Анасби с кулаками двинулся на обидчика семьи, и вдруг, как из-под земли, под навесом появился какой-то мужчина. Незнакомец поздоровался, пожелал всем доброго аппетита. Все застыли в немых позах, Мараби бросил ключи от машины на стол и выбежал со двора.
– Домба, – обратился пришелец. – Я от Зайнди Эдишева… Он и еще один человек из Пятигорска ждут тебя до полуночи… Ты дал слово.
– Понял, понял, – перебил его Докуев-старший. – Поешь с нами? Ну, тогда иди, я все сделаю, как обещал.
Едва мужчина покинул двор, Алпату встрепенулась.
– Кто это такой, какое слово?
– По работе, – отмахнулся Домба, двинулся в дом.
– А чай? – вскричала Курсани.
– А десерт? – взмолилась Джансари.
– Даже по-человечески поесть не дадут! – возмутилась Алпату.
В своей комнате, или как ее по-современному называли дочери – кабинете, из конца в конец ходил разъяренный Домба. "Надо же такому случиться? – думал он. – Совершенно некстати устроили скандал с Мараби. Кто теперь к Зайнди поедет? Придется самому… А как деньги из сейфа взять? Жена пристанет с вопросами. Ведь сумма-то нешуточная".
Осторожно открыв дверь, с покорным видом вошел Албаст, встал у дверей в услужливой позе. Отец понял, что сын снова будет просить денег, и не малых. На карманные расходы и разные утехи сын ублажает мать, а когда сумма внушительная, то со смиренным видом предстает перед отцом и остается таким кротким и тихим, пока не получит желаемое, а после вновь заносчив со всеми, даже с родителями. Правда, это не распространяется на уважаемых вельмож, перед которыми Албаст просто напрочь лишен гордости и высокомерия.
– Я вчера говорил с председателем Агропрома, – тихо начал сын.
– Ну и что? – вскипел Домба, заранее угадывая предмет разговора.
– Говорит, что за эту сумму колхоз "Путь коммунизма" я не получу.
– Как это не получишь? Ведь весной он говорил другое, всю сумму забрал, дело не сделал, деньги не вернул.
– Он свое дело сделал. Даже Шахидов готов был без претензий перейти в главные агрономы. Просто бывший зоотехник больше меня выложил. И к счастью, этот ублюдок – Самбиев Арзо, своей речью поломал все их планы… Теперь Ясуев говорит, что сможет.
– И тогда смог бы! – Из орбит вылезли глаза Домбы. – Просто твой друг Ясуев, так сказать, председатель Агропрома, не так поделился, вот и не было у секретаря должного энтузиазма… А то, не то что какой-то Самбиев, даже весь район на дыбы бы встал, а Шахидова бы сняли, и никто после этого пикнуть не посмел бы. Понял? Я эту систему хорошо знаю. Прожил…Так что теперь хочет твой Ясуев?
– Половину той суммы.
– Еще полтинник? – у Домбы раскрылся рот.
– Ну, а что, Дада? Это ведь одно из крупнейших хозяйств в республике. За год все восстановить можно.
– Да чтобы это восстановить – пахать надо! – закричал Домба. – А ты, все по кабакам шляешься. Я в твоем возрасте все имел, с нуля начинал, не было у меня ни отца, ни дяди, ни гроша за душой. А ты?… Что ты этого Ясуева другом называешь? Что, без денег дружбы нет? Ведь недавно ты с ним в Москву летал. Пять тысяч я тебе дал, а сколько коньяка, икры? Так через неделю у вас вернуться домой денег не было… Неужели твой друг, председатель Агропрома, зампред правительства – копейку перед тобой потратить стесняется. Или мне его тоже на прокорм, как тебя, остолопа, взять?
Шумно раскрылась дверь, появилась Алпату, с широким подносом, на котором громоздился десерт, и дымились три чашки чая.
– Нас только двое, – перекинул Домба злобу на жену.
– Я тоже буду пить с вами, – невозмутимо констатировала жена.
– У нас серьезный разговор, – завизжал муж.
