Все древние посвященные имели совершенно точные понятия об этом втором зрении. Для примера можно привести Эсхила, который заставляет тень Клитемнестры говорить: "Посмотри на эти раны, твой дух может видеть их; когда мы спим, дух обладает более проницательным зрением; в великий день не охватывают ли смертные несравненно более обширное поле зрения?"
Прибавим, что эта теория ясновидения и экстаза прекрасно согласуется с многочисленными опытами, произведенными учеными и медиками в наше время над сомнамбулами и ясновидящими всякого рода [27] . Мы попробуем, сообразуясь с этими современными опытами, дать краткую характеристику различных психических состояний, начиная с ясновидения и кончая каталептическим экстазом.
Состояние ясновидящего транса есть психическое состояние, одинаково отличающееся и от сна, и от бодрствования. Вместо того, чтобы уменьшаться, способности человека во время такого транса повышаются поразительным образом. Его память становится более точной, воображение – более живым, ум – более быстрым. Более того, новое чувство, принадлежащее уже не физическому организму, развивается в нем.
Он не только воспринимает мысли гипнотизера, что бывает и при явлениях внушения, которые необходимо причислить уже к явлениям сверхфизическим, – но ясновидящий может читать мысли присутствующих, видеть сквозь толстые стены, проникать за сотни километров в дома, где он никогда не бывал, и в интимную жизнь людей, которых никогда не знал. Глаза его закрыты и не видят ничего, но дух его видит несравненно дальше и лучше, чем открытые глаза, и свободно проносится – по всей видимости – в пространстве [28] .
Таким образом, если ясновидение с точки зрения тела – состояние аномальное, то с точки зрения духа это состояние вполне нормальное, только поднятое на высшую ступень. Ибо сознание ясновидящего стало глубже и кругозор его несравненно шире. #человека осталось то же, но оно перешло на высший план, где его взор, освобожденный от ограничений физических органов, охватывает несравненно более широкие горизонты [29] .
Следует заметить, что некоторые сомнамбулы, подвергаясь пассам магнетизера, чувствуют себя залитыми волнами все более и более яркого света, тогда как пробуждение кажется им тягостным возвратом в темноту.
Внушение, чтение чужих мыслей, способность видеть на расстоянии – это уже факты, доказывающие независимое состояние души, и они переносят нас выше физического плана Вселенной, не заставляя нас покидать этот план.
Ясновидение отличается бесконечными разновидностями и являет собою гораздо большее число состояний, чем бодрствующее сознание. По мере того, как человек поднимается по ступеням ясновидения, явления становятся все более редкими и все более необыкновенными. Приведем лишь главные из этих состояний. Созерцание прошедшего (retrospection) есть видение прошлых событий, сохраненных в астральном свете. Прорицание (divination) есть предвидение будущих событий или путем проникновения в мысль живых людей, содержащую зачатки будущих поступков, или под высшим оккультным влиянием, когда в живых образах развертываются перед душой ясновидящего будущие события. В обоих случаях это – проекции мыслей в астральном свете. И, наконец, экстаз , который можно определить как созерцание духовного мира, где добрые и злые духи являются ясновидящему в человеческих образах и общаются с ним.
При этом кажется, что душа действительно унеслась из тела, которое коченеет и носит все внешние признаки смерти. Человеческие слова не могут передать – по уверению испытавших экстаз – красоту и великолепие этих видений, и чувство невыразимого единения с Божественной сутью, которую они переживают в это время.
Можно сомневаться в реальности этих видений, но не следует забывать, что раз способности души даже в состоянии ясновидящего сна обостряются в такой сильной степени, логика требует допустить, что в более высоком состоянии душа способна видеть и более высокую реальность.
В будущем люди признают за трансцендентными способностями человеческой души великое общественное значение и поставят их под контроль науки, опираясь при этом на воистину всемирную религию, открытую для всех истин. И тогда наука, обновленная истинной верой и духом милосердия, будет уверенно ориентироваться в тех сферах, где умозрительная философия бродит в наше время ощупью и с завязанными глазами.
Да, наука сделается зрячей и мощной в той мере, в какой в нее будет вливаться любовь к человечеству. И возможно, что "как раз через двери сна и сновидения", как говорил Гомер, возвратится изгнанная нашей цивилизацией и безмолвно плачущая под своим покрывалом божественная Психея, чтобы снова овладеть своими алтарями.
Но как бы то ни было, различные явления ясновидения, наблюдавшиеся учеными и медиками XIX столетия, бросают новый свет на роль прорицаний в древности и на множество феноменов, с виду сверхъестественных, которыми наполнены летописи всех народов. Конечно, необходимо отличать среди них вымыслы от истины, галлюцинации от истинных видений.
