Мы медленно поднимались вверх часа два-три. Было утомительно, но интересно, например, хотя бы то, что в одном месте я увидел торчащую прямо из скалы окаменевшую челюсть динозавра, вполне скрасило бы физические затраты. Однако совсем недалеко от цели нашей прогулки оказалось серьёзное препятствие. Нужно было преодолеть метров десять отвесной стены – не карабкаться вверх, а просто пройти горизонтально, по уступам. Обойти эту скалу было не возможно, а за ней начинался более или менее пологий подъем к тому самому озеру.
Инструктор прошел первым. Я шел в середине, четвертым или пятым. Мы не имели с собой ни веревок, ни крюков. Если вдуматься, инструктор не имел никакого права вести нас на скалу без страховки, но думать-то было некому, нам на отдыхе думать ни к чему, а инструктору, наверное, это было не свойственно по жизни. Ходить по карнизу дома в своё время было не менее опасно, и я не боялся. Смело пошел по скале, но на самой середине понял, что начал движение не с той ноги. Дело в том, что правая нога моя встала на крохотный уступ, и подтянуть к ней левую не было никакой возможности – слишком был мал уступчик, а следующий выступ оказался слишком далеко, если протянуть к нему левую ногу, можно было сорваться. По идее, надо было вернуться назад и начать всё с начала, но я задумался и сделал непростительную вещь – посмотрел вниз! А внизу я увидел метров двести отвесной скалы и кусочек альпийского луга, усыпанный острыми камнями, остатками прежних камнепадов. Сейчас сорвется нога и всё – алес капут!
Парализованный страхом я вжался в стену и понял, что обратно вернуться уже не смогу, и вообще, не смогу оторвать от скалы ни ногу, ни руку. Страх в таких случаях ужасная вещь, я чувствовал, как от страха слабеют руки и начинают дрожать ноги, и ничего не мог с собой поделать. Если бы я был один, я бы наверняка разбился, силы покидали меня очень быстро. Хорошо, что в этот раз мои спутники быстро поняли, что со мной происходит, и помогли. Тот самый скверный майорчик заступил на скалу ниже меня и рукой прижал к скале мою левую ногу. Правой ногой я легко дотянулся до следующего уступа, и через секунду уже ушел из опасной зоны.
Опасность миновала, но страх остался. Это уже было на уровне психической болезни. Находясь в безопасности, на достаточно пологом склоне, я не мог смотреть вниз. Я не мог встать на ноги и пойти вверх, как это сделали все остальные. Я отполз в сторону, в заросли рододендронов и, цепляясь за их ветки, полез к вершине. Я поднял в этих кустах тучи насекомых, которые с дыханием попадали мне в рот и в ноздри, отплевывался, чихал, но выйти на чистое место не решался. Прямо из кустов я выбрался, вернее выпал, на край красивейшего горного плато.
Я не знаю, стоило ли ради этого рисковать жизнью, но потратить день и силы на подъем сюда стоило! Открывшееся передо мной зрелище было настолько красиво, что я даже забыл на время про свой страх. Употребленное мной слово "плато" предполагает нечто плоское, на самом деле это плато было похоже на вогнутую линзу, сплошь покрытую благородно поблескивавшей темно-зеленой травой с равномерно распределенными по ней пятнами черных тюльпанов, а в центре линзы такое же черное, как тюльпаны и таинственное расположилось озеро.
Я некоторое время так и лежал, ногами в кустах, не в силах оторвать взгляда от озера. Потом стал оглядываться по сторонам и, рядом с собой, прямо перед носом увидел то, что меня повергло уже в полный восторг. Я увидел, сильно контрастирующие с этим черно-зеленым пространством, светлые звездочки нежных, каких-то неземных, цветов. Какой-то голос во мне произнес: "Эдельвейсы". Я никогда не видел эдельвейсов не до того, ни после, и, тем не менее, я тогда сразу понял, что это они. При таком пышном названии ожидаешь чего-то большого, мясистого, а они оказались слабыми и беззащитными. Они росли небольшой группой, их было не больше пяти.
И тут я совершил еще одну большую ошибку. Вместо того, чтобы молча присоединиться к остальной компании, я решил поделиться радостью и позвал остальных полюбоваться эдельвейсами. Первым подошел майорчик, я его с начала знакомства невзлюбил, потому что, мало того, что он имел какую-то мелкую обезьянью внешность, он еще всё время ехидничал, фыркал и плоско шутил. Он тут же сорвал все цветы. Этого человека, каких-то полчаса до этого спасшего мне жизнь, я готов был разорвать на куски, но даже этим ничего уже исправить было не возможно.