– Я все знаю, – тем же тоном продолжила Алпату. – Сыну надо помочь. Дело стоящее, к тому же в родном селе. Ты сам об этом мечтал. А через год все окупится, даже раньше, а потом это и карьерный рост: газета, телевидение и прочее.
– Да много ты понимаешь? Дура! Там днем и ночью пахать надо! Это- колхоз, а не обком комсомола! Там все ушлые, они съедят его. Один Самбиев чего стоит!
– Хм, – ухмыльнулся Албаст, по мере разговора его покорность улетучилась и перешла в молчаливое, до поры до времени, негодование. – Если я стану председателем колхоза "Путь коммунизма", то мой первый приказ будет об увольнении Самбиева Арзо.
– Вот об этом я и говорю! – вплотную придвинулся к сыну Домба, – ты взрослый человек, а ничего не соображаешь… С этой голытьбой враждовать бесполезно, – перешел на шепот, – их надо, лаская, в слуг превращать… Понял? А с Мараби что за концерт устроил? Что, он тебе ровня? Пусть водится с кем хочет, лишь бы служил верно.
– Так он продаст на первом повороте, – возмутился Албаст.
– Вот именно, что не продаст. Они верны, как псы, лишь бы их высокомерную честь не трогали. За копейку пахать будут, грудью защитят. Я знаю эту породу. Их надо гладить, как домашнюю собаку, но не дай Бог погладишь против шерсти – сразу в хищного волка превратятся, и тогда конец.
– Так зачем с ними дело иметь? – удивился Албаст.
– Дурень… Они в тысячу раз надежнее всех твоих друзей вместе взятых. Просто они требовательны и к себе и к близким.
– Да, голодранцы они! – отмахнулся сын.
– Не скажи. Земля круглая… А ты ведь сам сказал, что сопляк Арзо отстоял Шахидова. Надо уметь таких честолюбивых так наколоть, чтобы они тебе еще семь раз спасибо сказали… Понял?
– Чем нравоучения читать, ты лучше сделай, как сын говорит, – вступила в разговор Алпату.
– Много ты знаешь, – вновь вспылил Домба, – весной сколько требовали отдали, ну и что? Слово не сдержали, а теперь и ставку повысили. Где это видано?
– Что ты разорался! – замахала руками Алпату. – Ничего ты не знаешь… пока ты где-то шляешься, люди свои дела делают. В городе ходит слух, что этот Ясуев в обком переходит. Секретарем, даже вроде вторым.
– Небось бабы на базаре болтали, – усмехнулся Домба.
– На базаре? – огрызнулась жена. – Его жена Екатерина Ивановна с моей подругой знакома, так она сказала.
– Это точно, – поддержал мать Албаст. – Осенью на пленуме обкома партии это однозначно решится. Ты думаешь, мы зря в Москве неделю мотались? Я-то, если честно, в гостинице сидел, а Ясуев целыми днями из ЦК не вылезал… Ты знаешь, с какими людьми он в ресторанах сидел? От одних фамилий мурашки по коже. И все они с ним на "ты".
– Да-а-а, – призадумался Домба. – А ведь у него-то и жена русская, да и сам он не дурак. По крайней мере, карьеру сделал… Албаст, так он высшую партийную школу окончил?
– Конечно. И даже кандидатскую диссертацию защитил.
– Молодец, молодец, – озадачился Докуев-старший.
– Так у него дочь на выданье, – вступила со своим в разговор Алпату.
– Ах! – мотнул небрежно рукой Домба. – Видел я его дочь, будто от тебя родилась… Я даже порой сомневаюсь, не перепутали ли их в роддоме, а может, ты им подкинула?
– Ой, зато ты у нас красавец! – съязвила в ответ Алпату, но ругаться, как ожидалось, не стала. Из этого муж сделал вывод, что она тоже будет просить денег, и тоже немалых.
– Ладно, – сдался Домба. – На днях мы этот вопрос решим.
– Иди, сынок, – выпроваживала мать Албаста, теперь настала ее очередь клянчить деньги для дочерей.
Албаст двинулся к выходу, но у дверей задержался, переминаясь с ноги на ногу, изображал вновь удивительную для его возраста покорность.
