Берл неловко поерзал на сиденье. Прошло уже несколько дней после разговора с Чико, а он все никак не мог собраться с духом, чтобы рассказать Кольке о гелиной беременности и о девочке, которую она родила в апреле 92-го в тюрьме Неве-Тирца. Просто не мог. Если уж его самого так поразило это неожиданное известие, то трудно было представить, каким потрясением оно могло стать для Кольки. Кроме того, Берл беспокоился не только за своего партнера, но и за других - того же Чико, например. Кто знает, в какие дикие формы выльется страшная энергия дополнительного удара, который он должен обрушить сейчас на Колькины плечи. Получалось, что Геля не просто уехала от него тогда, четырнадцать лет назад - она уехала, беременная его ребенком, уехала, зная об этой беременности и скрыв ее от него. Почему?
Берл снова беспокойно заерзал.
- Да не переживай ты так, Кацо, - добродушно сказал Колька. - Подумаешь, испугался… Ее бы любой испугался. У меня вон до сих пор сердце в пятках. Даже из кабины выйти не смог. Прямо чудо-юдо какое-то, а не баба.
"Чудо-юдо… - подумал Берл. - Сам-то ты тоже то еще чудо-юдо. Эх, если бы можно было не рассказывать…"
Но оттягивать дальше решительный момент не представлялось возможным. Так или иначе он все узнает от своей землячки… лучше уж предупредить заранее, сейчас, пока они вдвоем и ситуация более-менее под контролем, пока он чувствует себя должником, пока…
- Геля была беременной, Коля, - выпалил Берл. - Родила здесь девочку в апреле. Через пять месяцев после приезда.
- Девочку? - переспросил Колька.
На губах у него застыла все та же добродушная, немного смущенная усмешка, с которой он только что уговаривал Берла не слишком расстраиваться из-за забавной трусости, проявленной обоими перед лицом чудовищной Танки.
Берл вздохнул. Уж кому-кому, но ему, чья профессия, собственно говоря, и заключалась в том, чтобы наносить и получать удары, Колькино состояние было знакомо во всех деталях. Вот человек. Еще секундой ранее он занимался чем-то обычным, рутинным, пребывал в полурасслабленном состоянии покоя, полусна, сидел в кафе, прогуливался по набережной, лежал на траве, глядел в небо, плавал в море… и вдруг - удар. Сокрушительный, неожиданный, страшный - пулей, кулаком, чугунной многотонной гирей - прошибающий насквозь, достающий до сердца, потрясающий тело до последней клеточки и душу до последнего обрывка самого дальнего воспоминания - Удар!
В этом случае, если удар и впрямь очень силен, сознание просто отказывается принимать неприемлемую реальность. Не зря ведь она названа "неприемлемой", правда? Так ребенок закрывает глаза в наивной надежде на то, что несчастье исчезнет, сгинет, рассосется само собой, что надо лишь немножечко подождать… зато потом, открыв глаза, можно будет снова увидеть маму, море, небо, траву, набережную и кафе… - все, как прежде.
Так и получается, что ребра уже сломаны, пробитое сердце уже пропустило свой первый такт, а человек все еще хранит на лице тень прежней улыбки, еще несет ко рту чашку, еще вытягивается в прозрачной воде, еще делает шаг, намеченный им за мгновение до того, как произошло непоправимое… которое все-таки произошло, да-да, и нечего изображать из себя целку - открывай ворота, спотыкайся, тони, падай мертвым лицом в разливающийся по белоснежной скатерти кофе, уже не видя ни кофе, ни скатерти, ни моря, ни неба… ничего.
- Коля, ты это… полегче, ладно? - неловко сказал Берл и взял Кольку за руку. - Дело-то давнее… зато, смотри, у тебя, наверное, где-то дочка живет. Может, даже здесь. У меня вот нету, а у тебя есть. Мы ее найдем, ты не бойся. Обещаю, слышишь?
- Что? - переспросил Колька, отнимая у Берла свою руку и с удивленным выражением лица принимаясь рассматривать ее, как совершенно новый для него предмет. - Что ты сказал?
- Мы ее найдем, - повторил Берл.