Экспериментальная психология наших дней учит не отбрасывать факты, которые находятся на пределе возможных проявлений человеческой природы, а изучать их с точки зрения проверенных законов.
Если ясновидение есть способность души, нельзя выбрасывать пророков, оракулов и сивилл в область суеверия. Предсказания могли практиковаться в древних храмах по определенным методам, в целях социальных и религиозных. Сравнительное изучение религий и эзотерических преданий доказывает, что основы этих методов были всюду одинаковы, хотя применение их видоизменялось до бесконечности.
Искусство предсказания потеряло свое значение из-за того, что испорченность нравов вызвала всевозможные злоупотребления с одной стороны, а с другой стороны потому, что прекрасные явления в этой области возможны лишь через посредство людей исключительной духовной высоты и чистоты.
Искусство прорицания, как оно являлось в Дельфах, покоилось на тех же основах, и вся внутренняя организация храма основывалась на этом искусстве.
Как и в великих храмах Египта, прорицание у греков состояло из искусства и из науки. Искусством являлось проникновение в отдаленное прошедшее и будущее посредством ясновидения или пророческого экстаза; наука состояла в вычислении будущего на основании законов мировой эволюции. Искусство и наука взаимно контролировали друг друга.
Мы не будем говорить о той науке, которая древними называлась генефлиология (предсказание по гороскопу), по сравнению с которой средневековая астрология лишь плохо понятый отрывок; упомянем только, что в нее входила эзотерическая энциклопедия, примененная к будущей судьбе народов и индивидуумов. Очень полезная в смысле общих соображений, она оставалась довольно проблематичной в применении. Лишь первоклассные умы были способны пользоваться ею. Пифагор проник в глубину этой науки, когда находился в Египте. В Греции она владела менее полными и менее точными данными; и наоборот, ясновидение и дар прорицания были в Греции развиты довольно сильно.
Из истории известно, что дельфийские прорицания происходили с помощью женщин, и молодых, и старых, которые носили название пифий и играли пассивную роль ясновидящих-сомнамбул. Жрецы давали толкования, переводили и приводили в порядок их прорицания, часто запутанные и неясные.
Современные историки не видят в дельфийских оракулах ничего иного, кроме эксплуатации народного суеверия с корыстными целями. Но кроме серьезного отношения всего античного просвещенного мира к искусству прорицания при дельфийском храме, в пользу прорицания говорят также многие оракулы, приводимые Геродотом, как например, относящиеся к Крезу и к битве при Саламине.
Как и все в мире, искусство это имело свое начало, свой расцвет и свое увядание. Под конец и сюда примешались обман и испорченность, о чем свидетельствует царь Клеомен, который подкупил главную жрицу Дельф, чтобы лишить Демарата царского трона.
Плутарх написал трактат, в котором старался выяснить причины упадка оракулов. И этот упадок признавался всем античным обществом большим несчастьем.
В ранние эпохи искусство прорицания производилось с религиозной искренностью и с научной глубиной, которые поднимали его на высоту истинного священнодействия. На фронтоне храма виднелась следующая надпись: "Познай самого себя", а на входной двери – другая: "Да не войдет сюда никто с нечистыми руками". Эти слова говорили каждому входящему, что страсти, ложь и лицемерие не должны переступать через порог святилища и что внутри храма божественная правда должна царить без всякой примеси.
Пифагор явился в Дельфы после того, как обошел все храмы Греции. Он оставался некоторое время у Эпименида, в святилище Юпитера; он присутствовал при олимпийских играх; он стоял во главе мистерии Элевсиса, где иерофант уступил ему свое первенствующее место. Всюду встречали его как имеющего власть; ожидали его также и в Дельфах. Искусство прорицания приходило там уже в упадок, и Пифагор решил возвратить ему его силу, глубину и обаяние.
Он появился в Дельфах не столько для поклонения Аполлону, сколько для просвещения его жрецов, для воспламенения их энтузиазма и для пробуждения их энергии. Действовать на них – значило действовать на душу самой Греции и подготовлять ее будущее.
К счастью, он нашел в храме чудное орудие, словно подготовленное для него Провидением.
Молодая Феоклеа принадлежала к коллегии жриц Аполлона. Она происходила из семьи, в которой звание жреца было наследственным. Впечатление от величественного святилища, священные церемонии и торжественные гимны, праздники Аполлона пифийского и гиперборейского питали ее юность.
Она была, вероятно, одной из тех молодых девушек, которые питают отвращение к тому, что привлекает всех остальных. Они не любят Цереру и боятся Венеры, ибо тяжелая земная атмосфера тревожит их, и физическая любовь, смутно предчувствуемая, кажется им насилием над душой, уничтожением их целомудренного существа.
