* * *
Мать мерными движениями месила тесто в самаре, в том самом, подаренном бабушкой. Я подбрасывал солому в очаг и слушал неторопливые разговоры аксакалов. Видимо, я устал за день, разомлел у огня и сам не заметил, как начал дремать. Вдруг ощутил резкую, жгучую боль в ноге. Открыл глаза и вижу кровь между первым и вторым пальцем на правой ступне. Я не успел даже испугаться, как мать сунула мне в руки кочергу и строго прошептала: "Не спи! Слушай, что люди говорят". И только тут понял: это ведь она ткнула острым концом кочерги мне в ногу. Сон как рукой сняло. Я не заплакал. Боялся, что если разревусь, то гости все заметят и разойдутся по домам. Мать осторожно, чтобы не видели аксакалы, взяла щепотку золы и присыпала рану. Кровь сочиться перестала, но зато между пальцами стало жечь, словно туда уголь сунули. Но я и тут сдержался, не вскрикнул и не заплакал.
А старики продолжали мирно беседовать. Один из них, такой длиннобородый и щупленький, искоса глянув на меня, произнес:
- Тут уже прозвучало четыре предания о наших предках. Но я мог бы рассказать еще три.
- Расскажите. Просим вас, уважаемый!
Так вот, - начал этот старик величаво, размеренным голосом, приняв позу, подобающую человеку, повествующему о деяниях предков. - Первое из этих преданий мой дед… забыл рассказать моему отцу. Второе - мой отец забыл рассказать мне. А третье забыл я сам. Все дружно засмеялись.
- Да, почтенный рассказчик, вы истинный потомок своего рода.
- Это точно, - согласился лукавый старец.
Все вновь расхохотались. Засмеялась и моя мать. И мне сразу стало легче.
Из рассказов аксакалов:
- Однажды хивинский хан вызвал к себе поэта Бердаха и так сказал ему: "Говорят, что ты слагаешь хорошие песни. Чем кружить соколом по степям, не лучше ли тебе стать соловьем в моем саду?"
И тогда поэт Бердах так ответил хивинскому хану: "Уж лучше кружить соколом по степи, чем оказаться курицей в твоем супе…"
- По велению того самого хана всех каракалпакских биев пригнали связанными в Хиву после того, как ханское войско подавило восстание нашего батыра Ерназара Алакоза. Привели пленников к хану, и он долго их разглядывал, все выискивал кого-то. Заметил это ханский воевода и говорит:
"О повелитель. Все предводители каракалпаков тут".
"А где Бердах?"- спросил хан.
"Но он ведь не бий, - оправдывается воевода, - и не вождь племени, и человек не знатный, не родовитый…"
"Кабы я был таким поэтом, то ни к чему бы мне и родовитость! - крикнул в гневе хан. Но тут же осекся и добавил повелительно:- До тех пор пока не приведен ко мне Бердах, не поверю, что усмирили черношапочников…"
- Мудрость гласит: "Истинный поэт - уста своего народа…"
- Если устами поэта говорит народ, значит, устами его молвит все человечество. Разве не так?
- В тот раз ханские нукеры все же схватили Бердаха и привели его в Хиву. Хан сказал ему: "А ну, сочини песню и восславь мои победоносные подвиги". Но Бердах отказался.
Тогда хан велел посадить поэта в зиндан… А стражники зиндана решили посмеяться над Бердахом и кричат ему:
"Эй, поэт! Каково тебе теперь? Место достойное тебя?"
А он им отвечает:
"Мне и теперь лучше, чем вам! Мое место достойней вашего".
"Это почему же?"- спрашивают стражники.
"А потому, что издревле известно: человек достойный лучше сам будет мучиться, чем мучить других…"
- Ц-ц-ц, - зацокал языком один из старцев. - Вот мудрость так мудрость, что значит - поэт!
- А ведомо ли вам, почтенные, как в тот раз поэт Бердах избежал казни? Коли неведомо, то слушайте.
