- А что тогда душа, если она против меня?
- Душа - как ближайший родственник, обращается к человеку из среды его самого. И бывает, выходит огонь и пожирает человека, как кедр, который уже не живое дерево, а головня и удобрение. А человек слушает эту муть, вместо того, чтобы обрезать крайнюю плоть своего сердца. И так разделился человек с отцом его, дочь с матерью, невестка со свекровью, и уже враги человеку домашние его – ибо тот, кто стал в сердце человека, посчитает недостойным всякого, кто любит или мать, или отца, или сына, или дочь более, нежели его. И кто не берет креста его, и не следует за ним, внимая зову, и кто душу бережет, ополчаясь, считается у этой мути недостойным, - и будет он убивать и чернить, и взывать ко всякому, чтобы чинили человеку препоны. Боги там, Манька! Святой Дух, который крестил человека огнем, и поджаривает пяту и язвит в голову одного, и закрывает от возмездия другого, называя праведником.
- А с кем спорить-то? Там же никого нет! - опешила Манька, медитируя внутрь себя.
- А если нет никого, то кто вгрызается в плоть, обращаясь к тебе, как самостоятельное существо? Подсознание находится под сознанием, и надежно укрыто. Но оно не спит, не изнемогает, сеет ужас и вынашивает потомство. Подсознание - это подсознание, и кладбище с мертвецами, которые живы и передают от себя и от Благодетелей приветы. Не спорю, - остановил ее Дьявол, жестом руки. - Бывает хорошее подсознание, которое поднимает человека. Но бывает, которое убивает и его, и близких, или просит украсть, убить, не слышать, не видеть, закрывает от людей, или собирает вокруг сомнительные компании. Все беды человека берут начало в душе его.
- Но если не будет ничего, будет же пусто!
- Не пусто, а чисто. Душа должна быть чистой, как стеклышко, и легкой, как перышко, тогда это душа, а не монстр. Сегодня ты открыла дверь в мир Богов, так сказать, испортила им обедню…
Манька лишь пожала плечами, не найдя, что ответить. Без сомнения, с душой следовало разобраться. Совершеннейшая муть была враждебной, она сразу это почувствовала, и что-то тяжелое шевельнулось, стоило ей задеть эту муть взглядом. Она вдруг ни с того ни с сего почувствовала себя униженной, как будто униженность была неотъемлемой частью ее самой, и глаза, хоть и были сухими, стали как будто на мокром месте. Ничего хорошего в будущем душа ей не сулила, заранее предрекая то или иное дурное событие - и насторожилась, прислушиваясь к себе.
Как могла душа прочить ей беду? Какое право имела?
Потом были еще болота, но не такие.
Не одна кикимора не посмела зацепить ее или кружить и мутить воду. Переходила Манька по ним, будто по наезженной дороге. Куда не ступит, везде земля твердая под ногами. Удивлялась она, но Дьявол, вскорости успокоившись и повеселев, может быть, приняв смерть Кикиморы, как данность, перестав скорбеть и обвинять ее, никакого удивления не выказал. Это хорошая слава нуждается в рекламе, а дурная быстро бежит, если человек в нечисти не прославляется. Кикиморам жить хотелось еще больше, чем Маньке, они не попадали ни в Рай, ни в Ад, если учитывать, что светлая их затуманенная голова была той самой кикиморой, которая растворялась в природе без остатка. К Маньке, после того случая, Дьявол относился ни то, ни се. Он особо и до этого ни о ком не переживал, а тут Кикимора, о которой погост уже давно печалился. Так или иначе, Манька и Дьявол шли как бы сами по себе, но Дьявол с тех пор то в одни ворота играл, то в другие. Вредил, конечно, но когда шла светлая полоса. А когда черная - стал показывать, как железо обернуть себе на пользу. Готовил иногда, хлебая с нею из одной плошки, делился незначительными секретами. И каждый вечер обязательно заряжал ее энергичными эманациями, заставляя упражняться в боевых искусствах…
Он не скрывал, что блатные люди обязательно попытаются допросить ее в качестве свидетеля, чтобы выяснить, что случилось с тетушкой Благодетельницы. На вооружении блатных были и сыворотка правды и детекторы лжи, и многие пыточные средства, и сила мышц - а у нее ничего хорошего сказать в защиту себя не было, и Дьявол предложил на рассмотрение лишь один вариант, который был ей доступен: избегать допроса до тех пор, пока дознаватели сами не придумают какую-нибудь вразумительную версию, исключая ее причастность к преступлению. Так всегда бывает, когда наверху торопят с выводами, а подозреваемый добровольно не раскаялся.