– Что еще? – уставился на него отец.
– Дада, дай на карманные расходы, чуть-чуть.
– Это сколько?
– Ну, хотя бы две тысячи.
– Чего -о-о? Так такие деньги и в карман не поместятся.
– Не ори, старый! – вступилась вновь мать. – Ему жениться пора, девочкам цветы купить надо.
– Так что он хочет клумбами цветы покупать? Да и зачем столько этих веников дарить?
Как ни кричал Домба, а кроткий вид сына сломил его скупость и "дремучую невоспитанность". Следом, правда, другим методом пошла в атаку жена. Выяснилось, что Докуевские женщины завтра, и не позже, срочно должны вылетать в Москву для проведения дочерям косметических операций.
После недолгих и безуспешных для Домбы баталий, он вновь полез в сейф. Отдавая жене крупную сумму, он из кармана достал потрепанный червонец, положил сверху.
– С тебя, как с пенсионерки, много не возьмут, так что и себе заодно сделай операцию – может, хоть на старости похорошеешь.
Домба ожидал крика, но Алпату понимающе улыбалась.
"Неужели еще хочет?" – едва подумал Домба.
– А на стройку дома? – тихо потребовала она.
– Что-о?… Ты думаешь, что у меня сейф бездонный.
– Себе я ничего не прошу. Все для блага семьи, так что не скупись… Небось, когда сучек обхаживаешь, деньги не считаешь, а передо мной над каждой копейкой трясешься.
– На, убирайся, – ворчал "обескровленный" Домба, но вслед за матерью в кабинет рвался младший сын – Анасби.
– Пойди позови Мараби, – приказал ему отец. – После этого будет твоя очередь к сейфу.
Мараби не нашли, или его вовсе не искали. Пока Домба отсчитывал свой долг, оба сына, получив крупные суммы, умчались по личным делам. Домба сам водить машину так и не научился, и пришлось ему в полночном городе нанимать такси и ехать в темное захолустье пригорода Грозного. В сенях знакомой блат-хаты – с виду ветхого частного дома – он заметил много пар обуви, однако в комнате, куда его проводили, находились только Зайнди и Арон. Картежный стол был чист и гладок. Рядом, на маленьком столике, громоздились разнообразнейшие закуски и напитки – от заливного языка с икрой – до виски и чешского пива. По стойким слоям дыма было видно, что Докуева давно ждали. Вся обстановка и убранство комнаты способствовали игре в карты. Жгучий азарт манил Домбу к столу. Однако он пересилил себя, бросил большую пачку денег на стол и, сухо попрощавшись, вышел. Его провожал Зайнди. Уже на улице он вкрадчиво, доверительным шепотом вымолвил:
– Я бы на твоем месте попытался отыграться. Что ты этому цыгану такую сумму без борьбы уступаешь? Здесь и стены родные помогут. Да и я подыграю тебе. Если выиграешь – потом поделишься.
– А если вновь продую?
– И тогда я буду в доле. Отпусти такси. Мой сын тебя отвезет.
Домба задумался, совсем тяжело ему стало. С одной стороны, страх, а с другой – жажда мести. А главное, главное – была неописуемая страсть к игре, он просто рвался к картам, он мечтал окунуться в сигаретный дым и с замирающим сердцем раскрывать осторожно, по одной столь противные и дорогие кусочки картона.
– У меня нет с собой денег, – последний, жалкий аргумент выдвинул Домба.
– Так я дам, и можно, как в прошлый раз, в долг. Мы ведь свои. Давай этого черномазого разденем!
В комнате Зайнди продемострировал Домбе и Арону двадцать новеньких, запечатанных колод карт. Перед игрой стоя выпили несколько рюмок спиртного. Чеченцы пили свой коньяк "Илли", Арон залпом осушил полный стакан водки, запил пивом, не закусывая стал курить.
– Я не переношу дым, – возмутился Домба, цепляясь за последнюю надежду, покинуть этот дом.
– Да-да-да, – засуетился Зайнди, – больше не будем.