Уразумел хан хивинский, что в сундуке знаний Бердаха всегда сыщутся такие слова, кои смогут разбередить сердца даже бесчувственных стражей зиндана. А посему не отважился хан долее томить поэта во глуби подземелья и повелел сызнова воротить его во дворец свой.
Порешил хан хивинский дух поэта сломить. И того ради заставил он поэта долго стоять в присутствии своем, покуда сам он поглощал в несметном количестве различные яства. Насытившись, молвил хан:
"Ведомо ли тебе, для чего приказал я вызволить тебя из темницы и призвать пред очи мои?"
"Тот, кто вознамерился отрубить голову, не станет отрезать язык, а потому скажу, - молвил поэт. - Ты призвал меня, дабы освободить меня".
От слов таких дерзостных злость ударила хану в лицо, но скрыл он это. Улыбкой смягчил суровость лица своего и молвил:
"Освобожу тебя, коли сможешь исполнить повеление мое. А нет - пеняй на себя. Быть тебе повешенным".
"Воля ваша, - ответствует Бердах, - но дабы не отреклись вы от слов своих, прошу произнести веление не с глазу на глаз, а прилюдно".
Засмеялся хан и повелел немедля всей свите и челяди ханской явиться пред ним. Явились они. И сызнова хан вопрошает:
"Теперь согласен выслушать повеление мое?"
"Согласен!"- молвит Бердах.
"А коли согласен, то внемли. Повелю я вынести мешок мелко толченного сахара. Повелю я взвесить сей мешок предварительно, А как только нагрянет шквал, так слуги мои развеют тот сахар по пескам моего Хорезма. Соберешь весь сахар за год - быть тебе свободным. Но помни: коли не достанет хоть одного мискала - не сносить тебе головы".
"Сахар сей смогу собрать я не то что за год, а за неделю, ежели сможете дать мне помощников".
"Почему бы и не смочь, - горделиво ответствует хан хивинский. - Все в моей воле. Любая живая душа в Хорезме мне подвластна. На кого укажешь, тому и повелю идти к тебе в помощники. Проси!"
"Прикажите созвать всех муравьев, обитающих в ваших владениях. Повелите тем муравьям помочь мне, и воля ваша будет исполнена".
Померк взором хан хивинский, помрачнел, удрученно склонил голову свою и тихим голосом изрек:
"Иди. Ты свободен…"
- Ц-ц-д, - вновь зацокал тот же старец и с тем же нескрываемым восторгом повторил:- Вот поэт так поэт! Вот ведь какие слова нашел! А!..
- Да, какие только великие люди не являлись на этом свете. Помните, как сказал Машраб: "В сердце своем уместил я мир безграничный, но самому мне места нет в мире бескрайнем".
"После смерти моей не подавайте нищим на помин моей, души, я при жизни отдал им все, что имелось в душе", - говорил Махтумкули.
- "Если тяготы народа ты готов взвалить на плечи, если хочешь чаще плакать, хочешь радоваться реже, становись тогда поэтом", - говорил Бердах.
- А Жиен Жрау говорил: "Моя судьба - судьба народа. Судьба народа - моя судьба…"
- Однажды правитель города Чимбая решил провести состязание молодых поэтов. Среди всех ему больше прочих приглянулся молодой Бердах. Он так понравился правителю Чимбая, что тот даже расщедрился и отсчитал Вердаху целых пять золотых монет. До того часа Бердах никогда не держал в руках столько денег. Он обрадовался, конечно, и совсем уж было собрался покинуть двор правителя, да в это время ввели стражники на двор бедного рыбака в изодранной одежде.
"Почтенный правитель славного нашего города Чимбая, - сказал один из стражников. - Этот рыбак привозит рыбу с Арала, сегодня он осмелился заломить цену выше той, которую вы назначили".
"Всыпать ему десять палок", - приказал правитель.
Тут вступился Бердах. -
"Почтенный правитель славного Чимбая, - сказал он. - Вы только что одарили меня пятью золотыми монетами за стихи, которые вам понравились. Но этот человек - мой отец Гаргабай. Когда бы он не ловил и не продавал рыбу и на вырученные деньги не обучал меня, тогда бы и я не смог достичь той степени совершенства, чтобы своими стихами порадовать вас. Не наказывайте Гаргабая, а велите найти и наказать его отца, который не смог обучить своего сына, и потому он вынужден оставаться всю жизнь простым рыбаком".