И наоборот, они необыкновенно чувствительны к таинственным влияниям, к астральным воздействиям. Когда луна освещала темные рощи вокруг Кастальского источника, Феоклеа видела повсюду скользящие белые тени. При дневном свете она слышала голоса. Когда она глядела на лучи восходящего солнца, их световые вибрации погружали ее в экстаз и ей слышались невидимые хоры. И в то же время она была совершенно равнодушна ко всем внешним проявлениям культа; статуи богов оставляли ее совершенно безразличной, но она испытывала ужас при жертвоприношении животных.
Она ни с кем не говорила о видениях, которые нарушали ее сон. Она чувствовала с предвидением ясновидящей, что жрецы Аполлона не обладают тем высшим светом, в котором нуждалась ее душа. Но они, со своей стороны, наблюдали за ней, желая склонить ее к роли пифии. Она же чувствовала себя как бы притягиваемой к высшему миру, который оставался закрытым для нее. Кто были эти боги, от которых на нее веяло неземным дыханием? Она хотела знать это прежде, чем слепо отдаться им. Ибо большие души испытывают всегда потребность сознавать ясно даже и тогда, когда отдаются высшим силам.
Весь внутренний облик Феоклеи заставляет предвидеть, какое таинственное предчувствие и какое глубокое потрясение должны были взволновать ее душу, когда она впервые увидела Пифагора и услышала его выразительный голос, раздававшийся под колоннадами святилища Аполлона… Она почувствовала присутствие посвященного, которого ждала ее душа, она узнала своего Учителя.
Она хотела знать; и она узнает через него. А этот внутренний мир, который она носила в себе, он наконец раскроется перед ней его силою!
И он, со своей стороны, должен был узнать в ней с присущей ему проницательностью ту живую и тонко вибрирующую душу, которую он искал для передачи своей мысли и для внесения нового духа в храм. После первого же взгляда, которым они обменялись, после первого сказанного слова, невидимая цепь связала жреца Самосского с молодой жрицей, которая молча слушала его, жадно воспринимая каждое его слово. Не помню, кто сказал, что лира начинает вибрировать, когда поэт подходит к ней. Так узнали друг друга Пифагор и Феоклеа.
На восходе солнца Пифагор вел продолжительные беседы со жрецами Аполлона, носившими название святых и пророков.
Он потребовал от них, чтобы и молодая жрица была допущена к этим беседам и была посвящена в его тайное обучение. Таким образом она могла пользоваться уроками, которые Учитель давал ежедневно в святилище.
Пифагор достиг в то время полной зрелости. Он носил белые одежды по-египетски и пурпурную перевязь на лбу. Когда он говорил, его серьезные, глубокие глаза проникали в душу собеседника, вызывая в нем глубокое волнение, и самый воздух вокруг него казался более легким и проникнутым духовностью.
Беседы Самосского мудреца с высшими представителями греческой религии имели очень важное значение. Вопрос шел не только об искусстве прорицания и о вдохновении, но и о будущем Греции и о судьбах всего мира. Знания и силы, которые он приобрел в храмах Мемфиса и Вавилона, придали ему высший авторитет. Он имел право говорить как власть имеющий с руководителями Греции, и он выполнил это со всею силою своего гения и со всем энтузиазмом осознанной миссии.
Чтобы просветить и подготовить их сознание, он начал их знакомить со своей юностью, с перипетиями своей борьбы и с египетским посвящением. Он говорил им о Египте, усыновившем Грецию, древнем и неизменном, как покрытая иероглифами мумия в глубине его пирамид, но владеющим в своих склепах тайнами народов, языков и религий. Он развернул перед их глазами мистерии великой Исиды, земной и небесной, матери богов и человечества. Он провел их через все необходимые испытания и под конец дал им проникнуть вместе с собою в светлую область Осириса.
Вслед за тем, он раскрыл перед ними тайны халдейских магов, их оккультные знания, сохранявшиеся в массивных храмах Вавилона, где они вызывали живой огонь, в котором появлялись образы демонов и богов.
Слушая Пифагора, Феоклеа испытывала потрясающие ощущения. Все, что говорил он, отпечатывалось огненными буквами в ее сознании, и все это казалось ей одновременно и необычным, и знакомым. Обучаясь у него, она точно вспоминала забытое. Слова Учителя заставляли ее перелистывать страницы Вселенной, словно страницы книги. Боги не являлись более перед ней с человеческим ликом, но в своей истинной сущности, которая создает формы и дает душу этим формам. Она возносилась и опускалась вместе с ними в пространстве.
Иногда ей казалось, что она выходит из своих границ и расплывается в бесконечности. Таким образом воображение ее проникало в невидимый мир, и те следы его, которые она находила в своей собственной душе, говорили ей, что в нем – истинная реальность, а физический мир не более чем одна видимость. И она чувствовала, что ее внутренние глаза скоро раскроются, чтобы непосредственно читать в невидимом.
