- Ну, цветов у нас много, так что спускайтесь вниз и смешайте тот, что вам по душе. И мне тоже смешайте. Я надену шелковый красно-черный костюм для катания на лодке.
- Джин, джин с тоником, водка, водка с тоником или чистый тоник. Красно-черный невозможно переплюнуть, а тягаться с ним вульгарно.
"Стиль?"
Мун сел на кровать и сгорбился, держа платок в одной руке и сигарету в другой, их ароматы легонько щекотали ему ноздри. Порезанная рука зудела, но кровь засохла. Свой платок он потерял неизвестно где.
"Все остальное существует. Реальность. Я ратую за реальность".
Это была совершенная неправда, он даже не знал, что это значит. Он ратовал за душевное спокойствие. За чистоту. За контроль, управление, порядок; за пропорциональность, превыше всего он ратовал за пропорциональность. Величины - объем и количество - должны быть пропорционально связаны с константой человеческого масштаба. Величины силы, пространства и предметов. Он напряг свой разум, подсознательно пытаясь перейти от абстрактного к конкретному, но наткнулся на нечто среднее, которым не смог пренебречь. Он мог только подпрыгивать по воле одного из многих неврозов - так чуть разболтавшееся в раме стекло в окне поезда тихонько дребезжит о сталь, пока Мун часами сидит рядом, сдерживаясь и ожидая, когда же оно разлетится вокруг него.
- Дорогой, поторопись, уже почти девять.
Мун увидел, что лорд Малквист и Воскресший Христос ушли.
- В чем дело?
- Я хочу раздеться, - сказала Джейн.
- Ну так валяй.
- Ты сказал, что нальешь мне ванну.
- Так в чем дело?
- Ни в чем.
- Давай я тебя раздену, - предложил он.
- Не глупи.
- Зубами.
- Какая необычная мысль!
- Держа руки за спиной, клянусь честью.
- Нет.
- Тогда ты раздень меня зубами.
- Что на тебя нашло?
- Я снедаем, - сказал Мун, - похотью.
- Ты отвратителен. Убирайся.
- Нет, - отказался Мун. - Я пришел заявить свои супружеские права. Я наконец пришел. Приготовься. - Он оскалил зубы.
Джейн взвизгнула и метнула в него пузырек духов, затем еще один, затем щетку для волос, пару пузырьков поменьше, несколько туфель и, наконец, золоченое зеркало восемнадцатого века, которое яростно разлетелось о его голову, словно стекло, вылетающее из окна поезда. Мун выдохнул, как будто все его тело было одним большим легким. Пружина распрямилась, пропорции восстановились. Он слепо покачивался в великом покое, рот открыт, ноги исчезли. Он понял, что именно положит миру конец.
III
Воскресший Христос ждал его в коридоре.
- Ваша честь.
Левая бровь Муна была влажной на ощупь. Когда он провел по ней тыльной стороной руки, она окрасилась кровью из пореза над глазом.
- Ваша честь, я вас чем-то подвел, а?
- Пожалуйста, не вини себя… Я хочу невозможного.
- Не на того напоролись? - спросил Воскресший Христос.
Мун изучил его лицо в поисках какого-нибудь пророческого намека, но грубые черты невинно выглядывали из волосяных зарослей.
- Думаю, да.
Он было двинулся дальше, но Воскресший Христос ухватил его за рукав:
- Сэр, у вас лицо порезано.
- Ничего страшного.
- Я бы не стал подниматься наверх в таком виде.
- Не стоит об этом.
- Понимаете, я собирался предложить вам работу.
- Работу?
- Конечно, и вы будете записывать интересные вещи - я воскрес и пришел в город, - разве это не важно записать?
- Сейчас я полностью загружен.
- Вы сможете стать пятым евангелистом, это как пить дать.
- Извини, - сказал Мун.
- Ну как хотите. Многие почтут это за честь.
- Надеюсь.
Мун посмотрел на пятно крови на бороде Воскресшего Христа, и его охватила жалость.
- Прости, что я тебя ударил, это вышло случайно.