"Эх, Бердах! - воскликнул восхищенно правитель, - Ну и язык у тебя! Ну и ум у тебя! Хвала тому роду, хвала тем родителям, что наградили тебя таким даром! Эй, стражники! Живо отпустите отца поэта. И подарите ему от меня дорогой халат!"
- Да, слово, сказанное к месту, как райский бальзам. От любых хворей вылечит.
- Слово, сказанное не к месту и не ко времени, падает как камень на голову, может и покалечить, и прибить насмерть…
- Есть слова, что как воздух в кулаке. Пока держишь, вроде что-то есть. Как раскрыл - фьють! Ничегошеньки…
- А есть слова как крылья. Сами на воздух возносят, на небо поднимают…
- Пусть земля будет пухом поэту Бердаху. Он всегда умел найти нужные слова…
- Дай, бог, нашим внукам тот путь, по которому шел Бердах не спотыкаясь…
Я до того увлекся рассказами аксакалов, что даже боль в ноге перестал ощущать. Я ждал от старцев новых и новых сказаний, легенд и притч и помню, что впервые в жизни с завистью нескрываемой, но высокой подумал: "Эх, кабы и мне стать таким же поэтом!"
Наверное, все это было, как говорится, написано у меня на лице, потому что дедушка, лишь глянув на меня, без труда прочел мысли внука и, помолчав, вдруг обратился к гостям:
- Почтенные аксакалы, посмотрите на моего старшего внука Тулепбергена и скажите, разве не может так случиться, что станет он поэтом, когда подрастет?
Все старцы разом обернулись ко мне.
- В какой класс ты ходишь? - спросил один из них.
- В третий.
Старец, сидевший в углу и по большей части хранивший молчание, дольше других рассматривал меня. Его белая и пушистая, как хлопок, борода закрывала полгруди и начиналась почти от самых глаз. Его глаза были огромными, каждый почти в детскую ладошку. Он глядел прямо, не мигая, и под его взглядом я невольно потупился. А он повел речь тихо и неторопливо:
- Когда мне было столько же лет, сколько теперь этому мальчику, я сложил стихи. Первые стихи в своей жизни. Я прочитал их своему отцу, и отцу моему эти стихи очень понравились. Обрадовался мой отец и в тот же день повел меня к поэту Бердаху.
Мы пришли, и я увидел человека худощавого, узколицего. Борода его была редкой и начинала серебриться. Я прочитал ему мои стихи. Он их слушал внимательно. Выслушав, сказал: "Мальчик, сложить стих - это значит попять жизнь. А жизнь понять трудно. Слова в стихах надо связывать так же, как в жизни связаны огонь и вода, день и ночь, цветок и колючка, смех и слезы, ты и я. Всякий, кто живет на свете, по-своему понимает жизнь. Всякий зрячий может сказать: "Я смотрю на мир двумя глазами". Но если это скажет поэт, то любому должно быть ясно, что видит он жизнь очами любви и очами дружбы. Всякий, если он не колченогий, может сказать: "Я стою на земле двумя ногами". Но если это скажет поэт, то любому должно стать ясно, что поэту опорой на этой земле - любовь и дружба. Поэт говорит те же слова, какие говорят и другие люди. Но в каждом слове поэта должно быть больше смысла, чем в словах других людей. Иначе он не поэт".
Услышав это, отец мой отказался от мысли просить благословения для меня у Бердаха и, простившись с поэтом, поспешил домой, прихватив меня. А я с тех пор понял, что слагать стихи - не мое дело.
- Да, - согласился другой гость, - стать поэтом не каждый может. Всем известно, что Махтумкули в детстве три дня ночевал под мостом, по которому прошли тыщи человек. И только после этого на третье утро он проснулся поэтом.
Все умолкли, и молчание длилось, как мне показалось, невыносимо долго.
