесь!
Коробка выскользнула из рук Маркелоса. "Панорама", справочник, крестик и открытки разлетелись в разные стороны. Широко раскрыв глаза и рот, Маркелос словно завороженный смотрел на дверь.
На пороге стояла Морфо.
- Я спрашиваю тебя, как дела?
Глава шестая
Любви друг к другу они не питали. В детстве Маркелосу ничего не стоило по поводу и без повода надавать сестре тумаков. Теперь они выросли, и Маркелос не мог позволить себе такого удовольствия, да и жили они далеко друг от друга. Однако в последнее время, когда ему случалось видеть в кино, как его сестру целуют или щиплют какие-то верзилы, он сожалел, что в детстве не утопил ее в колодце, или не столкнул с террасы второго этажа, или в тот день, когда в поле хорошенько поколотил ее, не забил до смерти. Увы, подходящий момент был упущен. Сейчас, осознав наконец, что перед ним Морфо, Маркелос взглянул на нее свирепо, будто хотел сказать: "Эй ты, сорока, уймись, побереги крылышки! Со мной шутки плохи!"
Он встречал ее на вокзале с афинским поездом, Морфо предстала перед ним в платьице, которое казалось черным, но все же не было черным, и в шляпке такого же хитрого цвета. Теперь и Маркелос признал, что Морфо красивая. О том, что она красивая, он слышал с детства, но принимал это с насмешкой и в самом деле не мог понять, что в ней находили красивого! Как эту цаплю Морфо, худую, костлявую злюку, которая постоянно выводила его из себя, как эту грязнулю, чернявку, хитрюгу, которая была к тому же косоглазой (Маркелос дразнил ее кривой, и даже родители считали, что глаза у Морфо с косинкой), как эту тощую курицу называли красивой девочкой! Что особенного в ней видели? "Прелесть моя!" - читал Маркелос в письмах, которые с первых классов гимназии посылали Морфо ее поклонники; писем было много, Морфо раскидывала их повсюду, и они невольно попадались в руки. "Ангел мой!", "Прелесть моя!" - какие такие прелести они в ней находили?!
Сегодня Морфо была в том же самом платьице. И без шляпки показалась брату еще красивее. Взгляд его смягчился и потеплел, однако хитрое, даже злорадное выражение лица Морфо и насмешливые нотки, прозвучавшие в словах "Как дела?", развеяли нахлынувшее было благодушие.
Он не сказал ни слова и наклонился за "Панорамой".
- Собирай-ка побыстрее, - услышал он над собой голос Морфо. - Пойдем к тебе, поговорим, а то еще кто-нибудь появится да увидит все эти штучки...
При мысли, что Морфо догадалась о его занятиях, Маркелос вспыхнул как порох.
- А тебе-то что? Зачем тебя сюда принесло?
- У меня, видишь ли, шестое чувство. Когда мне сказали про твою головную боль, я поняла, что дело, конечно, не в этом...
- Ну а теперь убирайся вон! Дай мне собраться с мыслями! Ты даже не представляешь, в каком мы положении!
- Вижу. Вижу по этим штучкам. - И Морфо показала на открытки.
- Я сказал - вон! Будешь мне тут указывать!
На всякий случай Морфо немного отошла к двери.
- Хорошо, - сказала она оттуда. - Я уйду, раз ты хочешь. Но пойду я к дяде Тасису и приведу его сюда. Пусть увидит эти штучки своими глазами, пусть убедится! - Теперь со словами "эти штучки" Морфо показала не на открытки, а на три пачки новеньких банкнотов. И гнев Маркелоса разом утих.
- Что ты об этом знаешь? Что ты болтаешь? Кто тебе сказал?
- Добрые люди! - ответила Морфо. - И еще они рассказали, как он выпрашивал эти деньги у друзей и врагов, и про колье, которое он собирался купить в "Скарабее". Какой позор! - Морфо закрыла лицо руками, но тотчас подняла голову и посмотрела Маркелосу в глаза. - Какой позор, что вас обоих водила за нос одна женщина!