- Нет, до этого. Ты что-то сказал до этого. Скажи это снова.
- Ты все расслышал правильно, - мягко возразил Берл. - Зачем тогда повторять? О! Смотри: идут. Йалла, выходим. Встречай землячку.
Он с облегчением вышел, оставляя Кольку наедине с его расколовшимся надвое миром. Танки ломилась на площадку сквозь низкий кустарник, пыхтя и шумя, словно дивизион лучших в мире пустынных бронемашин "Меркава". За ней поспешала другая женщина, казавшаяся ребенком на фоне огромной подруги. Дойдя до кресла, они разделились: Танки величественно заняла место на своем раздрыганном троне, а женщина продолжила движение в направлении Берла. Одетая в полунищенскую рвань, она выглядела лет на пятьдесят, может больше. Не доходя нескольких шагов до Берла, женщина остановилась и раскрыла объятия.
- Ну наконец-то! - воскликнула она на иврите. - Сто лет не видались! Почему раньше не заходил?
- Ээ-э… да как-то все не до того было… - отвечал по-русски слегка ошарашенный Берл. - А мы разве знакомы?
Женщина распахнула щербатый рот и сморщилась в гримасе, которая, видимо, должна была изображать приветливую улыбку.
- Сто процентов! Я уже всю страну перетрахала, и не по одному разу, - она продолжала говорить на иврите, причем акцент, если и был, то скорее иракский, как у Танки. - Но если ты еще не объят, то тем лучше. Новичкам - особые скидки. За мной, солдат! Родина-Мать зовет!
Два последних предложения она прокричала по-русски, и, притопнув выцветшими до белизны теннисными тапками, вскинула вверх правую руку с воображаемым мечом - в точности, как скульптура Родины-Матери на Мамаевом кургане. Тут только Берл понял, что Родина-Мать, по обыкновению, изрядно пьяна.
- И впрямь похоже… - сказал он с уважением. - А как тебя в детстве звали, мамаша? Не всегда же ты "каменным гостем" работала?
Но его уже никто не слушал. Родина-Мать вдруг резко уронила руки и теперь смотрела мимо Берла, сразу как будто сдувшись.
- Коля… - тихо произнесла она, обращаясь к неподвижному профилю, застывшему в открытом окне автомобиля. - Да ведь это же Коля Еремеев! Коля! Коленька!
Колька не реагировал. Берл подошел и открыл дверцу.
- Коля, выходи, неудобно. Земляки все-таки… четырнадцать лет не виделись. Поздоровайся с Родиной…
Колька послушно выбрался из машины и встал, опустив руки и слепо оглядываясь по сторонам. Женщина суетливо переминалась рядом, очевидно, решая, броситься ли сразу к нему на шею или немного повременить, и в итоге решила не бросаться вообще, застеснявшись собственной непотребности. Она осторожно взяла Кольку за плечи обеими руками и тихонько потрясла, повизгивая от избытка чувств, как собака, встречающая вернувшихся домой хозяев.
- Ты меня узнаешь, Коленька? Нет? Ну посмотри внимательней… нет? Это же я, Люся Маминова… Люся!.. неужели не помнишь?
Колька смотрел непонимающе, не узнавая, отворачивался.
- Я Люся! - настаивала женщина упавшим голосом. - Мы же сколько лет… в одной школе… как же ты… Люся…
Колька вдруг кивнул, будто что-то вспомнив.
- Дочка… - протянул он удивленно и в свою очередь положил руки на Люсины плечи. - Дочка. Как же так, Люся?
Женщина всхлипнула.
- Зачем ты так? - сказала она, высвобождаясь, чтобы вытереть слезы рукавом блузки. - Понятно, что дочка. Все мы дочки. А ты сам не сын? Я, если хочешь знать, матери деньги до самой ее смерти посылала. Мне себя упрекнуть не в чем, понял? На похороны не поехала, это да… не поехала… а куда мне такой - на похороны?..
Она пошатнулась, махнула рукой, и, размазывая по щекам слезы, двинулась назад, к Танке. Берл догнал ее, обнял за плечи.