Но опять выручил дедушка. Его все эти речи, похоже, нисколько не смутили. Он не собирался отступаться от своего намерения:
- Мой внук Тулепберген, коли на то пошло, может просидеть под мостом не три дня, а целую неделю. А жизнь - ну что ж, - она и есть жизнь. Это такая штука, которую любой рано или поздно понимает. Пусть по-своему, но ведь понимает. Я, скажем, понял ее лишь в пятьдесят лет. А случилось это так… Вот послушайте.
Рассказ моего дедушки. Был у меня друг, и дружили мы с самого малолетства, хотя жили в разных концах аула и были ничуточки не схожи меж собой. Я любил игры, любил слушать рассказы и предания, сам рассказывать обо всем, что видел, тоже любил, а он - молчун, вечно чем-то озабочен, куда-то спешит. Но кому не известно, что в жизни часто так случается: ничем не схожи люди, а тянет друг к другу.
В детстве мы виделись часто, но говорили редко, хотя мне нравилось, как он рассуждает, и он считался с моим мнением.
Когда из мальчиков превратились в джигитов, стали встречаться реже. Я его окликал: "Эй, Мурат, давай побеседуем". Он говорил: "Подожди, Хаким. Некогда. Мне нужно заработать на калым. Вот женюсь, тогда и побеседуем".
Прошли годы, он женился, и я тоже. Завидев его, изредка я напоминал: "Мурат, давненько мы с тобой не сидели рядом и не говорили толком". Он отвечал: "Сейчас не время, Хаким. Дети у меня маленькие. Вот поставлю их на ноги, тогда и наговоримся всласть".
Вновь прошли годы. Мои дети выросли, я решил, что и его тоже. Пошел навестить друга детства. Прихожу и узнаю, что Мурат умер. "Эх, жизнь", - сказал я себе. А потом подумал: "Каждый сам для себя решает, что она такое и из чего должна состоять". И надо каждого человека благословить на ту жизнь, которую он сам для себя выбирает.
Вот я и хочу, - продолжал дедушка, и голос его стал торжественным, - просить вас, достопочтенные аксакалы, оказавшие честь нашему дому, благословить моего внука Тулепбергена на жизнь поэта.
Опять настала тишина. Нарушил ее все тот же хлопкобородый старец, сидевший в углу.
- Любое благословение может с годами обратиться в проклятие, - сказал он, и голос его прозвучал из-под мягкой бороды тихо и невнятно, как из-под одеяла. - В детстве, если я помогал кому-то, мне говорили: "Живи долго, сынок". Или же говорили мне: "Многих лет тебе, мальчик". Я радовался. Еще и потому радовался, что мать моя умерла рано. Я ее почти не помню. Наверное, люди желали мне долгих лет искренне. Их предсказания сбылись. Живу я давно, очень давно. Больше уже не хочу. Жизнь лишилась радости, когда я пережил жену и всех сверстников своих. Я проклял свое долголетие, когда пережил последнего из сыновей моих. Я в тягость внукам и правнукам. Себе в тягость. Мои ноги меня не держат. Руки мои трясутся. Ложку не могу до рта донести. Свет глаз моих померк. Половина звуков мира не проникает в уши мои. Болят мои внутренности. А я все живу…
Все сидели притихшие и втянув головы в плечи, словно на каждого взвалили камень непомерной тяжести. А старец продолжал:
- Хакимнияз, твой сонливый внук, кажется, слушает наши речи лишь потому, что его мать, а твоя сноха кольнула кочергой его ногу. Спроси у него, Хакимнияз. Спроси своего внука, хочет ли он быть поэтом?
Услышав о дреме, я начал покрываться пунцовыми пятнами стыда и сейчас, хоть нога все еще болела, был несказанно благодарен матери за то, что она разбудила меня. Хочу ли я стать поэтом? Да, конечно, конечно, еще как…
- Хочу.
- Ну что же, - старейший из аксакалов с трудом сел на подушки, - Если так, то не кляни наше благословение потом, когда оно станет тебе в тягость. Поднимите меня.
