- Да ты что? Али не признала? - удивилась женщина, которая добралась до земли быстрее и уже сидела на пеньке, заложив ногу за ногу, оперевшись на сук, как на подлокотник кресла. Она покачала осуждающе головой. - Мы, Мань, с тобой к одному болоту приписаны! Заждались мы тебя! - и строго, будто отчитывала, добавила: - Не хорошо так с людьми, которые, матери - не матери, а все одно, подаяние тебе на лобном месте!
- Кто это мы? - Манька раскрыла рот в замешательстве, так и не поняв, что женщина имела в виду, когда сказала "матери - не матери". То не одной, а то сразу много? Или намекала, что не отвязаться от нее, как от железа господина Упыреева? И о каком подаянии говорила, если сроду никто копейки не подал за так? И у нее она в долгу?
Да и кто мог жить в этой топи?
- Маня, тебе в этом болоте маленько места отвели! - отряхиваясь от грязи, как от пыли, пояснил Дьявол, которого женщина, видимо, как все, не замечала, пропуская мимо глаз и ушей. Но он ее видел, и даже понимал, о чем она говорит. И сразу приветливо заулыбался, будто это ему старушенция набивалась в матери, а он был чрезвычайно рад. - Тут все обычно аршин-два имеют, больше не положено. Ты еще маленькая была, так тебе и аршина не требовалось, но теперь, - он окинул Маньку взглядом, смерив с головы до пят, - можешь претендовать на побольшую территориальную единицу земли в болотном измерении. Про кикимор слышала когда-нибудь? Это она и есть, собственным личиком! Такое очаровательно милое существо не каждый день встретишь! - Дьявол с почтительностью слегка наклонил голову в знак приветствия.
Манька срыгнула болотную жижу, отплевываясь. Спасибо она Дьяволу не сказала, лишь подумала, посмотрев хмуро исподлобья: хоть и спас ее, но что с того, беды на этом не закончились! Какая-то хитро-мудрая баба, распинаясь в удивительной полюбовности, тащит ее в болото, мило улыбаясь, а Дьявол вместо того, чтобы подумать, как следует, распинается перед ней - аж, противно! Да где такое видано?! А хуже всего, что все они особенными обладают способностями, которых у нее нет. Не устоять человеку против Силы, которая может и в болоте жить, и по небу летать, и драконы ее слушаются. Даже вода у них особенная была, которую людям пить нельзя! Она опять обиделась на Дьявола, вспомнив, что это он помазал Радиоведущую на престол - а чем она ему так приглянулась-то? Разве бы не натянула корону на себя, или не высыпалась на простынях из тончайшего хлопка? И на Манькином теле парчовые платья вызывали бы изумление, и чаями с кофеями не подавилась бы, пропила бы как болотную жижу, которую наглоталась полным брюхом до тошноты! Воду испоганила им, это правда - гордилась собой, но, пожалуй, это все, чем могла бы вернуть долг. Вспомнив про колодец, Манька вспомнила, что Дьявол не слишком огорчился, что тот стал противоположно сам себе - и хотя долго изображал убитого горем Бога Нечисти, паства которого лишилась источника. Это он, того не желая, посоветовал ей разводить живую воду обычной из ручья. И вытаскивал из болота, не притворяясь. И опять, который раз на дню, Манька простила Дьявола.
Тоже, поди, к славе всеобщей Благодетельницы пристроиться хочет… Ну что с него возьмешь?
А ее значит в болото?!
Она хмуро взглянула на Дьявола, соображая, за кого он на этот раз.
Тот стоял над Кикиморой, заложив руки за спину, и сверлил взглядом, от которого женщине было ни холодно, ни жарко. Дьявол для нее в природе не существовал, в то время как она сверлила взглядом Маньку, с такой снисходительной улыбочкой, от которой сразу стало тошно, заложив руки за колено.
- Мне ваше болото на фиг не надо! - угрюмо ответила Манька. - Топитесь в нем сами!
- Что ты, Мань, что ты! - замахала приветливо Кикимора руками. - У нас тут все есть! Болотный ил, что навоз, для землицы самое удобреньице! Я, можно сказать, не покладая рук, тружусь, приготовляя стези Благодетельнице нашей, выстилая путь шелковой муравушкой! И ты свою цену имеешь! Кинешь косточки, упокоишься! Разве не для того пришла? Кто из тех, кто к земле моей приписан, худое обо мне мог бы сказать?
