Негров почему-то было мало, не то что в соседнем УДН-е им. Лумумбы. Там, кстати, был один негр-альбинос, страшное было зрелище, доложу я вам. В видах политкорректности, обязан оговориться, что не считаю слово "негр" ругательством, /Niger – по латыни – черный/ более того просто даже не знаю чем его заменить. Афро-русский? Не правда. Ну, предположим О Фориль Мунтан у нас был афро-кубинец, а остальные кто? Афро-африканцы?
Из афро-африканцев я лучше всех знал Хайли Силасия. Он был соседом Угла по комнате в новом общежитии. Если кому-то показалось знакомым это имя, подтверждаю, да, это был родной племянник последнего императора Эфиопии Хайли Силасия Первого. Представляете? С Углом в комнате спит принц Эфиопии, потомок самого Магомета.
Вообще-то к нам в институт он попал не сразу. Сначала он приехал учиться в МАДИ, но там он здорово запил и однажды с криком "Ты меня уважаешь?" заставил одного вьетнамца выпить полный стакан водки – тому стало плохо, еле откачали. Скандал кое-как замяли и сплавили принца с глаз долой к нам в институт. Но принц был настоящий. Однажды мы пришли с Углом к нему в комнату и наблюдаем картину. Сидит наш Силасий по-турецки на кровати, а на полу в таких же позах вновь прибывшие в Россию верноподданные и, склонив головы, молчат, выражают всемерное уважение. Угол дал им пять минут на завершение церемонии, пока мы курили на лестнице. Потом заходим в комнату – принц в уединении. Угол ему:
– Силасий, сгоняй в магазин, а?
– А что? Деньги есть? Я быстро!
Справедливости ради, надо сказать, что его венценосного дядю к тому времени уже свергли с престола.
Неудачные экзамены
Надо сказать, что к чести своей, я не имел за все время обучения ни одного "хвоста" и почти всегда получал стипендию. Кроме одного семестра. Я не помню, по какому предмету получил первую тройку, но лимит в этой сессии уже был исчерпан, нужно было на последнем иметь не меньше четверки. Последним экзаменом мы сдавали Детали машин.
Предмет я знал относительно неплохо, и был уверен в себе. К профессору я относился хорошо, даже с некоторой симпатией. Это был старенький человек небольшого роста, с животиком и лицом, напоминавшим мне моего деда. Мой дед был добрейшим существом и, согласитесь, естественно, что я не мог не переносить часть его доброты на внешне похожего человека. Как выяснилось позже, я это делал напрасно. Такая внешность хороша для простого человека – крестьянина, слесаря, дворника, чуть похуже – для среднего звена. Но люди с такой внешностью, попадающие на роли профессоров, банкиров или, скажем, кинорежиссеров, как подсказывает мой жизненный опыт, крайне неприятны.
Это происходит потому, что общей суммы умственных и душевных качеств, соответствующей этой внешности, вполне достаточно для скромных ролей и совсем недостаточно для публично интеллектуального человека. Недостающий объем заполняется снобизмом или, в более понятном варианте, "чувством собственной важности". В результате человек начинает выглядеть непроходимо глупым, но совсем не замечает этого. В частности, наш профессор в докторской диссертации вывел длиннющую, очень неудобную и весьма сомнительной нужности формулу для расчета модулей зубчатых передач. Ну, вывел и вывел, бог бы с ней, если бы почти на каждой лекции он вдруг, ни к селу, ни к городу, не начинал говорить о том, какой большой вклад в науку сделал любой человек открывший Формулу. Имелись в виду такие личности, как Ньютон, Эйнштейн и наш проф. Никонов.
На прием экзамена он пришел в марлевой маске, чтоб не дай бог не заразиться от нас чем-нибудь. Я не говорю, заразиться от студентов, потому что в его группе риска находились и два его ассистента, собственно и принимавшие экзамен. Сам сидел в сторонке, на безопасном расстоянии. Билет я взял очень хороший для себя – я знал все три вопроса, особенно тот, который про подшипники. Мало того, что я проштудировал конспекты лекций (чужие, правда), просмотрел учебники, я еще и был когда-то на подшипниковом заводе в Самаре, видел там все этапы их производства.