- Совершенно верно, ваша честь, - с огромной благодарностью подхватил Воскресший Христос.
- Я хочу сказать, ты случайно заставил меня сорваться. Я злился вовсе не на тебя.
- А на кого?
- Не знаю, - признался Мун. - У меня есть список.
Воскресший Христос кивнул.
- На кого-то незнакомого, - сказал Мун. - Даже на неизвестного.
Он умолк и быстро прошел в ванную, закрыв дверь. Сломанный замок болтался на расщепленном дереве.
Оказавшись в безопасности, он дернул выключатель, и его тут же пронзил блестящий фаянс. Бок ванны обрушивался на него глыбой света. Унитаз, раковина и биде с китайскими улыбками склоняли плешивые головы. Мун рассмеялся над ними. Он открыл все краны и спустил унитаз. Вода хлынула и забурлила вокруг него, разбрызгиваясь из хромированной розы душа.
Силком затолкав их обратно в неодушевленные формы, он закрыл все краны, кроме горячего над ванной, и удовлетворенно опустился на закрытую крышку унитаза.
"Пятый евангелист, как пить дать. Мун, Матфей, Марк, Лука и Иоанн отправились спать на скрипучий диван. Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Мун отправились спать в Рождества канун. Мун, Иоанн, Матфей, Лука и Марк отправились спать в общественный парк. (Воскресный хор детей, взывающий к мнемонике, которая сохранит живым мое имя в больших голых классах с приколотыми к стенам акварельными рисунками.) Матфей, Мун, Иоанн, Марк, Лука отправились спать в дом старика. (Очерченные крошеным мелом солнечные лучи, канонада крышек от парт, домой к ленчу и захват в свои руки штурвала, управляющего миром.) Если есть хлеб с маслом и пить чай в одно и то же время, вкусишь от детства. Ты помнишь, как безопасно было быть ребенком".
Туалетная бумага упала на пол и размоталась через комнату плоской лентой. Мун закрыл глаза, но безрукая-безногая груда в зимнем пальто ожила в его разуме и поползла через улицу, словно распоследнее насекомое. Окурок обжег ему пальцы и упал на пол.
Раздался резкий треск, и в дверном проеме появился смущенный девятый граф.
- О! Простите, милый мальчик.
- Ничего страшного, - ответил Мун. - Я просто наливаю ей ванну.
- Именно, друг мой, именно. На мгновение я подумал, что вы опорожняетесь, что бы это ни значило, - я так понимаю, это проделывают с наполненными сосудами, но, со своей стороны, заявляю, что совершенно ничего в этом не смыслю. Вы наверняка знаете, что Малквисты и прочие семейства равного нам стиля и происхождения выделяют и порождают путем умственного процесса, секрет которого передается в крови.
- Нет, не знаю, - признался Мун.
- Естественно, мы об этом не распространяемся. Вы забыли заткнуть пробку.
Лорд Малквист наклонился к ванне. Вода зашумела в другой тональности. Мун бесцельно поднялся со своего сиденья. Лорд Малквист занял его место.
- Благодарю вас, милый мальчик. Вы порезали себе лицо.
Мун посмотрелся в зеркало над раковиной. Открыл горячий кран, но вода не потекла, поскольку набиралась ванна. Он смыл кровь холодной водой и промокнул рану платком лорда Малквиста. После этого порез выглядел не так страшно, но его жгли духи.
- Ваша жена говорит, что вы пишете книгу.
- Да, работаю над одной, - признался Мун.
- Очень рад это слышать. Я тоже пишу одну: небольшую монографию о "Гамлете" как об источнике книжных названий - тема, которая ни в малейшей степени меня не интересует, но я хотел бы оставить после себя тонкий и бесполезный томик, переплетенный в телячью кожу и заложенный ленточкой. Я поиграл с идеей написать о "Шекспире" как об источнике книжных названий, но это было бы трудоемкое предприятие, итогом которого стал бы пухлый громоздкий предмет… Пусть лучше моя книга будет непрочитанной, чем неизящной, понимаете? Вам легко пишется?