И снова глаза Маркелоса раскрылись широко и испуганно, точь-в-точь как тогда, когда он увидел Морфо в дверях.
- Какая женщина? - прошептал он бледнея. - Что ты сказала... - И медленно двинулся к Морфо.
Морфо отступила.
- Маркелос, - предупредила она брата, - еще один шаг, и я закричу.
- Ты мне ответишь за свои слова! - сказал Маркелос, но все-таки остановился. - А теперь говори сию же минуту! Какая женщина? Говори!
- Ох! - вздохнула Морфо. - Если бы ты только п р и к и д ы в а л с я дураком, я бы это еще стерпела...
- Замолчи, не то я вышвырну тебя отсюда!
Но Морфо не испугалась и топнула ногой.
- Поди лучше вышвырни других, если ты такой храбрый!
- Кого? Ты только скажи, я от него мокрое место оставлю! Башку ему прострелю! - И Маркелос полез в задний карман.
- Да будет тебе! Если бы один или двое! Весь город жужжит как улей, а ты будто и не знаешь! Она во всем виновата, для нее он хотел купить в "Скарабее" колье. Теперь это уже ни для кого не секрет.
- Не может быть!
- Так оно и есть, и знают об этом все.
- А если так, то я убью ее. Я буду не я, если не отомщу ей за все! - Маркелос умолк. Несколько минут он стоял неподвижно, устремив на Морфо пустой, невидящий взгляд. Потом вытащил из заднего кармана револьвер.
- Никого ты не убьешь, - спокойно и чуть насмешливо сказала Морфо. - А это убери, чтоб глаза мои не видели.
Однако Маркелос продолжал смотреть куда-то сквозь нее.
- Маркелос, - уже настойчивее сказала Морфо, - спрячь револьвер и положи все на место. Сюда могут прийти.
Но Маркелос не двигался, и тогда Морфо прошептала тихо и испуганно, как будто услышала за дверью шаги:
- Быстро, быстро, Маркелос...
И Маркелос очнулся. Он положил револьвер на стол и наклонился, чтобы собрать открытки.
- А ты чего стоишь? Помоги!
Морфо подошла и стала помогать.
- Тьфу, какой стыд! - сказала она, поднимая с пола открытку.
- А ты не смотри!
- Ну и стыд!
- Не гляди - кому говорят!
- Ай-ай-ай!
Они собрали все открытки, но Маркелос продолжал внимательно осматривать пол, и тогда Морфо спросила, что он разыскивает.
- Крестик.
Крестик нашла Морфо. Она подняла его, осмотрела и догадалась, что крестик непростой.
- Тут есть какой-то секрет.
И Маркелос подошел, чтобы открыть ей секрет.
- Смотри сюда, - показал он на маленький кристалл в самом центре крестика. - Закрой один глаз и медленно поворачивай вот это колесико.
Колесиком служил красный камешек на верхушке креста.
- Боже, какой стыд!
- Ну ладно, хватит...
Голос Маркелоса был ровным и даже ласковым, а чувство, которое он испытывал сейчас к сестре, - теплым и похожим на нежность. Что-то подобное порой находило на него в детстве - иногда перед тем, как дать Морфо подзатыльник, иногда сразу после подзатыльника.
- Какой стыд! - повторяла Морфо, вращая колесико и рассматривая через хрустальный глазок причудливые сплетения маленьких кристаллов, воссоздававших любовные сцены.
- Хватит, довольно...
- Это я возьму себе, Маркелос...
- Ладно, бери, - великодушно кивнул Маркелос. - И это, если хочешь, бери, - сказал он, показывая на открытки.
- Зачем они мне?
- Бери, бери. Все бери. И это тоже. - Он положил перед Морфо пачку банкнотов.
- Нет, нет, - испуганно отказалась Морфо.
- Почему? Забирай все! Зачем мне это теперь?
Голос Маркелоса насторожил Морфо. "Не хватает еще, чтобы он сейчас разбушевался..."
- Возьми, все возьми, - твердил Маркелос. - К чему мне это! Не хочу! Бери!
- Маркелос, успокойся...