Я заливался соловьем, отвечая на этот вопрос. Ассистенты мне сказали: нет, брат, слабо ты это дело знаешь. Как? Кто из студентов мог этот вопрос знать лучше? А мне ничего не объясняют – тройка, мол, и вали отсюда. Но мне нельзя тройку! Я стал апеллировать к профессору. Тот из своего угла сообщил, что не может навязывать своего мнения ассистентам по таким мелочам. Он скорей всего даже не слушал до этого. Я стал настаивать, но мне было отказано. Тогда я встал и пошел к профессору. Он вскочил со своего стула и стал отступать от меня, соблюдая дистанцию, но не сдаваясь.
Пока мы с ним маневрировали по аудитории, ассистенты уже внесли тройку мне в зачетку. Если до этого момента я был более чем корректен и даже с просительными нотками в голосе, то после этого я высказал им все, что я думаю о них самих и об их предмете. И в завершение, улучив момент максимальной близости к профессору, я чихнул на него, совершенно не прикрываясь руками, чем поверг его в шок и окончательно закрыл себе доступ к пересдаче и соответственно к стипендии.
Несправедливость – вот что мучает больше всего не только меня, но и подавляющее большинство людей. Не буду говорить за весь мир, но население России к несправедливости очень чувствительно. Причем, наш народ не выбегает сразу с красными флагами, как это делают, например, во Франции, он накапливает в себе обиду до тех пор, пока она сама не вырвется на свободу. И тогда всё становится на внешний взгляд "бессмысленным и беспощадным", но это только на внешний взгляд. Несправедливость – вот причина всех прошлых и будущих революций в России.
Аналогичный случай произошел у меня на экзамене по философии. Я всегда любил философию, пусть даже марксистско-ленинскую. Пришел я её сдавать с удовольствием. Я немного опоздал, экзамен уже начался, остатки группы, не вошедшие в стартовый состав, сидели в коридоре, скучали. Из экзаменационной аудитории выходит… нет, он не был профессором – то ли доцент, то ли даже старший преподаватель по фамилии Мокроусов. Он вынес десяток галстуков и попросил Ленку (назову её Купчихой) навязать узлов, сам он не умел. Он сразу ушел обратно, девчонки вроде бы взялись за дело, но у них ничего не получилось, никто тоже не умел этого делать.
Я забрал у них галстуки. Купчиха держала зеркало, а я завязал весь десяток у себя на шее модным тогда двойным узлом. Галстуки аккуратно сложили обратно в коробку, но заносить в аудиторию не решились – выйдет, сам заберет. Я почти сразу после этого зашел, взял билет и, почти не готовясь, сел отвечать. Хорошие билеты я доставал почти всегда, за очень редким исключением, применяя тульский карточный фокус, о котором я уже рассказывал.
Мокроусов, тщедушной комплекции мужчина лет пятидесяти, в потертом костюме, без галстука принимал по два студента сразу. Когда я к нему подсел, он внимательно слушал расфуфыренную длинноногую девицу, назовем её, к примеру, Жанна. Кстати, эта Жанна на Деталях машин назвала подшипник шпонкой да и о прочих науках имела весьма приблизительное представление. Она положила ногу на ногу почти совсем упразднив и без того предельно короткую юбку.
Вообще-то, девчонки на экзамены надевали длинные юбки – под этими юбками были шпаргалки, но здесь был не тот случай. Старший преподаватель сластолюбиво переводил взгляд из-под юбки Жанны на её грудь и обратно, кивал в такт той ахинее, которую она несла и, при каждом кивке гладил её верхнюю коленку, с каждым разом всё смелее и выше. С моей стороны нетактично было прерывать эту эротическую идиллию и я сидел молча, пока на меня не обратили внимания. Он расстался с Жанной с явным сожалением, поставил ей пятерку и проводил до дверей, потом только всерьез занялся мной, выслушал, не прерывая, и говорит:
– Хорошо, – и ставит в зачетку, тоже "хорошо".