- Да, Манька, удобрение из тебя получилось бы знатное! - хохотнул Дьявол, смерив Маньку взглядом. - Кому как не ей доверил бы растление молодого поколения! Она у меня лучом света в царстве Тьмы числится…
А Кикимора вдруг вскочила, подбежала к Маньке, схватила ее за рукав и потянула за собой.
- Пошли! Все покажу! Да не бойся, ведь устала, спать хочешь, ночь на дворе! А я соскучилась по тебе, деточка моя! Помню, мать твоя отдала мне тебя на воспитание, да разве углядишь за всеми? - она стала недовольной. - Проходили злодеи, испугалась, кинула коробок, да промахнулась, вот как ты сейчас, зацепился он за корягу, и не успела я тебя принять. Как увидели злодеи коробок, соблазнились, умыкнув из-под носа. Ведь мать, кому как не ей, знала, где жилось бы тебе как у Христа за пазухой! Знаю, все знаю, никто слова доброго не сказал, словом ласковым не приветил! Исправим, душечка, исправим! Ой, Маня, вы ж мне все как один в радость. Утешать буду, волосики причешу, глазоньками твоими любоваться стану. Что окошечки они в юдоль голубушки моей, славной царствующей племянницы, и успокоится душа твоя! И ты успокоишься! Смирение твое - лучшая нам награда, а для тебя - умиротворение!
Манька сверлила Кикимору глазами, сообразив, что сидеть ей на этом острове до скончания века или послушать и утопиться: прилипчиво-убогая болотная тварь не выпустит ее из трясины, защищая Дьявольскую Помазанницу. Вон как себя нахально ведет, играючи почесывая языком, да все приветливой лаской, а в каждом слове яду, у сотни гадюк не наберется. Один шаг с острова, и желчное чудовище утянет на дно. Ей оно - что птице небо, а для Маньки самая что ни на есть грязь, в которую сдохнуть ходят.
– Ну-ну, – протянула она в растерянности. – Было бы кому и кому жаловаться…
Кикимора замолчала на полуслове, пьяно икнула и продолжила, заметив Манькино беспокойство.
- Замесила я тесто, - она весело кивнула на болотную жижу и подмигнула. - Видишь, как поднялось? Стану пирогами кормить досыта, согревать долгими зимами, сказки сказывать да песенки петь в глазоньки твои глядючи, чтобы, как Благодетельница ненаглядная закручиниться, я тут как тут, из души погляжу, и отпустит кручинушка! Да нешто против ты?! Никак бунт задумала? Манечка, любим мы тебя голубушку, кабы знала как! - Кикимора развела руками на болото: - Все для тебя!
Манька ужаснулась: все-то Кикимора о ней знает, и про то, что в болоте ее нашли, и про житье-бытье, и Благодетельницу приплела…
Племянница, значит?! Вот куда ее заманил кузнец Упырь… Упыреев! Значит, это то самое место, которое оставила Благодетельница для упокоения душ?!
Всякое думала Манька, когда гадала долгими ночами, куда подевались ее родители, кто сотворил с нею зло такое, лишив родительской ласки, почему оказалась она на болоте, где нашли ее случайные люди и принесли в деревню. Думала, может, ищут ее, слезы проливают, а она однажды объявится родителям, и будут они жить-поживать, добра наживать. Ей в голову не могло прийти, что родная мать просто-напросто решила ее утопить, будто от котенка избавлялась, спихнув на эту…
Выходит, на роду ей написали гнить в болоте, пока Благодетельница свои парчи изнашивает?!
Такая боль резанула сердце, что Манька едва сдержалась, чтобы не упасть на землю. В глазах у нее потемнело.
- Ах ты!.. Ах ты!… - Манька задохнулась, то ли от боли, то ли от ненависти, замахнувшись на женщину посохом. - Живых людей топить?! Давись, тварь, своей жижей сама!
Женщина отскочила, заламывая руки для мольбы, и в мгновение каким-то образом оказалась за спиной, так что Манька едва успела повернуться лицом. И вместо мольбы голос ее прозвучал спокойно и уверено, в то время как улыбчивое лицо все еще продолжало улыбаться, привечая в болото.