- Пока что нет, - ответил Мун. - Я еще не собрал материал.
- А меня это ужасно тяготит. Моя проблема заключается в том, что я не заинтересован ни в чем, кроме себя. А из всех литературных жанров автобиография - самый дешевый. Я становлюсь гораздо счастливее, вкладывая свое "Жизнеописание" в ваши руки.
- Зачем вы ее пишете? - спросил Мун.
- Я вам объясню, милый мальчик. Долг художника - оставить мир украшенным каким-нибудь пустячным и совершенно бесполезным орнаментом. Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто я был всего лишь элегантный бездельник. А зачем вы пишете книгу?
- Я люблю записывать, - сказал, поразмыслив, Мун.
- Да, но почему история мира?
Мун задумался. Поначалу он вовсе не собирался писать историю мира, он всего лишь хотел исследовать свою собственную историю и причины, которые ее определяли. Остальной мир вторгался цепной причинно-следственной реакцией, бесконечность которой приводила его в ужас; его преследовало видение миллиардов скрытых взаимосвязанных вещей, ведущих к простейшему действию, видение себя самого, поправляющего галстук, что было результатом последовательности действий, уходящей в предысторию и начавшейся со сдвига ледника.
- Лично я, - заявил девятый граф, - считаю, что вы избрали неверный путь.
Мун смотрел, как его отражение в зеркале вытирает со лба кровь.
- Какой, в конце концов, смысл такого труда? - вопросил девятый граф.
"Смысл такой, что если пять путешественников на дороге между Лимой и Куско будут переходить мост короля Людовика Святого, когда он обрушится, а ты хочешь узнать, случайно или осмысленно мы живем и умираем, и по этой причине решишь рассмотреть жизни этих пяти путешественников, дабы выяснить, почему это произошло именно с ними, а не с кем-нибудь еще, то надо быть готовым вернуться в Вавилон, ибо все уходит корнями назад, к началу истории мира".
Но сказал он следующее:
- Мне нравится писать о чем-то, что имеет края, где оно останавливается, а не продолжается дальше и не становится чем-то еще. - Что тоже было правдой.
- Боюсь, вы добром не кончите, милый мальчик: у вас диковатый взгляд. Вы должны научиться у меня, что нельзя принимать все на свой счет. Я чувствую прилив назидательного настроения - записная книжка у вас при себе?
Тут Мун вспомнил:
- О'Хара негр?
- Полагаю, нечто в этом роде.
- Но какой негр?
- Ну, милый мальчик, негр есть негр, вы так не считаете?
- Нет, - ответил Мун.
- Вообще-то я не верю в тонкие различия, если только они не касаются меня лично. Какой именно негр О'Хара, для меня ничего не значит. Скажем, что он негр-кучер. - Он доверительно наклонился к Муну. - Если честно, я положил глаз на кучера цвета бледной слоновой кости, потому что представлял его в иссиня-черном и полагал, что это будет довольно эффектно, понимаете, но тот, на кого я имел виды - бледный, как лилия, мальчик с чудесным характером, - боялся высоты. Как только он оказывался на козлах, то начинал плакать и у него шла носом кровь, к чему я вовсе не стремился, - это же все равно что разъезжать по городу в компании плаксивого индейца. А потом я сообразил, что чернокожий будет вполне прилично смотреться в горчичном одеянии, и повысил О'Хару до его нынешней должности, и все бы ничего, если бы только лошади не пытались чуточку больше его понять. Ему, разумеется, придется оставить этот пост… Уж не знаю, кто будет следующим. Вы не считаете, что какой-нибудь китаец будет выглядеть слишком желтым в черном с серебром?
- Но О'Хара… я хочу сказать, что вы из него делаете… например, то, как он говорит?… все выходит наперекосяк, понимаете, я пытаюсь уловить… Он действительно католик, или иудей, или кто?
- Ну вот опять вы взялись за свои тонкие различия…
- Но на самом деле никто так не говорит, это непоследовательно.
- Разумеется, ведь он же негр, не так ли?
- Африканский?