- Зачем она так?.. - простонал Маркелос. - Ведь у нее был я, чего же ей не хватало? Разве я хоть в чем-нибудь ей отказывал?
По взгляду Маркелоса Морфо поняла, что надвигается буря. Она хорошо знала брата. Знала, что за отсутствием Анеты ему ничего не стоит сорвать гнев на сестре. "Да, если он сейчас разбушуется, мне не сдобровать", - подумала Морфо и решила на всякий случай осторожно отступить к двери.
- Будь она проклята! - с яростью кричал Маркелос. - Сейчас же пойду и пристрелю! Застрелю ее, а потом себя! - И он протянул руку за револьвером.
У двери раздался крик:
- Не надо...
И за широкими плечами дяди Тасиса Маркелос и Морфо увидели обезумевшую от страха мать.
- Не надо! - слабо вскрикнула она еще раз и повисла на шее Тасиса.
Тасис не потерял самообладания ни на секунду. Он разомкнул руки своей невестки и передал ее на попечение других людей, которые следом за ним перешагнули порог комнаты. Хладнокровный, уверенный в том, что с его появлением ничего страшного произойти не может ("Хорошо играет!" - подумала Морфо), Тасис быстро подошел к столу.
- Калиманисы, дорогой мой, никогда не кончают жизнь самоубийством, какие бы испытания ни послала им судьба! - сказал он Маркелосу, но так громко, чтобы услышали все присутствующие. - Они сражаются! А ну-ка, оставь револьвер! Вот так, молодец!
Револьвер Маркелос взять не успел, и все это время он лежал на столе перед Морфо. "Хорошо играет", - опять отметила Морфо и подумала, что какую-нибудь роль надо, наверно, сыграть и ей.
- Твое намерение, - продолжал Тасис, - твоя решимость уйти из жизни говорит о том, как дорога тебе честь, но имей в виду: К а л и м а н и с ы с р а ж а ю т с я!
- Дядя! Братец! - закричала теперь и Морфо и бросилась на шею оторопевшего Маркелоса.
Тасис обернулся к двери.
- Отведите Фросо в ее комнату, дайте ей капли и вызовите врача. Андреас! Поручаю это тебе!
- Маркелос! - раздался еле слышный голос вдовы. - Подойди - я на тебя посмотрю. Тасис, дай мне на него посмотреть!
- Иди, успокой мать! - отослал Тасис Маркелоса. - А теперь оставьте нас! - сказал он остальным.
Тасис, конечно, видел, что лежало на столе, и не подпустил туда никого.
Когда посторонние ушли, он одним прыжком оказался у двери, закрыл ее и возвратился к столу.
- Эй, ты, - обратился он к Маркелосу, который не успел еще прийти в себя от изумления. - Смотри, чтоб я не слышал от тебя ни слова. Не раскрывай рта, пока мы все тут не утрясем. Это лучшее, что ты можешь сделать. Хорошо, что ваша мать меня позвала... - И, полагая, что Маркелос хочет что-то сказать, строго прикрикнул: - Молчи, ни слова!
Он внимательным взглядом окинул стол, взял в руки деньги.
- Этого не было! - сказал он и бросил пачки банкнотов в ящик стола. - Никому! Никогда! Молчок! Повторяю: э т о г о н е б ы л о!
Потом убрал черную шкатулку.
- Этого тоже не было. Было только это! - И Тасис положил револьвер сверху на шкатулку. - А теперь дай мне ключи, - сказал он Маркелосу.
Тасис положил ключи в карман и велел племянникам немедленно освободить кабинет.
- Погоди, погоди! - вдруг остановил он Морфо. - Что это у тебя такое?
В руках у Морфо был крестик.
- Давай сюда! Морфо удивилась.
- И это?
- Да, и это... - И Тасис взял у нее крестик.