- Вот увидишь, благо я! Ни горя у меня нет, ни мучений! Отведай моей стряпни, пока добром прошу! - она взглянула на Маньку строго, давая понять, что возражений не потерпит. - О-хо-хо!.. - расхохоталась она зло, прищурив один глаз. - Все вы у меня смирненькие да ласковые - ни один не взъерепенился! Манечка, сколько я прожила, в уме не поместится! Кто может мне угрожать?
- Иди ты! - Манька приготовилась ударить посохом, если Кикимора попробует еще раз тащить ее в болото насильно.
Но Кикимора уже стояла впереди, в другом месте, и тут, чего Манька от нее не ожидала, подскочила к ней, ткнув в нее длинное толстое шило. Манька лишь разворачивалась, чтобы встретиться с ней лицом, и только успела подставить руку, чтобы скосить удар, когда шило воткнулось в ладонь, пришпилив к телу, и ушло в бок, проткнув насквозь. Она почувствовала, как острая боль резанула до самого предплечья и в бедро в кость, заглушая боль сердца.
Кровь потекла из ран.
- Манька! - заорал перепуганный Дьявол, метнувшись между ними, защищая то ли ее, то ли Кикимору. - У меня! У меня поместится! Я дольше живу! О, череп и кости!.. - он запнулся на полуслове, когда Кикимора с маху проскочила через него. Заметив, что Манька наставила на нее посох, закричал еще громче: - Фу! Фу! Железом ее не засучишь!
Манька выдернула шило, краем глаза уловив через Дьявола, как через потустороннее зеркало, что Кикимора изловчилась и норовит воткнуть в нее другое шило, больше первого. Через Дьявола она выглядела расплывчато, и блатная краска с нее сошла, обеспечивая превосходную видимость, где у этой болотной облезлой и подгнившей ведьмы светилась ядовитая сердцевина.
Что произошло дальше, Манька объяснить не могла.
Она развернулась, отведя руку Кикиморы одной рукой, а второй всадила шило прямо ей в лоб, где она видела зеленоватую туманность, пробив череп.
Кикимора еще стояла, и туманность дымкой вытекала из ее головы, в то время как Манька с ужасом осознавала содеянное. Если бы каким-то образом ведьма сама на свое шило не налетела, она ни за что бы не подняла на нее руку, предпочтя навечно остаться в болоте. Все-таки было в Маньке что-то такое, что постоянно обеспечивало ей выживаемость. Не в первый раз случилось, что не успела подумать, как ее руками случилось все у нее на глазах. Так красиво получилось, будто был у Маньки черный пояс по сунь-вынь-фу!
Но до убиения дело не доходило…
Маньку всю трясло от страха, что некто был убит ее рукой, а еще больше оттого, что сама она висела на волосок от смерти.
Кикимора плашмя шмякнулась на тот самый пень, на котором хвалилась причесывать волосики и рассказывать сказоньки, заглядывая в глазоньки. Дьявол все еще с поднятыми руками метался по полянке, объятый ужасом, забыв, что нематериальный, дважды запнувшись за Кикимору, павшую в бою. В пылу битвы он, очевидно, пытался их остановить, но никто, как третью сторону, его не воспринял - даже Манька, но она, по крайней мере, не влезала в Дьявольское тело, тогда как Кикимора вообще никак не отметила его в обозрении, подскочив к ней как раз через его нематериальность.
- Ну!.. - наконец, остановился Дьявол, оттирая со лба пот, растерянно разводя руками над телом убиенной, глядя на нее потрясенно. - Да-а, - протянул он, - проткнула ты ее мастерски! - и тут же добавил, обличая: - Убивица ты, Манька! Сама-то понимаешь? Вот куда завела тебя упрямая дорожка! Ладно, - тупо рассматривая Кикимору, неохотно согласился Дьявол, - свидетелем буду… Самозащитный механизм сработал. Но, если честно, был у тебя мотив, угрожала ты ей… И она тебе… Но ведь не ты - она мертва! Следовательно, следователь будет следовать традиции расследования. Эх, сколько платить придется! Мне, - он загнул палец, - судье, прокурору…
Дьявол пощупал у Кикиморы пульс, послушал сердце, поднял и отпустил безвольно поникшую руку.