Из соседней комнаты принесли вентилятор. Пока его устанавливали, Арон рассказывал какие-то анекдоты; его смуглое, ширококостное лицо расплылось в улыбке. Жажда реванша кипела в Домбе, он рвался в бой, первым сел за картежный стол.
Привычными движениями Зайнди раскрыл запечатанную пачку, ровно растасовал колоду, бросил карты посредине стола. Все еще улыбающийся Арон небрежно срезал их, и Зайнди стал сликовать карты перед партнерами. На втором круге Домбе выпал туз.
– Хорошая примета, – по-чеченски сказал Зайнди, передавая Докуеву колоду для первой прокидки.
В руках Домбы карты дрожали, он не мог их толком разметать. Оба партнера это видели, сочувственно (или презрительно) переглянулись, но промолчали.
Первоначально ставка равнялась десяти рублям, игра шла с переменным успехом. Под столом Зайнди иногда постукивал ногой о ногу Домбы, как бы взбадривая или наоборот сдерживая в игре, создавая ощущение единения в борьбе с чужаком. В особо напряженных моментах он пару раз мельком показал свои карты Докуеву и даже бросил реплики полушепотом на чеченском языке. После чего Арон бросил карты и возмущенно воскликнул:
– Я не буду с вами играть! Вы в сговоре против меня!
Докуев был в растерянности, Эдишев извинялся, уверял, что больше такого не будет, а под столом все постукивал по ноге земляка. Домбу эти подстольные контакты раздражали, и он не знал, как на них реагировать. В конце концов он просто сел полубоком, в недосягаемости от конечностей подсказчика.
К раскрытию пятой колоды карт появляется явный выигрыш Зайнди, Домба при своих первоначальных интересах. И тут Эдишев поднимает ставку до четвертной. Следом две крупные секи, разыгрываемый банк значительно возрастает, и уже Домба в порыве азарта поднимает ставку до полтинника, потом до сотни рублей и с явно сильной картой на руках уносит кряду два куша.
– Да-а, сегодня твой вечер, – огорченно бросает Арон, он явно проигрывает раз за разом, ему карта не идет, а пару раз, когда он блефовал, Зайнди подлавливал его на этом приеме.
После этого и Домба стал идти на риск, смело отзывался на любой вызов соперника. Азарт полностью захлестнул его сознание, карта шла стабильно хорошо, и он раз за разом уносил куш, и усиливая давление, поднимал ставку, доведя ее в последней секе до двухсот рублей, и выиграл. Арон поднимает руки, прося перерыва, оба партнера умоляют Докуева позволить курить. Фаворит игры сжалился над партнерами-соперниками.
Картежники, как хищники, едят много, жадно. По-прежнему чеченцы чуть-чуть пригубляют коньяк, гость опрокидывает в рот полный стакан водки. Потом долго, смакуя, пьют свежеприготовленный обслугой крепкий чай- чефир. Говорят очень мало, просто реплики о еде, каждый в напряжении, думают о своем. Докуев подсчитывает выигрыш, по самым скромным прикидкам, он отыграл уже восемь тысяч рублей. "Еще час-полтора без риска отыграю и уйду", – решает он и вслух говорит, что играет до трех ночи, а потом – домой, утром должен быть на работе. Партнеры с одобрением качают головой, рты заняты едой, да и говорить нет охоты: все поглощены азартом предстоящей игры.
Вновь продолжилась игра. И что такое? Докуеву карта просто не идет, а если пришла, то ее перебивают. В аналогичной ситуации и Арон, он еще пару раз пьет в больших дозах водку, запивает пивом, его движения становятся вялыми, реплики пьяные, чванливые. А Зайнди раз за разом выигрывает партии. Игра монотонная, тягучая, скучная. Весь капитал постепенно базируется перед Эдишевым. Арон в ярости, зол, ворчит, с пьяной небрежностью он в очередной партии поднимает ставку до пятисот рублей и проигрывает ее Зайнди. Все. Больше у приезжего картежника наличных нет. К аналогичной ситуации приближается и Домба. И тогда решают играть в долг, а вместо денег использовать перерезанные пополам использованные карты. Чтобы не мелочиться, каждую половинку приравняли к ста рублям. Банк "ценных бумаг" выпустили на десять тысяч рублей, потом по предложению Зайнди, его увеличили в три раза. Каждый игрок мог брать любой "кредит" в условном банке и при этом делать записи на специальном листке… Какая бы ни была ставка, хоть копейка, хоть сто рублей – азарт один, это только после игры оценка произошедшего разная.