Потом мы купались в озере. Все были распаренными и мокрыми от пота. Разделись догола, женщин рядом не было, и нырнули почти одновременно. Едва войдя в воду, я бросился обратно. Я до этого никогда не думал, что вода может быть такой холодной. Это был жидкий лед. Выбравшись из воды, я увидел всех стоящими на берегу и дрожащими от холода. Смотреть на эту компанию было до невозможности смешно. Я от смеха даже согрелся сразу. Соль была в том, что некоторые мужчины слишком ревниво относятся к размерам некоторых членов своего тела, раздеваясь, еще пройдется гоголем, смотрите, дескать – маленькое дерево в сук растет. А тут все стояли, сжавшись от холода, с детородными членами размером не больше наперстка.
Спуск к приюту был для меня ужасен. Спускались мы уже другой дорогой, но опять вернулся мой страх. Даже небольшой перепад, метра в три, вызывал у меня высотобоязнь, а вся обратная дорога была таким перепадом. Это была невыразимая мука. Через пару дней эта болезнь у меня прошла. Но как раз тогда я убедился, что в этом отношении не уникален. В тот день мы ходили в самшитовую рощу, расположенную метрах в десяти над бурлящей рекой, и наша рыхлая девушка Оля поскользнулась на камне и немножко съехала на попе в сторону речки. Она не повредила себе ничего, но дальше идти сама не смогла. Только я один, по её глазам понял, что с ней произошло, и весь день водил её под ручку.
Когда мы вернулись в свой лагерь, майорчик очень важный, начал приставать ко всем женщинам подряд, крича, что принес им подарок, что принес такую ценность, что все подряд должны целовать его за это. Кого-то он заинтересовал, кто-то сделал вид, что заинтригован и, наконец, с большой помпой майорчик достал свое сокровище, лежащее в кепке. И в очередной раз оказался в смешном положении: то, что он достал было похоже на клочок пожухлого сена – эдельвейсы, как выяснилось, в неволе не живут и даже не хранятся.
День возвращения из похода, точнее не возвращения, а выхода к морю, я тоже никогда не забуду. Суть в том, что по маршрутному плану группа должна выйти к морю пешком, но 99, 9% групп едут туда от второго приюта на автобусе. Все об этом знают, но делают вид, что это не так, потому что за прохождение официальных маршрутов присваивались спортивные разряды, как минимум, выдавались значки "Турист СССР". А в данном случае, на лицо была явная халтура.
В последний вечер похода инструкторы предложили якобы свежую мысль, совершить последний переход в облегченном режиме. Предложение было встречено на ура, а я вот взял и отказался. Я вообще-то человек компанейский, но иногда бываю упертым. Неожиданно, меня поддержал один из курсантов, как позже выяснилось, курсанты пропили все деньги под алычой, и за автобус им нечем было платить. Они могли взять денег взаймы, потом, вернув долг в Кудепсте, куда уже перевезли из Красной Поляны наши вещи, но гордость? Гордость!
Даже если бы я был один такой нахальный, мне бы отказать не смогли, а тут нас оказалось трое. Только занимался рассвет, когда мы, бросив рюкзаки в общую кучу, вышли из лагеря. Нас вел инструктор, его жена осталась сопровождать остальных. Маршрут был привязан к руслу речки Кудепсты. Тропа еле виднелась, особенно в рассветном полумраке, из чего можно было сделать смелый вывод, что ходят здесь очень редко.
За этот день нам пришлось восемнадцать раз форсировать речку бродами. Это была не широкая, но очень быстрая речка с каменным дном, типичная горная речка. Правда, за несколько дней до этого мы видели её опасный нрав. Мы тогда купались рядом с пресловутой алычой. Кроме пьяной алычи, там была еще одна достопримечательность – небольшой водопад с омутом под ним, купаться там было очень весело. Как всегда, увлекшись игрой с водопадом, мы не сразу услышали странный звук. Звук был неприятный, страшный. Слава богу, мы вовремя выскочили из воды. Сверху накатывал вал высотой метра два. Он быстро прошел мимо и наша Кудепста превратилась в широкую мутную реку с обломками сучьев и еще какими-то хаботьями. Нам потом объяснили, что где-то высоко в горах прошла гроза. Над нами же не было ни облачка и никаких признаков непогоды.
Я еще раз убедился в легкомысленности нашего инструктора. Разлейся река еще раз, пришлось бы или лезть по скалам в поисках козьих троп, или сидеть ждать погоды, а мы опять пошли с пустыми руками. Всё-таки кое-чему инструктор нас научил, как то: с наименьшими потерями ходить вверх-вниз и никогда не снимать ботинок при форсировании горных речек. Ботинки, при наличии толстого шерстяного носка на ходу быстро высыхали сами, без всякого выливания воды из них, а в воде жесткая подошва альпийского ботинка не давала калечить ноги о скользкие камни.