Ну, или пока железо не сносится…
Богом, каким Дьявол был для людей, которые не строили иллюзий и жили, как думающие о своем благе, он для Маньки так и не стал. Манькина голова или такой маленькой была, что умные мысли в голове ее не помещались, или Дьявол просто не посылал их. Обидно было, но ведь насильно мил не будешь. Был он, пожалуй, как Друг, но ужасно проблемный. Бывают такие друзья, с которыми все время попадаешь в неприятность, но любое бедственное положение они воспринимают как увлекательнейшее приключение. Разобралась в нем Манька не скоро, пока он не проявился перед нею во всей своей неприглядной вредности. Но, чем больше узнавала его, тем больше нравиться, и даже вредность его не раздражала. По его вредности человек уму-разуму набирался, а обиды не копил, и Манька часто думала: "вот бы мне так уметь!" Скучать не приходилось, умел повернуть так, что вроде и бока намяли, а все равно не в дураках. У Маньки раньше по-другому выходило, старалась по-умному, но каждый раз выходила дурой. А когда начала дурой прикидываться, если дело не получалось, спросу было меньше, а получалось, говорили: "Вот, Маня, иному умному человеку так не сумелось бы!" Вроде и не назвали умной, но из дураков выделили.
И много времени спустя, стать такой же изворотливо-гнусной, как Дьявол, у нее не получилось. Даже уроки внимательности и осторожности, преподанные им, как обыкновенные происки, не помогли, без Дьявола она оставалась тем, кем была. Но она и не старалась быть как он, понимая, что быть Дьяволом невозможно, если не знаешь, сколько он. Только он умел незаметно подглядывать, подсматривать, и неторопливо придумывать, как обгадить противную сторону. Не только она, нечисть тоже в дураках от него уходила, если следовать его логике и собственным наблюдениям. Но с нею, после того, как понял, что в нечисти ей не прославится, иногда обсуждал откровенную ее глупость, выказывая тем самым доброе расположение, которое ценил больше, чем Манька - ценил так, будто она непременно оценит.
В принципе, так и получалось…
Пока шла, и глупые мысли приходили в голову, иной раз умные, а порой не сразу поймешь какие. Например, Манька никак не могла взять в толк, какими критериями руководствовался человек, когда расселялся по земле. Удивлялась: захватнические войны против острова или города, который и на карте-то не разглядишь, имели место в любом веке, в любом городе. У каждого города, и даже деревни, были такие истории, когда переходили из рук в руки. Но если жить негде, то, вот, иди, селись - но никто с пустым местом не воевал. А почему? – рассуждала она. И приходила к выводу: наверное, все же старались захватить не землю, а имущество. И, наверное, прав был Дьявол, когда говорил, что нечисть пила кровь. Иначе, зачем бы завоевывать город, когда в другом месте можно построить новый?
Дорога и река вели их в глубь государства. Места здесь были безлюдными, но богатыми. И красивые. И сытные. Пока первый снег не ограничил рацион. И если бы умела рисовать, то все ее картины обязательно имели бы смысловую нагрузку: вот синяя река сливалась с синим небом, соединяя Небо и Землю, вот скала угрюмо нависла над покалеченным деревом, и сразу приходило на ум, что Вечность скорбит над смертным творением, или…
Да мало ли что можно придумать?!
Главное найти красивые виды, а смысл сам собой приложится!