Глава седьмая
"Ты подрезала мне крылья", - сказал он ей однажды. Так оно и было на самом деле. Теперь, при новом повороте событий, особенно после разговора с Трифонопулосом, он чувствовал себя беспомощным и жалким, словно ощипанный орел, вроде тех, которых держат в зоопарке. Какие шансы уплывали из рук! Внезапная смерть мэра, брожение в политических группировках - все это давало ему редкую возможность для взлета. Однако и на сей раз крылья оказались подрезанными. Эта женщина заманила его в лабиринт, еще более роковой, чем древний, мифический. У древнего лабиринта по крайней мере был выход, ведущий на волю. А в лабиринте Филиппа выходов было сколько угодно, но все вели прямо в испепеляющее настоящее, и, чтобы он ни сделал, надежды на спасение не оставалось.
В муниципальном совете наверняка разгорятся страсти, и какие новые коалиции всплывут теперь на поверхность - известно одному лишь господу богу. Уловить в этом смятении и суете что-нибудь устойчивое и определенное было невозможно. Во всяком случае, опоры для себя Филипп не видел. Не ускользала из рук и не терялась в неизвестности только Анета. Тысячи лиц и фактов сгрудились сейчас в голове Филиппа- Трифонопулос, Аргиропулос, другие члены совета, номарх, который может отменить любое решение и назначить мэра по своему усмотрению, скандал, который того и гляди разразится... Однако в каждой мысли Филиппа свое неизменное место занимала Анета; все прочие теснили друг друга возле нетускнеющего барельефа Анеты, который выступал на первом плане и заслонял собой все остальное. "Проклятая! - негодовал Филипп. - Это ты не даешь мне собраться с мыслями, это ты лишила меня удачи даже в профессиональных делах, в которых мой авторитет был непререкаем". Да, где уж тут заниматься политикой, когда он не в силах одолеть элементарной задачи адвокатской практики: спокойно проанализировать дело, войти в психологию клиента и свидетелей, разобраться в мельчайших факторах процесса, а потом охватить все это единой творческой мыслью. Да, теперь ему не подняться. Он чувствовал, что увязает в трясине, а ураган настоящего совсем уже захлестывает его.
Сильнее всего Филиппа потрясли слова Трифонопулоса о "Скарабее". "Скарабей" и тридцать тысяч - две величины, из которых легко составлялось уравнение, и никаких других данных не требовалось. Давно уже Анете приглянулось колье на витрине "Скарабея", и она загорелась желанием его приобрести. Два раза она приносила колье домой, хитрый кефалонит не отказывал ей, и желание Анеты стало еще более страстным. Что касается мэра, то кто не знал его слабости к женскому полу! Знал об этом и Филипп, и от его внимания не ускользнули участившиеся в последнее время визиты мэра, а также ласковое обращение с ним Анеты. Что ж, этой старой перечницы Филипп, конечно, не боялся. Анета попросту забавлялась и дразнила его; она сама говорила об этом Филиппу. Однако теперь забавы Анеты могут стоить им очень дорого. Что ждет их? Какой оборот примет эта история? Чего доброго, скажут, что в смерти мэра виновата Анета! "Чудовищно! Невероятно! - метался Филипп. - Кто бы мог предвидеть подобное стечение обстоятельств! Да, такова жизнь человека: какие бы неправдоподобные вещи ты ни узнал о других, то же самое или нечто похожее в один недобрый день может произойти с тобой..."
Однако время требовало не раздумий, а действий. И выход нашелся. Филипп натолкнулся на него инстинктивно, вслепую. Поскольку во все его мысли встревала Анета, поскольку она мешала ему сосредоточиться, нужно сделать так, чтобы Анеты здесь не было. Пусть уедет, пусть переждет, пока улягутся страсти. И где же еще, если не в Афинах? Народу там много, никому до нее не будет дела. Скажем, что заболела ее мать, и пусть кто-то не верит... Но как сообщить об этом Анете? Как убедить ее? Сейчас же пойти к ней? Филипп боялся новых сцен, да и впустит ли его Анета? А если написать письмо? Пожалуй, лучше всего написать письмо...
Размышления Филиппа прервал стук в дверь.
Вошла служанка. Она сказала, что внизу ждет Георгис Дондопулос.
Филипп взглянул на часы. Было за полночь.
