- Думаю, дело в том, - осторожно сказал Мун, - что я не смелый, понимаешь, я непостоянен в своей трусости. А что тут поделаешь? Как можно быть постоянным в чем-либо, коль скоро все абсолютное опровергает друг друга? - Он умолк, надеясь получить поддержку, и обрел ее во внезапном клубе дыма из трубки О'Хары. - Я не верю в движения, - продолжил он, - потому что они присваивают себе всю истину и заявляют себя абсолютными. По той же причине я не доверяю и противоположному движению. О'Хара?… Понимаешь, когда кто-нибудь не соглашается с тобой по части морали, ты считаешь, что он на шаг от тебя отстал, а он - что на шаг тебя опередил. Но я принимаю обе стороны, О'Хара, играя в чехарду великими моральными вопросами, сам себя опровергаю и не оставляю от опровержения камня на камне, приближаясь к правде, которая должна состоять из двух противоположных полуправд. И ее никогда не достигнешь, потому что всегда найдется, что еще сказать. Но я не могу с этим покончить, понимаешь, О'Хара? Я не могу просто принять ту точку зрения, которая одобрена моралью. На самом деле я не против чернокожих, просто меня отпугивает то, как просто занять добродетельную позицию в их поддержку, невзирая на последствия. Нет ничего проще добродетели, а я не доверяю простоте. Впрочем, - сбивчиво добавил он, - я твердо верю в равенство и разумную порядочность всего человечества, независимо от расы или цвета кожи. Но я бы не хотел, чтобы моя сестра вышла замуж за чернокожего. Или китайца, или алжирца. Или австралийца, или родезийца, или испанца. Или мексиканца, или тюремного надзирателя, или коммуниста, хотя я довольно часто думаю, что в защиту коммунизма многое можно сказать… По правде говоря, я ничего не имею против кого бы то ни было. Кроме, возможно, ирландцев. Ненавижу ирландцев.
- Я-то сам из Дублина, - признался О'Хара и старчески захихикал.
- Проблема людей в том, - сказал Мун, - что почти никто больше не ведет себя естественно, все ведут себя так, как от них того ждут, как если бы они прочитали о себе или увидели себя в кино. Вся жизнь сейчас такая. Нельзя даже думать естественно, потому что для тебя уже выбрано мнение, которое ты должен выражать. Оригинальность растрачена. И все-таки тяжело отказаться от веры в неповторимость человека.
Когда он учился в интернате, его лучшего друга звали Смит. Смит развлекал себя и Муна тем, что делал из телефонных будок неприличные звонки. Одна из его жертв умело прикинулась, будто заинтересована неким непристойным предложением, и спросила имя говорящего, на что Смит гаркнул: "Меня зовут Браун". В этом было нечто, что Мун пытался уловить годами.
- Я не могу принять какую-либо сторону, - сказал Мун. - Потому что, если займешь ту или иную сторону, ты в ней растворишься. Я даже не могу соблюсти моральный баланс, потому что не знаю, что такое мораль - инстинкт или просто обман.
Мун чувствовал, что вот-вот заявит нечто, за что сможет поручиться и к чему будет возвращаться снова и снова. Когда он попытался ухватиться за это, единственное, что пришло ему в голову, - когда-то услышанный анекдот об актере.
Он в отчаянии посмотрел на О'Хару, который сидел сгорбившись и отгородившись шляпой и плащом. Казалось, ответ невозможен.
- Был один актер, - молил его Мун. Он уперся в карету, раскачивая ее. - Актер… я еще не нашел себе места, О'Хара! - крикнул он. - Понимаешь, я себя еще не вычислил. Поэтому у меня нет направления, нет импульса, и все приходит ко мне немного не под тем углом. - Он встряхнул карету, и серые вздрогнули. - О'Хара! Скажи мне, ты всегда был чернокожим, а? Я ведь раньше не видел твоего лица, так?
- Чернокожий-шмернокожий, какая разница?
- И почему ты так говоришь, это не по-настоящему, это нереально, О'Хара, почему ты так неубедителен?
- Дублинский негр должен говорить, как жиденок?
- Лорд Малквист сказал, что ты кокни.
- Вы меня в краску вогнали, - сказал О'Хара и затрясся от хохота.
Мун оттолкнулся ладонями от кареты. К нему тихо подошел осел и посмотрел на него. Уличные фонари бледнели на фоне кроваво-оранжевого мироздания, и фасад дома подхватывал тени на уступы и подоконники, выявляя подробность, которую скрывал закат. Медная табличка на камне вновь ожила, возвещая:
БОСУЭЛЛ ИНК.
Зарегистрированная компания
Мун вернулся в дом и через прихожую прошел на кухню. Включил свет. Воскресший Христос спал сидя, уронив голову на стол. Мун встряхнул его:
- Послушай, ты не заметил, какого цвета О'Хара?