Глава 8. История государства по Дьяволу.
А время шло. И Манька шла… Лето сменила осень. Она еще не закончилась, однако конец октября ознаменовался обильными снегопадами и лютейшими морозами. До гор оставалось недалеко и не близко - чуть больше четверти, если мерить от Манькиной деревни. Но по снегу двигались медленно. За день получалось пройти, как если бы летом за час-два. И железо не снашивалось, не обо что ему было тереться по снегу. Кожа к железу примерзала, ноги и руки стали похожи на почерневшую проткнутую мозоль.
Манька выла - и злобствовал Дьявол…
Но так уж человек устроен: рано или поздно он принимает болезнь в свою жизнь и становится с нею одним целым, начиная забывать о ней, как об одном из членов.
Она часто подсчитывала: если бы лето было круглый год, пожалуй, одну партию железного скарба износила бы до перешейка гор, вторую - пока в обход идут, а третью - до дворца Благодетельницы. Но зима портила все планы: получалось не три года, а все шесть. И она расстраивалась, завидуя всем людям сразу, которые нежились в теплых домах у печки, ходили друг к другу в гости и ели пироги. В дома ее пускали редко - боялись язв, много знали от Радиоведущей, что идет срамная и непутевая, как тать, на Идеальную Женщину.
И ведь непонятно зачем! То ли биться хочет, то ли еще чего, но ясно ж как божий день - не с добрыми намерениями. Поначалу и вовсе решили, что убивать идет…
И просила Царица всех радиопередач, Страж Отечества и Матушка государства защиты и содействия у простого люда, который отказать Благодетельнице никак не мог. Во-первых, права не имел. Во-вторых, оказанную честь каждый желал оправдать. А в-третьих - вознаграждение.
Но тут промашка вышла. Ловить себе дороже - язвы многих отпугнули. И куда после этого сдать плененную, чтобы получить обещанную награду? Власти, завидев Маньку, опутанную веревками, сильно удивлялись и приказывали ее развязать, не понимая, о чем ведут люди речь, приволакивая больную и несчастную в отделение государственных органов. Приказа на исполнение от Его Величества не поступало - порядок есть порядок. Не до того ему было. С каких это пор главное лицо государства, обозначенное как главнокомандующий, будет оказывать внимание непонятно кому?! И получалось, что радио одно говорит, а на деле другое выходит.
Обидно было Маньке такое слушать, но понимания не ждала: на месте Благодетельницы, неизвестно, до чего бы сама додумалась, узнай, что прется к ней невесть кто и неизвестно зачем. Но перегибать палку все же не стоило. Разве кроме Маньки никто челом Благодетельнице не бил? И Манька была народом! А нужда у нее вылезла наружу как раз в виду гонения от обозначенного лица. В каждый разговор Радиоведущая встревала, в каждую щель пролазила, отпугивая человека, в каждом деле умела поставить клин.
Сама Благодетельница к простому разговору непривычная была. Мало кто мог похвалиться, что слушал речи ее явно - а только тайно! Но то и вызывало недоумение: как она со всеми разговаривает, если именно вслух не произносит ни слова? Истинно, где двое или трое собрались, там Благодетельница посреди них глубиной чувственной проникновенности произносит речи.
И так все извратит тайными речами, что жить тошно.
Заведет, бывало, Манька речь о высоких материях, о которых от Дьявола наслушалась - а поговорить с людьми хотелось! - и она рассказывала о Дьяволе, о приключениях своих, о том, что видела, но не успеет рта раскрыть, Радиоведущая тут как тут.
"Бессовестно врет! - кричит по радио. - откуда ей знать о высоких материях?! Глаза завидущие, руки загребущие - гоните в шею!! В передний угол сядет, останетесь без лубяной избушки!" Мужу бывало криком исходится: "Падшая тварюга посягает на место святой жены твоей, детей сиротами хочет оставить, выставить перед людьми в неприглядном свете, ославить непорочность твою!" Жене прямо в ум зудит: "Ведь останешься вдовушкой при живом-то муже! Видишь, пиявкой льнет! Да и на что она тебе - эта материя? Вот наступит на горло, помянешь материю нерадостно! Не я ли государством управляю? Не мне ли знать, откуда беды у нас?"