- Нет-нет, он ирландский негр, - ответил девятый граф. - Мой отец выиграл его в Дублине на конской выставке.
- Выиграл?
- В нарды у печально известного графа Силлены. Разумеется, тогда он был немногим старше юнца.
- Сколько ему сейчас?
- Сейчас он уже умер.
- О'Хара?! - чуть ли не в слезах воскликнул Мун.
- Нет-нет, печально известный граф Силлена. Тогда он только-только унаследовал титул, но был печально известен с двенадцати лет.
- Чем?
- В основном нардами. Вы лучше все это записывайте, пока я говорю. Ничто не звучит более веско, чем повторенный экспромт.
- Но О'Хара, - упорствовал Мун. - Вы говорили, что он кокни.
- Кокни? Боже правый, нет, в О'Харе нет ничего от кокни, кроме, разумеется, остроумия.
Мун посмотрел на девятого графа сквозь поднимающийся пар, но не смог уловить намека на шутку или розыгрыш. Он хотел верить, что смущающие его пороки были преднамеренными, но они доходили до него скучными, случайными, пригодными только для той реальности, которая почему-то опять от него ускользала. Он отыскал ручку и место в записной книжке, но, когда принялся писать, разбавленные от влажности чернила расплылись в бледную кляксу восемнадцатого века.
- Сколько мы уже исписали?
Мун показал половину записной книжки.
- Боже правый, неужто я говорил так много, а вышло так мало? Ничего страшного, что такое небольшая трата времени после сорока лет незаписанных афоризмов? Кстати, - сказал он, - Воскресший Христос поведал мне, что просил вас поработать на него.
- Я сказал ему, что уже полностью занят.
- Именно так, но мне пришло в голову, что было бы недурно, если бы я время от времени с кем-нибудь беседовал в противовес бесконечным и довольно капризным суждениям об искусстве и жизни - вы сами неважный спорщик, но я уважаю вашу профессиональную отстраненность, - так что завтра можете взять его с собой. Он развлечет нас своей семейной историей, доколе ему хватит изобретательности. Как бы там ни было, это меня развеет и, надеюсь, подчеркнет мои высказывания - я чувствую, что мои penséesбыли немного сбивчивы там, где они должны быть четкими, вы не согласны?
- У него нет десяти гиней.
- У вторых сыновей они редко водятся. Но я об этом позабочусь.
- Очень хорошо, лорд Малквист.
Девятый граф серьезно обозревал стену. Вскоре он сказал:
- Знаете, мистер Мун, я не могу вынести мысли о том, что переживу свое состояние, а поскольку я трачу его быстрее, чем старею, то чувствую, что вся моя жизнь - самоубийство… Если я хочу оставить какую-нибудь запись о своем существовании, то мы встретились как раз вовремя.
Мун промолчал. Лорд Малквист закрыл кран, и тишину воды нарушила более глубокая тишина, которая по сравнению с ней показалась Муну богоподобной, предваряющей некое откровение, - ветер, голос, пламя, какой-нибудь намек, который объединит все загадочное и разрешит это для него. Джейн ударила его по голове несессером.
- Не обращайте на меня внимания, дорогие, - сказала она, закрывая дверь. - Что вы тут замышляете? Ого, как горячо!
Она открыла холодный кран и налила из якобы римской керамической фляги ароматического масла, которое тут же вспенилось белыми подушками.
- А ну-ка отвернитесь!
- Миледи, если мое присутствие вас смущает, молю вас, закройте глаза.
Лорд Малквист все же отвернулся. Мун тоже начал поворачиваться, но, вспомнив о своем статусе, продолжил поворот, пока опять не оказался лицом к ней, как раз когда она поддернула халат, чтобы присесть на биде, поэтому, решив, что сначала был прав, он продолжил поворачиваться, пока не оказался лицом к стене, в каковой момент во внезапной ярости опять вспомнил о своей супружеской привилегии и повернулся еще на сто восемьдесят градусов и тут же со стыдом признал, что определенные интимные мелочи в конце концов священны, поэтому завершил круг, закрыв себе в наказание глаза, почувствовал головокружение, открыл глаза и понял, что повернулся слишком сильно. Закрыл глаза, попытался повернуться в обратную сторону и спиной вперед рухнул в ванну.