Сама судьба, наверное, или ангел-хранитель заставляют иногда проявлять настойчивость. Рассвет из окна автобуса, даже в горах выглядит несколько иначе, чем с пешей тропы. Из окна автобуса весь Кавказ выглядит как курортный вертеп (в изначальном значении этого слова /т. е. кукольный театр/), а мы в тот день увидели его из кулис, с изнанки. Увидели домишки селян, не избалованных отдыхающими постояльцами, коровники и их обитателей с длиннющими рогами, табачные и кукурузные поля. Увидели нутро Кавказа, постепенно, лишь по мере приближения к морю, приобретающее облик курортной показухи.
Мы вышли к морю часам к десяти утра. И тут я еще раз плюнул в сторону инструктора – в рюкзаке остались плавки, полотенце и проч. а идти в пансионат нельзя, спалим группу. Там же готовят торжественную встречу, оркестр, призовой компот и т. п. В прокисших и грязных штормовках мы вышли на дикий пляж. Дикий пляж отличается от пляжа домашнего тем, что там нет тени. / Анекдот. Посетитель ресторана: "Есть ли у вас дикая утка?". Официант: "Нет, но специально для вас мы можем разозлить домашнюю". /
Народу, правда, тоже было не много, поэтому мы спокойно разделись до семейных трусов и бросились в море. Конечно, окунуться в море очень хотелось. Я уже две недели находился возле моря и только теперь в него нырнул, но всему есть пределы. Ждать автобусов с нашими туристами пришлось не менее четырех часов. Сидеть всё это время в море было невозможно, торчать на прибрежной гальке в штормовке – жарко и муторно. Хотя первые два часа я загорал, потом стало ясно, что это перебор, но деваться-то было некуда.
И вот, наконец, пришел автобус, мне выдали рюкзак и гитару – нужно было на входе исполнить обязательную, сочиненную в походе песню. Я долбил по гитаре, все пели, потом пили компот. У меня где-то была фотография этого момента, фотография черно-белая, но даже на ней видно, как покраснела у меня вся кожа. Курсанты остались более или менее бодрыми, а я сгорел очень сильно. Вечером вся молодежь нашей группы выпивала-закусывала по поводу завершения похода, а я не мог ни пить, ни есть, я лежал рядом со столом голый, чуть живой, и девочки периодически мазали меня сметаной.
Остальные события этой поездки не очень интересны.
12. Картошка
Первого сентября я явился в институт учиться и, как выяснилось, зря. Весь наш курс откомандировали ликвидировать стихийное бедствие. Московскую и прилежащие к ней области поразил неслыханный урожай картошки. Буквально на следующий день я уже был в Озёрском районе Московской области, в деревне Протасовка. Деревня была небольшая – дворов сорок-пятьдесят. Жили там, в основном, старики, но, при этом посредине деревни имелась общественная столовая, а немного на отшибе приличных размеров клуб.
Девочек наших поселили в клубе, там уже были приготовлены для них раскладушки, расставленные по всему танцевальному залу. Мужскую составляющую нашего отделения усилили группой энергетиков, у них в группе, по-моему, девчонок вообще не водилось. Вместе с энергетиками нас получилось человек сорок против примерно восьмидесяти девчонок. Для нашего института соотношение более чем демократическое. Следили за нашей дисциплиной несколько преподавателей, из которых мне запомнился только один, мужчина средних лет в плаще и шляпе, которому тут же по приезду присвоили кличку Филиппок.
Ребят всех распределили по квартирам в деревенские дома. Я попал одним из десяти постояльцев к одинокой бабушке в небольшой домик напротив столовой. Здесь были ребята из нашей группы и еще несколько человек: один человек из города Гусь Хрустальный, его отчислили из института уже на втором курсе, после чего он окончательно исчез из поля зрения; Поп, этот продержался на год дольше; Стяпанов – я не могу написать его фамилию правильно, потому что он такой и есть.
Он пришел в текстильный институт после того, как его отчислили из авиационного училища. Как-то мы с ним сидели вечером на завалинке, и он мне признался, что изначально пошел в летчики, потому что у него не хватает мозгов для чего-то серьезного, "а раз не хватает мозгов нужно рисковать жизнью". У него было лицо херувимчика типа Баскова, только еще более скуластое и глупое. Еще с нами жили два женатика и оба с двойнями – это Начальник, будущий начальник управления нашего министерства, а тогда староста группы 7-х и Набат, один из энергетиков.