И смотрит человек на Маньку, как на бедственность свою, слова мимо ушей пропускает. Будто она рыба перед ним - рот раскрыла, а слышимости нет. Одна Благодетельница на уме и слова ее, отверзающие правду. А Манька понять не может, отчего у людей голова такая страшная становится! И видит, как застыл у человека в глазах ужас, чувствует, как стынет у него сердце…
Дьявол объяснял это так:
- Стоит ли печалиться, если нечисть "высиживает змеиные яйца и ткет паутину; кто поест яиц их, - умрет, а если раздавит, - выползет ехидна"? Считай, отмщена - ибо взят человек в плен, и больше не увидит земли своей.
- Как это? Плюнув в меня, человек же не место жительства поменял! - расстраивалась Манька.
- Он не моей земли не увидит, своей! А это, знаешь ли, однажды сильно его опечалит! - смеялся Дьявол. - Представь, стал человек к тебе лицом, а в это время радио заработало. И видит тебя, но поступает, как радио велит. Где у него голова? А если головы нет, разве жив человек?
- Но умеют же люди думать! - не соглашалась Манька.
- Будет ли вол бодать хозяина, который бьет его плеткой? И даже если вырвется, когда занесли над ним нож и вскрыта шея - побежит не на волю, а в стоило, - искренне недоумевал Дьявол Манькиной непонятливости. - Так человек, у которого вера. Радио мертво, коснувшись его, семь дней должен искать человек ответ, почему мертвечина к нему пристала. Но что тебе до народа, который мертв? Уж не мечтаешь ли пастырем стать?
- Я не о себе… Меня не доброе отношение интересует, а мнение, которое бы шло от народа. Ведь не выгодно соглашаться с Благодетельницей, да так, что самому себе противоречить. Унижен, обобран, скитается по инстанциям, нигде не находит правду - коррупция, обман, низведен до ничтожества, и видит вокруг зло. И там несправедливость, и тут, боится всего. И никому нет до него дела. И вдруг зачем-то начинает утверждать, что могучая Благодетельница трудится на его благо, любит ее, верит ей, гордится ею…
- Немногие выживают, когда меряются силой с Законом, переступить черту ума много не надо. Так и народ сей, который мертв. Но мертв он для меня и для Благодетельницы, которая ужас как умно оставляет его в мертвых, - поучительно поднимал Дьявол палец. - Для тебя еще как жив! Ибо встал против тебя и тянет одеяло - коллективно!!!
Как оказалось, чувственная проникновенность - и было то самое радио.
Некоторые его запросто переводили в слова, некоторые лишь принимали, как самого себя, а некоторые художественным воплощением в образах. Чаще радио было закрыто черным покрывалом, когда человек смотрит, а не видит, и в то же время эмоции бурлят, как синее море во время шторма. Чувствует, чего быть не должно. Например: хорошо ему, а тоска съедает изнутри, или то и дело о чем-то забывает, или мучается изжогой и болезнь достает, в которую ни один врач не верит, или свалится на человека нежданно-негаданно злая любовь к козлу, или к козе, и вот уже поделать человек с собой ничего не может. Или дитятко вдруг с катушек слетит, и уже родителя ни в грош не ставит. У Маньки чаще так было: и виновата, и стыдно - и ума нет. Но если в этот момент задать себе вопрос: "а где ты раньше была, умная голова, почему умными подсказками не блеснула? - Манька вдруг начинала понимать, что не просто так пришли чувства, скверным образом открывая подневольность. Если послушать ниже сердца, можно почувствовать, что там что-то есть, а если рассмотреть еще ниже, то легко подняться выше, особенно, если в это время ни о чем не думать… Радио вот оно - в уши лезет, и поднимает, или опускает…