- Да кто бы еще слово тебе дал! - расстроено проговорила Манька, соображая, какой от Дьявола в этом деле вред, а какая польза. Он, пожалуй, был единственным свидетелем, так что от него зависело, найдут ее или нет. И тут же вздохнула с облегчением и обеспокоено, понимая, что Дьявола видит, пожалуй, она одна - навредить он ей показаниями не мог, но и доказать, что была самозащита, тоже не сумеет. - Но я ведь и вправду не хотела ее убивать! Ну не хотела же! - выкрикнула она, почти отчаявшись найти поддержку в его лице.
- Ну, маразм у старухи… Что теперь, протыкать маразматическое тело колющими и режущими предметами? - спросил он строго, как судья, пнув Кикимору носком ноги.
- Я, значит, убивица, а она, которая людей в болоте топит, святая? То-то, я смотрю, вы спелись, кружим и кружим по болоту, - оглядываясь, произнесла Манька. Она не ошиблась, неделю назад они уже была на этой островной болотной территории, только с другого конца.
- Маня, – строго прикрикнул Дьявол. – Ты в демократическом государстве живешь! Всяк волен выбирать себе Идеал для служения, обливая пятки слезами, поливая елеем и оттирая волосами… А были бы государь с государыней не демократы – и тебя бы заставили! Повороти назад! - жалобно, с мольбой в голосе, проблеял Дьявол, утирая слезу над телом покойной. - Муку какую сеешь! Я от страха не жив, не мертв, – пристыдил он ее, топнув ногой, и сразу чертыхнулся, когда брызги из лужи под ногами полетели во все стороны, обдав его самого. - Сначала старуху прикокнула, кто следующий? Помазанница моя? Ведь подумать, Маня, не мог, какая ты грубая! Делаешь прежде, чем думаешь… А вернешься, я не скажу, скрою, что ты личико бедняжке изувечила!
Манька призадумалась.
Дьявол, может, и не скажет. Именно - не скажет! Но Благодетельница обязательно прознает. Естественно, обвинят, а у нее ни свидетеля, ни алиби… Странно, когда оборотень убил девчушку, он сам ей объяснил суть правосудия, а теперь тоже самое пытается выдать наоборот. "Комедию ломает? Вряд ли. Манька нахмурилась. Тот случай никак Помазанницы не касался, а теперь, пожалуй, в самое нутро ее… Ишь, какой двуличный… Лучшее для нее сейчас схорониться в лесах, идти себе дальше, как ни в чем не бывало, а Кикимору спрятать от постоянного места проживания подальше - пока ищут, успеет уйти далеко! Болотная ведьма изнутри давно гнила, так что по времени никто не определит, когда была убита, скажут раньше, а раньше у нее свидетели есть, которые алиби подтвердят, а если скажут, что шла она вдоль реки, то признается, но дошла до болота и повернула в обход. Кому в голову придет сомневаться? Никто бы в это болото не залез!
Манька обошла Кикимору со всех сторон, брезгливо поморщившись: ведь не человек, мертвец, и давно уже! Ведь не собиралась убивать, старуха сама накинулась, и ей повезло - осталась жива.
И один долг сам себя заплатил.
- Знаешь что, я не просила ее тащить меня в болото и шилом махаться! И оправдываться не собираюсь, - уверенная в своей невиновности, отрезала Манька - и пригрозила: - А если собрались меня останавливать, то вам только хуже будет! - и добавила, но уже не так уверенно, в основном, что бы осадить Дьявола. - И Помазаннице твоей не поздоровится!
- Я что, Маня, разве не должен научить тебя? - с заискивающей вымученной улыбкой Дьявол сделал выпад, изображая драку на шпагах. Он как-то резко вдруг переменился, будто только такой ответ и ждал. И уже спокойно, без сочувствия к Кикиморе, по-деловому предложил: - Пуф, пуф! И уносим готовенькую в болотную тину, пусть полежит пока со своим народонаселением!
- Не уносим, - сказала Манька, понимая, что нельзя старуху обратно. - Оживет еще. Хватит с нее утопленников. Не знаю, сколько их, но спасибо они за это не скажут. Сомневаюсь, что рады они ее рядышком видеть.