С этих высот Учитель возвратил ее внезапно на землю, заговорив о несчастиях Египта. Развернув перед ее сознанием все величие египетской науки, он показал затем, как Египет подвергся вторжению персов, какие ужасы проникли в Египет вместе с полчищами Камбиза, как разрушались храмы, сжигались на кострах священные книги, как убивались и разгонялись жрецы Осириса, как чудовище персидского деспотизма собрало под свою железную руку все варварские азиатские племена, явившиеся из центра Азии и из глубины Индии для того, чтобы ринуться на Европу. Да, этот растущий циклон должен был разразиться над Грецией так же неизбежно, как из скопившихся в воздухе туч неизбежно появляется гроза.
Могла ли раздробленная Греция противостоять этому страшному напору? Народы не могут избежать своей судьбы, если они не бодрствуют беспрерывно и неослабно. И сам мудрый народ Гермеса и его Египет, не разрушился ли и он после шести тысяч лет процветания?
Жизнь Греции, красавицы Ионии, должна быть еще скоротечнее!… Придет время, когда солнечный бог покинет этот храм, когда варвары разрушат его, так что не останется камня на камне, и когда пастухи поведут свои стада пастись на развалинах Дельф.
При этих мрачных пророчествах лицо Феоклеи изменилось. Она склонилась к земле и, охватив руками ближайшую колонну, с остановившимися глазами, погруженная в свои внутренне видения, походила на гения скорби, плачущего над погибшей Грецией.
"Но, – продолжал Пифагор, – эти тайны должны быть погребены в глубине храмов. Посвященный привлекает смерть или отдаляет ее по своему произволу. Образуя магическую цепь соединенной силы воли, посвященные могут воздействовать и на продление жизни народов. От вас зависит задержать роковой час, от вас зависит процветание Греции, вы можете вызвать в ней сияние Аполлона. Народы формуются по воле своих богов, но боги открываются лишь тем, которые их призывают.
Что такое Аполлон? Глагол Единого Бога, вечно проявляющийся в мире. Истина есть душа Бога, а свет есть Его тело. Мудрецы, ясновидящие и пророки видят Его; обыкновенные люди видят лишь тень Его. Прославленные духи, которых мы называем героями или полубогами, пребывают среди этого света. Вот истинное тело Аполлона, этого солнца посвященных, и без него не совершается ничто великое на земле. Подобно магниту, привлекающему железо, мы нашими молитвами, словами и деяниями привлекаем божественное вдохновение. От вас зависит осиять Грецию глаголом Аполлона, и тогда Греция преобразится в бессмертном свете!"
Подобными речами Пифагор старался внушить жрецам Дельфийского храма их великую миссию. Феоклеа поглощала эти речи с молчаливой и сосредоточенной страстью. Она видимо преображалась под чарами мысли и воли Учителя. Среди изумленных старцев она стояла, вся – вдохновение и духовный восторг, с глазами расширенными и сияющими, словно перед ней проносились чудные видения светлых духов.
Однажды она погрузилась в глубокий ясновидящий сон.
Пять старших жрецов окружили ее, но она не чувствовала их прикосновения и не отзывалась на их голоса. Пифагор приблизился к ней и сказал: "Встань и иди, куда посылает тебя моя мысль. Ибо отныне ты будешь пифией!"
При звуке голоса Учителя дрожь пробежала по ее телу, но глаза ее оставались закрытыми. Она видела внутренним взором.
– Где ты находишься? – спросил Пифагор.
– Я поднимаюсь… все выше и выше.
– А теперь?
– Я плаваю в свете Орфея.
– Что видишь ты в будущем?
– Великие войны… медные люди… белые победы… Аполлон возвращается в свое святилище, и я буду его голосом!… Но ты, его посланник, ты покинешь меня… И ты понесешь его свет в Италию.
Ясновидящая с закрытыми глазами говорила еще долго, и звук ее голоса был музыкальным, прерывающимся, ритмичным. Затем – внезапные рыдания, и она упала, как мертвая. Так вливал Пифагор свое чистое учение в ее сердце и настраивал его подобно лире для восприятия дыхания богов. Поднятая им на такую высоту вдохновения, она и для него стала факелом, при свете которого он мог измерять свою собственную судьбу, проникать в возможное будущее и направляться в безбрежные пространства невидимых миров. Это животрепещущее доказательство истинности его учения поразило жрецов, вызвало в них энтузиазм и оживило их веру. Отныне храм имел вдохновенную пифию и жрецов, посвященных в божественные науки и искусства. Дельфы могли снова стать центром жизни и духовной деятельности.