То есть, как это хорошо? Этой беспробудной дуре, хоть и с длинными ногами – "отлично", а мне "хорошо"? Спорить было бесполезно, четверка уже стояла в зачетке. Я, молча встал, вышел в коридор, взял коробку с галстуками и развязал все узлы. Девчонки, еще не заходившие на экзамен, попытались отбить у меня коробку, но я шикнул на них и посоветовал спросить у Жанны, как этому козлу сдавать философию.
Примерно через месяц после описанных событий, в институт приехала комиссия по общественным наукам из МГК или даже ЦК КПСС. Мокроусов был уволен за несоответствие занимаемой должности.
Удачные экзамены
Удачных экзаменов у меня было много, благодаря моей фортуне и некоторым другим факторам, вроде карточных фокусов. Расскажу только один случай:
В развитие знаний по электротехнике у нас читались еще курсы Промышленной электроники и Автоматики. Там я уже был совершенно "не в зуб ногой". Идти сдавать автоматику, мне было всё равно, что китайский язык. Но деваться некуда – сдавать надо. Преподаватели догадывались, что нашему факультету эти предметы, в общем-то, ни к чему и разрешали на экзамене пользоваться конспектами лекций и любой литературой, учебниками, справочниками. Только на это и была надежда, я набрал с собой полбиблиотеки. Экзамен проходил в лаборатории их кафедры 30 апреля. Не помню, почему так рано. Одним из вопросов мне попал магнитный пускатель. Я добросовестно перерисовал схему из учебника. Остальные вопросы кратко законспектировал из имеющихся книг и пошел отвечать. Преподаватель просмотрел мои конспекты, покивал головой и говорит:
– Всё правильно… а теперь расскажите, как работает магнитный пускатель?
Единственное, что я мог сказать по этому поводу:
– Примерно так же, как трансформатор – У-у-у-у.
Я этого, естественно, не сказал, но сделал вид, что вот еще чуть-чуть, сейчас немножко и скажу. В этот момент врывается еще один препод из боковой двери и громко шепчет на ухо моему экзаменатору:
– Ну, ты что тут сидишь? уже по второй налили!
Сейчас уже многие не помнят и нужно объяснить. Во всех, уважающих себя организациях Советского Союза 30-го апреля, 6-го ноября и 31-го декабря проводились, как теперь говорят, корпоративы. Я уже не помню, как это тогда называлось, но это было обязательнейшее мероприятие. Перед обедом женщины строгали салаты, а мужики бежали за водкой. Не явиться на мероприятие было равносильно тому, что ты затаил злобу на весь коллектив.
– Я щас… – сказал мой экзаменатор и исчез.
Пока его не было, в одном из учебников я отыскал принцип работы пускателей – оказалось совсем не сложно. Через, действительно, совсем немного времени я начал рассказывать изрядно повеселевшему преподавателю принцип работы магнитного пускателя, но довести дело до конца не успел. Из той же боковой двери появилась нарядная дама со взбитой прической. Она склонилась к столу, внеся в суровую атмосферу экзамена запах духов, винного перегара и зеленого луку, думая, что никто её маневра не видит, ущипнула моего экзаменатора за бок, чуть повыше брючного ремня, взяла его за руку и, так и не сказав ни слова, увела. Тоже молча, жестами уводимый показал мне, что он всего на минутку.
Второй интервал получился длиннее первого. Экзаменатор вернулся уже не через боковую дверь, а через главную. Стараясь держаться непринужденно, он подошел, сел за стол, улыбнулся мне как старому знакомому и поздоровался:
– Здрась-сте. Итак? – поняв мое удивление, он собрался и продолжил, – Расскажите пожалуйста принцип работы… э… магнитного пускателя.