Воскресший Христос таращился на Муна, пытаясь его узнать, затем его взгляд прояснился.
- Славное утречко, ваша честь.
- О'Хара, кучер.
- Негр-то? А что такое?
Мун сел за стол. Воскресший Христос потянулся, встал и подошел к окну.
- Чудесный вид.
Мун не открывал глаз.
- Пора отчаливать.
Он услышал, как Воскресший Христос открывает кран и сморкается.
- Пища в брюхе и место, чтоб преклонить голову, - сказал Воскресший Христос. - Я вас еще увижу, когда придет время, - пообещал он.
Мун слепо кивнул.
- Ну так я вас благословляю. Только вот возьму этот ломоть хлебца своему ослу.
Мун подождал, пока Воскресший Христос не уйдет, а затем, не открывая глаз, на ощупь отыскал дорогу к задней двери, открыл ее и вышел на холод. Успокоенный запахом гниющих овощей, он открыл глаза и оказался в темном огражденном дворике.
Окно кухни было заделано заподлицо с кирпичами большой прямоугольной доской. На ней белела бумажка, и Мун, приблизив к ней лицо, смог ее разобрать. Она гласила: "Петфинч-корт, южный сад" и "Панахромные фрески преобразят ваш вид из окна".
Мун почувствовал огромную благодарность. Возможно, это все объясняло. Когда он вернулся на кухню, там стоял ошарашенный Воскресший Христос.
- Ночь на дворе, - сказал он. - Меня ж гусиным перышком можно было сбить с ног.
Мун повернулся к окну и изучил вид. Теперь, когда на кухне горел свет, он выглядел не столь эффектно, но, пронизав взглядом свое отражение, он наконец смог уловить перспективу. В сумерках высились далекие серые холмы.
Когда-нибудь все это будет твоим, сын мой. В Петфинче всегда был Мун, и я знаю, что ты будешь нести наше имя с честью. Скачи во весь опор и преодолевай препятствия как мужнина. Итон будет тебе в новинку после академии мисс Бленкиншоу, но принимай удары судьбы так, как их принимал я, и играй, играй. Старина, и я хочу, чтобы ты пообещал мне: что бы ни случилось, ты позаботишься о своей матери.
Воскресший Христос тронул его руку:
- Мистер Босуэлл?
- Мун, - поправил Мун. - Босуэлл - это компания.
- Ага. И чем же вы занимаетесь?
- Последующими поколениями, - ответил Мун. - Я занимаюсь последующими поколениями.
- Последующими поколениями?
- Это побочное занятие. Я историк.
- Правда?
- Да, это, черт подери, правда, - отрезал Мун, прошел мимо Воскресшего Христа - тот двинулся следом - и вошел в пустую гостиную.
На письменном столе стояла лампа. Он включил ее и откинул столешницу, открыв нечистые, аккуратно сложенные стопки бумаги, одна из которых была много больше остальных и не такая аккуратная. Все верхние страницы были неравномерно заполнены заметками, сделанными убористым почерком.
- А у вас тут много чего, ваша честь.
- Это для книги, - объяснил Мун. - Я пишу книгу.
Он взял один лист и прочел на нем два слова:
ГРЕКИ
Греки
Еще один лист гласил: История есть продвижение Человека в Мире, и начало истории есть начало Человека. Посему
Мун скомкал оба листа и швырнул их в мусорную корзину. Пошарил в ящике, пока не нашел коробочку, почти доверху заполненную белыми карточками. Он протянул одну Воскресшему Христу, положил коробочку на место и закрыл ящик. Воскресший Христос поднес карточку к лицу и насупился на нее.
БОСУЭЛЛ ИНК.
Если вы просыпаетесь в остроумном настроении, если вы готовы поделиться с миром своей мудростью - не рассчитывайте на устное слово, не теряйте веры. Пошлите за Нашим Человеком Босуэллом, летописцем, - он проследит ваши шаги и запишет ваши слова. Последующие поколения обеспечены. Соблюдение авторских прав. Организация публикации. Две копии прилагаются.
"Я почти мертв, а никто не знает, что я когда-либо жил" - Анон.
Десять гиней в день. Работа понедельная.
- И что это?
- Тут написано, - пояснил Мун, - что я предлагаю нечто вроде жизни после смерти. Мы занимаемся одним и тем же.
- Так это вы?
- Сзади стоит мое имя. И адрес. Вот здесь, видишь? Вот чем я занимаюсь.
- Матерь Божья, прошу прощения, ваша честь.
- Не за что.
- А я думал, у вас тут бордель.
- С чего ты это взял?
Воскресший Христос задумался.