Приехали на место мы уже по-темному. Бабушка, к которой нас поселили, была, мягко выражаясь, недовольна таким поворотом событий, но управляющий немного её успокоил, выдав аванс наличными. А нам выдали по большому пустому мешку, объяснив, что это есть тюфяк, который следует набить соломой и спать на нем. В темноте мы подались к какому-то стогу, наковыряли соломы и кое-как улеглись. Расположились мы все в зале (женского рода) на полу. А на следующий день случилось ЧП.
У нас в первые дни еще были деньги. В качестве новоселья, мы приобрели в сельпо ящик червивки, был такой крепкий плодово-ягодный напиток ценою в один рубль две копейки за бутылку. Поставили этот ящик посредине залы, сами расселись вокруг оного. В качестве закуски бабушка принесла нам корзину палых яблок. Всё было очень весело, мы болтали о всякой ерунде, глотали червивку, грызли яблоки и бросали огрызки в раскрытое окно, но, в один прекрасный момент в окне появилось улыбающееся лицо бабушки, которая хотела что-то сказать нам. И надо же было в этот момент кому-то из нас бросить в окно огрызок. Что тут началось?
Марк вместе с Попом тут же смылись, объяснив потом, что главное, чему их научила служба в армии, это вовремя делать ноги. Но это их не спасло. Не спас этот демарш от постоя и бабушку. Ей, конечно, было обидно получить огрызком в лоб из собственного окна, но шум она подняла, чтобы нас переселили от неё куда-нибудь. Не вышло. А нас, всех бабушкиных постояльцев, на следующий день повели на суд. Нам объяснили, что за такие дела надо исключать из института, комсомола и чего-то там еще, но мы-то понимали, что сразу десять человек ниоткуда не исключат, а выявить зачинщика не получится. Так и вышло. Нам назначили штрафные работы в славном армейском стиле – чистку сортиров.
С этим уже совсем получилась комедия. Единственный общественный сортирв деревне был около клуба, где жили девчонки. Три наличных очка на восемьдесят девчонок и без того маловато, а тут еще мы в завтрак, обед и ужин приходим, садимся рядом с сортиром, закуриваем, при этом один из нас (по очереди) помахивает метелкой. А на работу в поле потом идем все вместе. Когда спрашивается им дела делать?
Девчонки терпели это безобразие дня два, а потом устроили преподавателям обструкцию. От чистки сортиров нас освободили, а ничего другого наказательного придумать не смогли.
Последствия употребления червивки на одном этом не закончились. У нас вдруг стали болеть животы и, прямо с поля приходилось бегать в лесок. Когда последствия этого бегания стали уже слишком заметными, выяснилось, что дерьмо у всех противоестественного синевато-серого цвета. Причины эпидемии видимо были в красителях этого псевдовина. Но слух успел разнестись, и был нанесен первый удар по совхозным поварихам.
Вообще, первую неделю всё было как-то некузяво. Шли дожди. Комбайны вязли на первой же борозде. Пробовали копать вручную, в первый же день переломали все черенки у лопат и вил. Пустили трактора с копалками, они проходили поле, но картошка после них была в липкой грязи, её было трудно отличить от комьев земли, а ту, что всё же выискивали, бросали в мешки вместе с грязью. Но рабочие вопросы нас не волновали, это было не наше дело. Нас волновала по большей части столовая. Утром нам давали некую жидкую размазню с чаем, в обед полупустые щи и картошку на воде, в ужин кашу с волоконцами мяса. Целый день откровенно хотелось жрать. Дошло почти до забастовки. Во всяком случае, было собрание, и управляющий испугался.
После собрания в нашем питании осуществилась революция. Поварихами поставили наших девчонок. Каждый день с фермы мы стали брать по две фляги молока. Каждую неделю, если не чаще для нас резали корову. Хлеб и бакалею брали в магазине. Овощи привозили из соседнего отделения, а картошку мы брали с поля столько, сколько захотим.
Началась сытая вольготная жизнь. Выглядело это так: утром, в качестве завтрака, я к каше не притрагивался – брал кусок хлеба, на кухне зачерпывал кружкой сливки из-под крышки фляги и до обеда доживал, даже не задумываясь о еде. Я не знаю, что в обед доставалось девчонкам, но у меня в щах всегда лежал большой мосёл с мясом поверху и мозгом внутри, во втором блюде тоже мяса было больше, чем картошки, ну а про ужин уж говорить нечего. Мы могли есть хоть до утра. У нас теперь были свои поварихи, что при таких обстоятельствах архинужно и архиважно. Меня, например, закармливала на убой рыженькая Тома, Набата – Рая, ну, и т. д.