"Оглохнув и ослепнув, бултыхаюсь в мягкой белой теплыни. Если это смерть, пускай себе наступает".
Но его слишком быстро выудили.
- У меня закружилась голова, - объяснил он.
- Нисколько не сомневаюсь… чем ты занимался?
- Ничем, - ответил Мун. - Я пытался смотреть то в одну, то в другую сторону, все перепутал и упал.
"Пусть это станет моей эпитафией".
Он встал, смахивая пену с одежды.
- Дорогой, это уж слишком.
Джейн выскользнула из халата, весело улыбнулась лорду Малквисту и вступила в пену, выпрямив спину и вытянув руки, словно собиралась погрузиться по шею. Она наклонилась зачерпнуть пригоршнями мыльной пены и скромно задрапировала себя ею, перед тем как с улыбкой повернуться к ним:
- Ну вот! Как вам мой купальный костюм?
- Он идеален, миледи. Более художественной двусмысленности я и не надеюсь увидеть. - Девятый граф набрал еще пены и украсил ею Джейн, возмещая ущерб, причиненный лопнувшими пузырьками. Он отошел, чтобы полюбоваться еще раз. - Не могу поверить, что вы были рождены, - скорее уж сотворены, как Венера Анадиомена, выходящая из волн!.. Вы не согласны, мистер Мун?
Джейн прыснула и обдала их мыльными брызгами. Она села в ванну и откинулась, обезглавленная пеной.
Мун взял одно из больших белых полотенец и вышел обратно в спальню. Ковер темнел от влаги там, где он проходил. Повсюду валялись осколки разбитого зеркала. Он сел на кровать и снял туфли с носками. Кровать намокла там, где он сел, поэтому он поднялся. Снял всю одежду, завернулся в полотенце и встал перед зеркалом, закутав полотенцем тело и голову. Посмотрел на себя.
"Вполне себе святой, господи ты мой боже. Говорю вам, я не прерву свой пост, покуда британцы не вернут мне мою страну, высокочтимый сэр".
Это ошибка. Он содрогнулся при мысли о сорока миллионах голодающих со вздутыми животами, натянул полотенце на лицо, закусил свежую ткань, пахнущую прачечной, и ожил. Зазвонил телефон.
- Алло, - сказал Мун.
- Мари?
- Нет.
- Мари дома?
- Не вешайте трубку.
Мун вышел на лестницу и наклонился через перила:
- Мари!
- Храни вас Бог, ваша честь!
- Я не тебя зову, - сказал Мун.
- Здесь больше никого нет.
- Хорошо, - сказал Мун.
Воскресший Христос искоса улыбнулся ему, сжимая высокий бокал с зеленой, мерцающей льдинками жидкостью. Он вскинул большой палец и подмигнул всем лицом:
- Редкостная штука, ваша честь.
Мун вернулся к телефону:
- Алло.
- Мари?
- Нет. Я могу ей что-нибудь передать?
Короткая пауза.
- Мари ведь здесь живет? - спросил голос в трубке.
- Она здесь работает, - ответил Мун.
- Да, понимаю. Я звоню по ее объявлению.
- По объявлению?
- Я бы хотел заскочить. На уроки, понимаете?
- Уроки?
- По французскому. Исправительные.
- Извините, - сказал Мун. - Ее сейчас нет.
- Так. А еще кто-нибудь есть?
- Еще кто-нибудь?
- Какая-нибудь другая девушка?
- Вы имеете в виду Джейн?
- Да, сойдет.
- Она моя жена.
- А… Ну, это ведь вам решать, не так ли? Я заскочу.
- Она не знает французского, - сказал Мун. - Только то, что учила в школе.
Пауза подольше.
- В школе?
- Да. Вы ее друг?
- Не совсем. Но я в полном порядке, не волнуйтесь. Она ведь исправительная?