Слушать радио, как люди его слушали, у Маньки не получалось. Все волны сливались в один звон в ушах. Если только Дьявол настраивал на нужную частоту. Но настраивал он, когда рядом никого не было. Радиоведущая, как правило, в это время себя славила, рассказывая про свои замечательные достоинства. И смотрела Манька по сторонам и понимала - все люди, она одна не человек, так получалось. Прямо болезнь какая-то. А возможно, Дьявол мог ее настроить только на те волны, в которых Благодетельница обращалась именно к ней, а что на остальных каналах было, оставалось только догадываться, прислушиваясь к внутреннему голосу. Обычно у людей он изнутри шел, и они внимали ему, ибо голос, задевая за живое, всегда сулил некоторое количество выгоды. Например, вышел олигарх в люди, а человеку кажется, что и сам он вместе с ним вышел. Подали тому же кузнецу Упырееву из государственной казны, а человеку кажется, что ему в карман положили. И стоило подумать по-другому, как становилось тошно, жизнь сразу становилась до неприличия противной, болезнь наваливалась со всех сторон. Или обзывал свиньей на лобном месте, лишь разоблачая, будто она уже о себе подумать с выгодой не имела права.
И шарахались от нее люди…
Особенно, когда Манька рассказывала про радио, будто без нее оно не работало!
То и обидно… Удивительно ей было, почему, когда Благодетельница по радио выступает, никто своей головой уже не думает - рот раскрыли и не сомневаются! И стало у нее складываться о народе мнение нелицеприятное - стыдно становилось за народ, который ничем, кроме живота, не интересуется. Но ведь и книги писали, и стихи сочиняли, и на выставки похаживали…
А хвалиться Помазанница умела!
"Идите за Мною и Я сделаю вас ловцами человеков… Я пришла не нарушить, Я пришла исполнить… А говорю вам… И объявлю вам… Приду и исцелю… Ибо Я пришла призвать не праведников, но грешников… Я кроткая и смиренная… Я пришла вразумить… Я пришла разделить… Я Дочь Отца и Матери… Я есмь Истина… Где Имя Мое, там Я… Вложите персты в мои ребра…"
Трижды оглянется Манька - а нету никого! И спросить-то не у кого, никто не видит, как Дьявола, лишь голая правда перед глазами, как ось, - и всяк утонул в ней, как во время потопа, и мыслит узехонько, штампами, прямою стезею, и ни влево его не повернуть, ни вправо.
Морщилась Манька, негодовала, но радиоэфир ей был недоступен. Не могла она Благодетельнице ответить. Да и надо ли? Она так считала: достоинства, если они есть, люди должны видеть, не стоит кричать о них на весь белый свет. По всем параметрам получалась, что она хоть и дура, но как бы умнее, ибо в речи Радиоведущей находила только недомыслие. И готовила уже не обличительную речь, а утешительную, чтобы государыня лучше бы о себе пеклась.
Настроит ее Дьявол на волну:
- Вот, Маня, Благодетелей тоже сознанием видят, - скажет. - Радио это не простое, окружает оно человека ореолом. И растворяюсь во свете ореола сего, и нет меня… Разве услышит человек мой голос, если еще сто пятьдесят каналов с ним откровенничают?! И не постыдить, не подсказать… Мы, Боги, чудными путями приходим - не спрячешься, не скроешься, говорим к человеку из среды его самого. А как он тебя услышит, если ты лишь на шести чувствах поднимаешься, в то время, как человек одесную Богочеловека, глазами его, зрит в корень паскудности твоей?! И далеко отстоит от ума своего, глаза у него в это время на лобном месте, Дьявол осуждающе качал головой. - Благодетели, Манька, благодатью на человеке лежат, а ты его ножом по сердцу!
- И ты?
- Ну… - разведет руками Дьявол. - Я не я, а без меня не обошлось бы… Я Закон утвердил? Утвердил! На скрижалях прописал? Прописал! Получается, причастен…
- А как же я вижу тебя?