- Ей-ей, и сам не знаю.
Муну нечего было сказать. Он чувствовал себя в комнате как в ловушке, без малейшего понятия или благовидного предлога к каким-нибудь словам или действию. Он наугад двинулся к двери, проводя пальцем по предметам меблировки, пытаясь рассеять чувство, будто он изображает движение, и вышел в прихожую. Там он тоже почувствовал себя заблудившимся. Помедлив, он поднялся наверх и постучал в дверь спальни.
- Кто там?
- Я, - ответил Мун.
- Тогда входи.
Джейн и девятый граф сидели на кровати. Она разделась до пояса, а лорд Малквист держал ее правую грудь, нажимая тут и там с видом отстраненной заинтересованности, как будто пытался извлечь из нее какой-нибудь звук. Бездвижное платье Джейн распласталось на ковре: павлин, которого переехал автобус. На Муна они не взглянули. Джейн рассеянно поигрывала волосами лорда Малквиста.
Наконец девятый граф выпрямился.
- Похоже, сердце в порядке, - заключил он.
- Это не сердце, - сказала Джейн, - это грудь.
Говорила она очень серьезно.
- Я ничего не чувствую.
- Вы уверены?
- О да, знаете, не стоит носиться с такими идеями. В наши дни слишком много всего читают, вот что всему причиной.
Джейн встала, опоясала себя лифчиком, как ремнем, и повернула его задом наперед. Мун еще раз изучил ее ниспадающие волосы, лопатки, расцвеченные сине-белыми цветами груди, ягодицы, ноги и ступни. Груди скользнули вокруг тела и встали на место.
Джейн была готова расплакаться.
- У меня рак груди, - пожаловалась она Myну.
- Которой?
- Вот этой. Я чувствую уплотнение.
- Чепуха, - сказал девятый граф.
- Ее придется ампутировать, - прорыдала она.
- Куда одна, туда и вторая, - сказал девятый граф. - Асимметричное тело вульгарно и как тело, и как произведение искусства.
- О Фэлкон, вы чудовище! - весело рассмеялась Джейн.
"Мне плевать, мне просто плевать".
Джейн подняла платье и нырнула в него головой.
- Извиняюсь, - сказал Воскресший Христос.
Джейн взвизгнула и натянула на себя платье.
- Простите, - сказал, удаляясь, Воскресший Христос.
- Что это за коротышка в ночнушке?
Лорд Малквист открыл дверь и водворил Воскресшего Христа обратно в комнату.
- Не упоминайте его имя всуе, - сказал он. - Это никакой не коротышка в ночнушке. Это наш Спаситель, который вернулся. В ночнушке.
- Правда? - Она непонимающе посмотрела на него. - Похоже, у него за плечами трудные времена.
- Одни из труднейших, - подтвердил девятый граф.
- Найдите в вашем сердце прощение, ибо я говорю вам: грядет подведение итогов, исчисление грехов и возмездие за пределами понимания этой мирской юдоли, - сказал Муну Воскресший Христос.
Мун стоял, трясясь от бешенства. Он ударил Воскресшего Христа в челюсть. Воскресший Христос рухнул на постель и скатился с нее на пол.
- И давно ты подсматриваешь? - завопил Мун. - Когда ты последний раз мыл подмышки? Чего ты за мной таскаешься, кто ты, по-твоему, такой!
- Меня зовут Иисус, - ответил Воскресший Христос. - Можете бичевать меня, если хотите…
- Могу! Мне тут извращенцы не нужны! Что значит это надувательство? Давно ты мазохист? Отчего ты стал импотентом? Кто тебя сюда звал?
- Я Воскресший Христос, - сказал Воскресший Христос.
Мун вскочил на постель и метнулся через нее, стиснув руками шею Воскресшего Христа, притиснув того к стене. Воскресший Христос не издал ни единого звука, пока Мун тряс его за глотку с криком:
- Ложь! Ложь! Думаешь, я стану полагаться на тебя, я, опытный человек?
- Иисус, дорогой, не слушайте его, - посоветовала Джейн. - Нет у него никакого опыта, даю вам слово.
Мун выпустил его, но прижал своим телом к стене и прошептал:
- Меня постоянно предают. Я не верю в человека, а ты хочешь, чтобы я верил в Бога.
Когда Мун отступил от него, Воскресший Христос сполз по стенке, из его носа текла кровь.
- Бедняга, - сказал лорд Малквист, протягивая Муну свой надушенный платок, - полно, осушите слезы и перестаньте принимать все на свой счет. У всех нас есть право на покровителя, так что не завидуйте ему.
Мун затолкал кружева в рот и вгрызся в них, скрежеща зубами и высвобождая резкий аромат мускуса. Испарения душили его, и он вычихнул их через нос, извергнув масло из розовых лепестков.