На столе денег нет, только карты – новые и разрезанные пополам.
Часто подносят крепкий чай. Игра идет с переменным успехом, в общем у всех одинаковое количество карточек. В комнате тишина, только слышится шелест метания карт, реплики о ставках, сбросы, прокидки. Арон и Зайнди курят одну за другой сигареты, дым стелется пластами. Шум вентилятора отвлекал, и его давно выключили. Без четверти три Докуева просят раскрыть предпоследнюю пачку карт. По итогам прошлой партии Зайнди тасует колоду, Арон ее срезает, и приезжий метает карты. У Домбы два туза, он после недолгих размышлений бросает в банк пятьсот рублей, переводит игру на Зайнди. Тот исподлобья оглядев партнеров, доводит ставку до тысячи. Арон в терзаниях, видно, это алкоголь не дает ему сосредоточиться, после долгого раздумья он пополняет банк той же суммой и переводит игру на Докуева. Домба после долгих мучительных раздумий, не рискует, пасует. Зайнди сходу бросает в банк две тысячи, Арон отвечает тем же, проходят еще один круг, и только после этого гастролер раскрывает карты: всего двадцать очков. То же количество и у Зайнди. Значит оба блефовали, а Домба имея больше очков на руках спасовал… Сека… в банке двенадцать тысяч. Чтобы войти в игру, надо вложить Докуеву половину банка. Он отказывается, смотрит на часы.
– Да ты что? – умоляет его Зайнди на чеченском языке. – Если вдвоем будем играть, у нас больше шансов.
Домба противится, но азарт велик, тем более что на столе лежат не деньги, а какие-то суррогаты в виде разрезанных карт. Арон тщательно тасует колоду, не торопится, не обращает внимания на чеченскую речь противников.
– Ну, давай, – склоняет Зайнди земляка.
Домба со злостью махнул рукой, вошел в игру. Вновь у него выпали два туза, его первый ход, кон две тысячи. Домба бросает ставку в банк и хочет сразу раскрыть карты.
– Не смей! – шипит Зайнди, и сходу бросает в кучу три тысячи.
– Если вы будете болтать на своем, я выхожу из игры, – возмутился Арон. – Так нечестно.
– Да это игры не касалось, – смущаясь улыбнулся Эдишев, – мы больше не будем.
Арон глубоко вздохнул, недовольно мотнул головой.
– Черт с вами, – с сожалением выдавил он. Обогатил куш той же ставкой и раскрыл карты – два туза. У Зайнди – всего двадцать одно.
Вновь сека, у Домбы и Арона равные очки – по двадцать два.
– В секе двадцать шесть тысяч, – пересчитал карточки Эдишев, – я вхожу в игру, – он пнул под столом Домбу, наклонив вбок голову, заговорщически моргнул.
– Может, поделим банк и разойдемся, – предложил Докуев Арону.
Это был оптимальный вариант для него.
Приезжий просто пожал плечами – мол, все равно.
– Что вы выдумали?! – возмутился Зайнди. – Я в первой секе участвовал, а теперь делить… Нет, так не пойдет. К тому же это вторая подряд сека и делить ее нельзя.
– Как это нельзя? – встрепенулся Домба. – Раньше можно было, а теперь нельзя?
– Ну, не будем ссориться, – примирил чеченцев гость издалека. – Домба, давай уважим хозяина… Карты расставят справедливость.
Не дожидаясь ответа, Зайнди кинул в розыгрыш карточек на девять тысяч. Больше разрезанных карточек не было – все вобрал банк.
– Ведем письменный счет, – объявил Зайнди. – Я должен в банк четыре тысячи.
Снова, как последний раскрывший предыдущую секу, колоду тасует Арон. Он не спешит, тщательно, умело, как фокусник, поигрывает в руках картами.