Пока гости помогали ему встать, дедушка растормошил спящего отца, разбудил бабушку, примостившуюся в углу между внучат, поднял Арухан. Моя мать тоже поднялась со своего места. Встал и я.
- Ну, кочегар, раскрой свои ладони. Старец стоял прямой и высокий, как минарет.
- Да не падут слова наши на землю. Да вознесутся они к небесам. Благословим Тулепбергена, внука достопочтенного Хакимнияза и первенца его сына Каипбергена, на жизнь поэта.
Потом аксакалы провели ладонями по лицам, от щек к подбородку. Мы последовали их примеру.
Когда гости разошлись, я на одной ноге вприпрыжку добрался до своей кошмы, но заснуть долго не мог. Все думал о том, что такое жизнь и как я - поэт - теперь должен сказать об этом, чтобы в каждом моем слове непременно оказывалось больше смысла, чем в таких же словах других людей. Я думал об этом, пока не почувствовал, что боль в ноге поутихла, зато начала болеть голова.
Так закончился этот день, оставивший след в моей памяти, в моей жизни. А еще след на ноге. Шрам между пальцами я вижу каждый вечер, когда мою ноги, перед тем как лечь спать.
14
Итак, что же такое жизнь? Найдется ли на свете человек, который не задумался бы над этим вопросом? Найдется ли тот, кто дал бы на этот вопрос исчерпывающий ответ? Есть ли в мире человек, у которого не болела бы голова, когда он размышлял над загадками жизни? И вот ведь странность: чем больше о ней - о жизни - думаешь, чем больше о ней знаешь, тем непонятней она кажется.
Известно, что все в мире разделено попарно. У каждого предмета свой напарник-антагонист, у каждого явления - своя противоположность. Слияние противоположностей и порождает жизнь - движение, энергию, продолжение, целостность, - иначе говоря, порождает бесконечность существования.
Мужчина и женщина - родят ребенка.
День и ночь - совместно создают сутки.
Между противоположно заряженными полюсами - возникает ток.
Смех и слезы сменяют друг друга, но без них и жизнь не в жизнь.
Есть люди, схожие как две капли воды, как две искры костра.
А есть: один - вода, другой - огонь.
У всего на свете две стороны. Но не будь одной из них, жизнь не стала бы односторонней, она бы просто прекратилась, кончилась.
Так что же такое жизнь?
Один из простейших ответов: жизнь - это срок от рождения до смерти.
Но для каждого из существ эти сроки скоротечны, а жизнь длится миллионы лет. Каждый приходит и уходит, но оставляет что-то после себя. Этим "что-то" и держится жизнь.
Жизнь наследуется. Нам от предков в наследство досталась земля в целости и сохранности, значит, и нам надлежит, передать ее потомкам в полной исправности. Но разве только это надлежит нам сделать? Разве наш долг ограничивается лишь этим?
Жизнь - это сближение человека с человеком, поколения с поколением, народа с народом.
Жизнь - это любовь человека к человеку, поколения к поколению. Любовью к потомкам держится жизнь, но без любви к предкам она тоже немыслима.
Жизнь моя начнется
После моей смерти,-
говорил Бердах.
"Жизнь нужна человеку, чтобы умереть за счастье своего народа, потому что каждый должен уподобить свою жизнь весне, дающей возрождение всему живому", - говорил своим соплеменникам Ерназар Алакоз.
Из беседы аксакалов:
- …Сама по себе жизнь не станет весной. Весна для дехканина - самая работа. Без работы и жизнь не расцветет…
- Если будет сплошь весна да весна - это тоже плохо. А как же лето, осень, зима? Нет, не зря в году четыре времени. Не зря и в жизни четыре поры…
- Земля, что стелется степью, мечтает вздыбиться горой. А земля, что горами топорщится, мечтает степью разостлаться. Это тоже жизнь…
- А как же иначе? Высока гора, да зябко на вершине. Все снег да снег круглый год. А низинная земля хоть и плоская, но зато она то в снегу, то в цвету. Если подумать об этом, то есть тут что-то и с людской жизнью схожее…