- Будь здоров! - поздравила Джейн. - А теперь я попрошу вас всех удалиться, чтобы я могла надеть костюм для катания на лодке, если только вы не пообещаете не смотреть.
- Моя честь мешает мне обещать подобное, - ответил лорд Малквист. - Вставайте, ваше высочество, довольно тешить себя надеждами на муки.
- Он ведь никакое не высочество, правда?
- Семь раз отмерь, один раз отрежь.
- Я Царь Царей, - скромно сообщил Воскресший Христос. Он кое-как поднялся.
Джейн улыбнулась ему и подошла ближе.
- Мне до смерти хочется вас спросить, - сказала она, - что у вас под ночнушкой, ну, то есть вы так и ходите повсюду, а там ничего, как у шотландцев?
- Насчет шотландцев это неправда, - возразил лорд Малквист. - Они носят гульфики из шотландки и несколько слоев прочей одежды, включая водонепроницаемые комбинации до колен, чтобы отгородиться от тумана.
- Это абсолютная ложь, Фэлкон, - неожиданно резко сказала Джейн, - они голые. Это вопрос гордости, и гордецы ходят голиком. - Она стояла и смотрела на Воскресшего Христа через вуаль ресниц, тяжело дыша, прикусив нижнюю губу, пойманный в ловушку розовый язык выделялся на белом фоне. - Я знаю шотландцев, они не позволят с собой нянчиться. Они огромны. Это огромные мускулистые гиганты с мощными, напряженными мышцами, расхаживающие повсюду в своих килтах… - она плотно сжала ляжки, закрыла глаза, откинула голову - жрица, произносящая заклинания в жертвенной дымке, - в своих килтах своими огромными сильными ногами, бугристыми, как узловатая веревка, ставшими от ветра и солнца красно-коричневыми и твердыми, расставив ноги, они стоят на вершине холма, дует ветер, и их килты…
Она вдохнула сквозь зубы, и воздух тихо зашипел в теплой, омытой слюной устричной плоти ее рта. Ее руки разгладили павлиний блеск бедер, скользнули вверх, плотно прижавшись к животу, и вниз, волоча растопыренные пальцы через пах, ладонь к ладони вцепились, впились и углубились в ложбинку и разделились, туго обтянув ягодицы и спину шелком и собрав его на талии, и опять двинулись вверх, формуя грудную клетку, высоко подтолкнули груди и сплющили их в вырезе горла, пока два указательных пальца прослеживали струйку слюны на подбородке, вытекшую из-под навеса влажной губы, и втискивали кончик языка обратно в рот, обнажив острые белые зубы и погрузившись в рот до второго сустава.
Девятый граф поймал ее на лету.
- Джейн, с вами все в порядке?
- Чудесно, дорогой, просто чудесно. Можно мне сигарету?
Лорд Малквист уложил ее на постель. Ее рука нырнула в его карман за золотым портсигаром. Он открыл его, вертикально воткнул сигарету ей в рот и зажег. Она лежала смирнехонько. Четверть дюйма гелиотропа исчезла с первой затяжкой.
- Как вы себя чувствуете?
- Лучше, много лучше, дорогой Фэлкон.
Она радостно выпустила дым в сторону подозрительного и смущенного Воскресшего Христа.
- Это было чудесно, дорогой. Как вас зовут?
- Иисус.
- Ну конечно, дорогой, конечно. Ваши родители были верующими?
- Не ахти, - ответил Воскресший Христос.
- Ну, тогда они, наверно, были ужасные снобы. - Она отдала сигарету Муну. - Дорогой, ты не нальешь мне ванну?
Мун вытащил изо рта платок и протянул его лорду Малквисту.
- Оставьте себе, милый мальчик. Оставьте себе, если вы не против.
- А теперь на выход, дорогие, мне надо выбраться из этой одежды. Кто умеет делать коктейли с мятными сливками? Фэлкон, спуститесь вниз и выпейте коктейль.
- Миледи, мне и так тяжко сознавать, что я отправляюсь кататься на лодке в одежде, предназначенной для игорных столов. Я считаю, что пить мятные сливки в светло-голубом галстуке будет предательством всего, за что я ратую.
- А за что вы ратуете? - спросил Мун.
Девятый граф повернул голову и склонил ее так надменно, что мозг Муна просигналил "аристократ", и он понял, что это, возможно, первый прямой вопрос, который он задал графу о самом графе.
- За стиль, милый мальчик, - ответил девятый граф. - За стиль. Больше ничего не существует.
Джейн села.
- Дорогой, а что же вы можете пить в светло-голубом галстуке?
- Что-нибудь рыжеватое - быть может, желтое, возможно, темно-красное, - но уж никак не зеленое.