- Ладно, - согласился Дьявол весело, - тогда повесим на дерево, как портянку! Будем сушить на солнышке!
- И не повесим, должно мертвого предать земле, - заявила Манька, гадая, догадался ли Дьявол о ее планах. - А если дождь пойдет? Надо по-человечески, похороним, а сверху осину посадим.
- А где ты осину возьмешь? - удивился Дьявол.
Манька осмотрелась. Осины на поляне не росли. А без осины нечисть оставлять опасно. Не приведи Господь, выберется на поверхность и уползет в свое болото! Отсутствие осины полностью соответствовало ее планам. Не придется выдумывать легенду для Дьявола.
- Значит, заберем ее с собой на большую землю! - сказала Манька без всякой радости.
- С ума сошла? - убился Дьявол. - У тебя железа не поднять, а ты еще эту… - он пнул Кикимору брезгливо, - тащить собралась?
- Не оставлять же ее здесь! Если оживет, первое болото станет мне могилой! Чего не сделаешь ради жизни на земле! - ответила Манька зло, расчленяя труп Кикиморы и складывая прогнившие, дурно пахнувшие куски в мешок, который носила в котомке на всякий случай. – Мне спасибо должны сказать, что я от мерзости мир избавила, а я прятаться должна… Ну где справедливость?!
Странно, но дорога из болота оказалась легонькой.
Куда бы Манька не ступила, земля была тверже камня, чуть прикрытая болотной водицей, которая стала почти прозрачной. После смерти Кикиморы воду мутить было некому. Вышли на большую землю уже на третий день, и удивились: две реки, та, вдоль которой они следовали, и та, которая брала начало у Неизведанных Гор, на берегу которой жила Посредница, стали одной рекой с правильным направлением - к морю-океану. И была она так глубока и широка, что без лодки не переберешься, и не разглядишь сразу, где у нее другой берег.
- Ну вот! - кисло скривился Дьявол, почесав в растерянности затылок. - Меняешь лик земли! В общем, так, хватит уже гармоничное государство пугать хаосом! Вывела ты нас из терпения! Бедная моя Помазанница… Что она теперь должна думать?
Замечание Дьявола Манька пропустила мимо ушей. Она прошлась вдоль берега, заметив возвышение, выкопала неглубокую яму и засыпала Кикимору землей, обложив могилу камнями и посадив сверху осину. Почтили минутой молчания, перекусили железом, запили водой, помянув недобрым словом. И только тут Манька сообразила, что нет больше Мутной Топи, и скоро здесь будет такая же земля, как в любом другом месте. Не сказать, что не обрадовалась. Весь мир, от края до края лежал перед нею бездонной лазурной выстой, подернутой осенней дымкой, зеленоватой, с бликами солнца глубиной, и ярким золотым и огненно-багряным раздольем. За две с половиной недели, пока бродили по топи, земля нарядно украсилась.
Но душа и в самом деле не праздновала вместе с нею. Где-то ниже сердца тошненько подвывало. Даже мысль о состоявшемся спасении внезапно открылось ей, как мучительное наставление, типа: "Мы готовили - готовили, а ты, Маня, все испортила!" - и будто уговаривала, что в следующий раз обязательно сбудется. Разницу эту она сразу почувствовала, как только Дьявол обратил на разность внимание, попросив определить, где у нее умственный начаток, а где начало души, поставив руку чуть выше уровня груди, чем немало подивил ее. Получалось, что у нее есть уровень выше сердца, и уровень ниже сердца, и сама она как бы в чреве, в то время как душа - именно в голове! Но только не как мысль, а как некое эмоциональное поле, которое разговаривать не умело, но вполне точно изъяснялось чувствами. Иногда очень даже ясно, иногда смазано, а порою как речь, но едва переводимая в слова.
- С ума сойти! - одурела Манька, изменившись в лице.
Казалось, душа ее всюду, куда не посмотри. И такая же тяжелая, как темное пространство внутри ее, наполненное чувствами, которые выставлялись наружу и вели, как пастырь овцу, а собственные ее чувства, скорее, были ответной реакцией, чем теми чувствами, которые приходили отовсюду.
- А я что говорил? - торжествующе изрек Дьявол. - Нет, Маня, ты и душа не одно и то же!