- В такой час? - удивился Филипп и хотел было отослать служанку, пусть скажет, что хозяин спит. Но заколебался - как обычно перед окончательным решением. Принять решение он так и не успел: в дверях, за спиной служанки, выросла хорошо знакомая высокая стройная фигура с чуть посеребренной кудрявой шевелюрой, с тоненькими усиками "под Дугласа" и сверкающим золотым зубом в уголке рта. Эти приметы создавали неповторимый облик Георгиса Дондопулоса, выделяя его из всех членов муниципального совета.
Филипп поднялся.
- Добро пожаловать, Георгис, - приветливо сказал он.
* * *
Георгис ворвался к Филиппу подобно вихрю. Потом Филипп так и не мог припомнить, поздоровался ли он. Скорее всего, не поздоровался, и ничего удивительного в этом не было: Георгис так и остался максималистом, абсолютно лишенным выдержки и практической смекалки. Каждый здравомыслящий человек начинал бы с малого и кончал большим, а Георгис выкладывал все сразу, одним духом, и к тому же в выражениях, совершенно не соответствовавших его утонченной внешности. Чаще всего подобные атаки оканчивались неудачей: резко, в тех же неделикатных выражениях, ему отвечали полным отказом. И тогда Георгис шел на попятный, он понижал голос, сбавлял требования и в конце концов вместо того, чтоб урвать большой куш, подбирал жалкие крохи.
Так получилось и теперь. Стоя и возбужденно жестикулируя - Филипп предложил ему кресло, но он не сел, - Георгис сделал краткое и категорическое вступление:
- Я старше и беднее вас всех! Вот уже сорок лет я занимаюсь политикой и не извлек из этого ломаного гроша! - Голос его срывался на крик. Ни у кого из членов совета нет стольких прав, формальных и моральных, а также необходимых деловых качеств, как у него. Поэтому рассуждать тут нечего: он и только он должен стать теперь мэром.
- Потише, потише, - пытался остановить его Филипп. - Давай-ка успокоимся... Давай-ка разберемся во всем по порядку... Я пока велю сварить кофе...
Однако Георгис расходился все больше.
- Нет! - Он махнул рукой, словно обрубал предложения Филиппа ятаганом. - На этот раз я не попаду впросак, на этот раз меня не одурачат!.. Я спустил все свое состояние, я пожертвовал всем и теперь нищенствую! Никто еще никогда обо мне не позаботился! Довольно! Больше я терпеть не желаю!
- Я пойду на все! - кричал он. - Вот увидите, перекинусь к коммунистам в "Улей"! Там по крайней мере у меня совесть будет спокойна... Я вам не Будда, чтоб глотать обиды... Пора обратить внимание и на меня, пока я окончательно не пошел ко дну...
- Успокойся, успокойся, - приговаривал Филипп.
И вскоре Георгис затих. Он устало рухнул в кресло, взял чашечку кофе. Руки у него дрожали.
- Эх, Филипп, до чего я дошел!
- Знаю, знаю...
- До крайности дошел... Сам дивлюсь, откуда только берутся силы...
- Понимаю, Георгис...
Да, Филипп понимал Георгиса. Такое не раз случалось и с ним, когда у него еще хватало сил выдерживать дикие сцены с Анетой. Он тоже говорил без умолку, постепенно распаляясь от гнева, кипя, как вода в котле, и все в нем - мышцы, нервы, мозг - так и бурлило. В криках Филипп получал разрядку, иначе он, пожалуй, разорвался бы на тысячи кусочков. И он кричал, пока в ушах у него вдруг не раздавалось еле слышное "трак", и тогда позвоночник, как сломанная ветка, беспомощно сгибался, огонь гас, в котле прекращалось кипение, и уже ничто не вливало в него новых сил. Да и желание кричать мгновенно пропадало: Филипп понимал, что весь этот шум бесполезен. Ноги подкашивались, сердце бешено колотилось, и в тот момент, когда он искал глазами, за что бы ухватиться, а лицо, затылок и шею заливали ручьи пота, подходила Анета, брала его за руку и усаживала рядом с собой. "А теперь давай посидим и помолчим", - говорила она. И он послушно садился, потому что ничего другого сделать уже не мог. Он садился и молчал.