– Так я же… вроде бы…
– Ах, да, да, да… Превосходно, отлично! Просто отлично! – тоже самое он размашисто написал в моей зачетке, пожал мне руку и закончил наше знакомство так, – Поздравляю вас с наступающим праздником…Первое мая! – немного подумал и добавил, – и с Днем Победы!
Чем закончилась эта вакханалия для остальных ребят из группы, я не помню.
Каникулы
Каникулы – это волшебное слово. В остальное время, кроме сессий я особенно тоже не напрягался, но каникулы, есть каникулы. Я пару раз еще съездил на военные турбазы. Отец в ту пору купил катер со стоянкой на Икшинском водохранилище. Первое время возня с мотором и катание очень увлекали, потом надоело. Из серьезных каникулярных поездок не могу не рассказать о двух: про Сахалин и Прибалтику.
В конце второго курса мы с Марком, наученные горьким опытом предыдущего трудового семестра начали рекогносцировку заранее. Разведданные показали, что формируется большой отряд на Сахалин и маленький – на Курильские острова. Чтобы попасть в списки, нужно было заручиться поддержкой в комитете комсомола. Близких знакомых там ни у Марка, ни у меня не было.
Может быть, это была особенность нашего института, но все комитетчики, кого я знал, были редким дерьмом, и общаться с ними не было никакого желания. А тут – надо, что поделаешь? Артюша нас привел, к одному, взяли бутылку, тот поморщился, конечно, но принял и даже посидел с нами минут пятнадцать. Он объяснил нам сиволапым, что для того, чтобы попасть в отряд нужно чем-нибудь отличиться, в крайнем случае, нужно уметь петь, плясать или играть музыку, а выявлять все это будут в специально организованном походе. На следующий день мы были в списках походников.
Все походники были предупреждены, что водки – ни-ни. Выпить у костра и даже схоронившись в палатке – святое дело, но поехать на Дальний Восток хотелось сильнее, поэтому не взяли с собой ни капли. В походе я показал свою сноровку в установке палаток и разжигании костров. Марк взял гитару и мы с ним, как дураки трезвые, развлекали народ песнями Высоцкого и комсомольско-молодежным репертуаром. А комитетчики все напились почти до бесчувствия, но нас с Марком записали в агитбригаду сахалинского отряда.
До Хабаровска летели на уже тогда несовременном, но прекрасном ТУ-114, всё добропорядочно, культурно, вежливые стюардессы, спальные места в середина салона. Долетели замечательно, а в Хабаровске вышла задержка – Сахалин не принимал из-за глубокой облачности. Прекрасный в целом город Хабаровск (если не считать туалета в аэропорту) осточертел нам хуже горькой редьки. Мы уже истрепали все карты, когда к нам подошел летчик в форме, лихой и с черными усиками.
– Студенты?
– Да.
– Вместо груза полетите?
– Полетим!
– Возьму не больше двадцати человек.
Мы быстренько согласовали с командованием (у нас были командир, комиссар и еще какие-то раздолбаи с начальственными лычками на куртках, всё вместе это называлось "штаб"), а всего народу около восьмидесяти человек. Нас обозвали квартирьерами и благословили. Летчик со стюардом вывели нас на летное поле. У забора в ряд стояли не менее десятка самолетов никаких не грузовых, а вполне пассажирских АН-24, идем вдоль этого строя. Пилот со стюардом беседуют.
– На этом полетим?
– Нет, там унитаз сломан.
– Вот этот хороший.
– На нем приборы дурят. Нет… Во! Вот этот самый раз.
Забираемся в самолет, рассаживаемся. Летчик, не закрывая кабины, начинает заводить моторы. Корпус машины дрожит. Мне, через иллюминатор видно, как закрутился правый пропеллер. Минут через десять всё стихло, летчик вышел из кабины.
– Выгружайтесь!
– Что такое?
– Левый мотор не работает. Быстро вон в тот!
Бегом перегружаемся в соседний самолет. Начинается дождь. В этот раз завелись быстро, моторы ровно гудят. Я сижу на первом сидении, прям за пилотом. Он переговаривается с диспетчерами.
– Мариночка! Целую тебя в обе румяные щечки.
– Слышу тебя, обормот.
– Дай взлет. Я на Сахалин, рейс… – и дальше цифры.
– Ты що, с гузду зьихав? Дождь такой! Грозовой фро…
После щелчка тумблера голос диспетчера пропадает.
– Всем пристегнуться! И никаких хождений мне.
Машина срывается с места, быстро выруливает на стартовую точку. Моторы ревут. Рывок. Колеса выбивают лужи со взлетной полосы. Нос резко забирает вверх. Впереди маленький просвет в облаках, через него мы и уходим в чистое небо.
– Мариночка! Это опять я.
– Взлетел-таки, паразит!
– Будешь ругаться, вечером не зайду за тобой.
– Куда ты денешься… Возьми левее…коридор… – ну, и так далее.
Когда вышли на курс, пилот пришел к нам в салон играть в карты. Полет был скучным – моторы нудели на одной ноте иногда переходящей в зуд. У-у-у-у, з-з-з-з, у-у-у-у-у, з-з-з-з. Под крылом облака закончились, и все два часа видно было только тайгу, нарезанную блестящими полосками рек. Над самым проливом стали опять сгущаться тучи. Остров пропал. Через некоторое время в тучах появился прогал, в который было видно сушу и какие-то строения на ней. Самолет дрогнул от выпущенных шасси. Но наш пилот садиться не спешил, летал кругами.
– Вы смотрели фильм "Хроника пикирующего бомбардировщика"? – это пилот, обернувшись к нам, кричит, – Если не смотрели, сейчас увидите. Пристегнуться всем!
Самолет опрокинулся на левое крыло и заскользил боком к просвету в облаках. Я еще толком не успел испугаться, когда фюзеляж крутанулся в другую сторону. Меня вдавило в сиденье. У меня было впечатление, что перегрузка еще не кончилась, когда мы плюхнулись на взлетно-посадочную полосу.
– Всё, ребятки, можно сушить штаны, приехали.
На удивление здесь внизу дождя не было, аэропорта тоже. Был диспетчерский пункт, рядом с которым тарахтел старенький автобус. На этом автобусе нас привезли в мрачный поселок, состоящий из нескольких бараков, один из которых должен был стать нашим домом на два месяца.
На ночлег мы разместились в одной комнате. Душновато, но не так промозгло. Я проснулся на самом рассвете от холода, странного звука и осознания постоянного неудобства. Я понял, что уже неоднократно пытаюсь закрыть одеялом то голову, то ноги, при этом незакрытая часть как-то странно болит. Окончательно проснувшись, я увидел удивительный потолок. В своей середине он был белый, а ближе к краям темнел, в углах становясь совсем черным. Проснулся не только я – с разных сторон слышалась мрачная ругань. Один уже встал совсем – маленький грузин, спавший в углу, около окна. Он уже оделся и обулся, и направлялся к двери.
– Что за хрень такая? Что это так гудит?
– Спать невозможно, мать… мать… мать…
Грузин только взявшись за ручку двери, заговорил:
– Ребята, это комары… это я виноват. Ночью душно стало… ну, я окно и открыл.
И исчез за дверью подлец во избежание суда Линча.
С момента приземления на остров, стало понятно, почему цари ссылали сюда неугодных. Всё здесь было какое-то унылое и диспетчерская вышка, и эти бараки, и серый песок вокруг, и чахлые, низенькие хвойные деревца, которые, как потом выяснилось, назывались кедрачом. Поражало еще отсутствие людей. Со вчерашнего дня мы видели только двоих – шофера автобуса и тетку, открывшую нам барак. Поселок выглядел совершенно пустым. Такое было впечатление, что мы на необитаемом острове. До прибытия основной группы нам делать было нечего, и мы пошли разведывать местность. Дороги здесь на севере Сахалина все были грунтовые. Влево от сквозной аэропортовской дороги ответвлялась более узкая, уходившая в заросли кедрача. По ней мы и решили прогуляться.