- Погоди, Люся… Тут, понимаешь, такое дело. Он ведь вовсе не о том говорит. Не в себе он, понимаешь? Только сегодня узнал, что у Гельки ребенок был от него, вот и ходит, как мешком ударенный. Не обижайся, слышишь?
- Отстань! - с ревом отмахнулась от него женщина. - Отстань!.. на похороны… не поехала…
- Эй, ты, ма?ньяк! - Танки угрожающе привстала со своего кресла. - Оставь ее в покое!
Берл отпустил Люсю и беспомощно вздохнул. Он чувствовал себя полным идиотом в этой экзотической компании наштукатуренного чудовища, рыдающей шалашовки и оглушенного до бессознательного состояния Кольки. Вот ведь влип… что же делать-то? Пока Берл в растерянности топтался на месте, Люся добралась до Танки и до ее кресла. Продолжая всхлипывать, она опустилась на колени, запустила руку в раздрыганные поролоновые недра и, недолго покопавшись прямо под благосклонно взирающей на нее подругой, вытащила литровый пузырь дешевой водки. Со стороны могло показаться, что бутылка появилась не из кресла, а прямо из необъятного Танкиного зада. Все так же пошатываясь, Люся вернулась к машине.
- Закрой тачку и пойдем на берег. Поговорим, как люди…
Берл взял под руку безразличного Кольку. Следуя за Люсей, они пересекли площадку для парковки и двинулись вдоль обрыва по разбитой грунтовой дороге. Слева тянулся покосившийся проволочный забор; справа высились кучи строительного мусора. Дорога была густо усыпана сплющенными пластиковыми бутылками из-под напитков - словно листьями, опавшими с диковинных деревьев. Потом забор кончился, сменившись регулярно расставленными столбиками с надписью на четырех языках: "Спуск строго воспрещен!" Дойдя до одной такой надписи, Люся сунула бутылку подмышку и начала осторожно спускаться.
- Да отпусти ты меня, - сказал вдруг Колька. - Не рассыплюсь, не бойся.
Песок на пляже был мелким, мягким и приятно прохладным. Море сдержанно урчало мелкой волной, обозначая горизонт дальними огоньками грузовых судов и рыбацких лодок.
Женщина села прямо на песок, поставив бутылку между колен. Колька и Берл пристроились напротив.
- Ну что, ребятки, со свиданьицем… - Люся открутила пробку, сделала глоток и передала бутылку Берлу. - Сначала вы рассказывайте. Как меня нашли? Неужели какая-то из девочек вернулась?
- Никто не вернулся, - глухо ответил Колька, глядя в песок. - Никто.
Люся кивнула, ничуть не удивившись.
- Вот-вот. Тогда как?
- Через Рашида, - сказал Берл, морщась от отвратительного сивушного вкуса. - Коля, на-ка, подлечись… Он ведь потом тут нарисовался. Ты знала?
- Нет. Знала бы, нашла бы… - Люся хихикнула. - Ну теперь-то его, поди, уже никто не найдет?
- Вышли на Чико, - продолжил Берл, игнорируя Люсин вопрос. - От него - к тебе. Вот и все. Теперь твоя очередь. Где сейчас Геля?
Люся снова отхлебнула из горлышка, пожала плечами.
- Не знаю. Давно мы уже потерялись. Чико купил нас четырех: Гелю с Викой, меня и еще одну Люську. Тех, что остались у бедуинов, я с того дня не видала. Но они вас, наверное, и не интересуют. Кого они вообще интересуют? - она горько усмехнулась. - Интересуют, пока в них суют. Трудись, падла, пока передок не лопнет, а лопнул - подыхай на свалке. Теперь лежат, небось, где-нибудь в песках за Беер-Шевой…
- Слышь, Люся, я тебя здесь не оставлю, ты не сомневайся, - сказал Колька, глядя в сторону. - Ты мне только с Гелькой помоги.
- Да я ж вам говорю - не знаю. Когда тот маньяк Вику зарезал, нас сразу в полицию забрали - всех троих… потом в тюрягу, потом поселили в Тверии, типа, как свидетелей, до суда. Там и жили несколько месяцев, там она и родила.
- Родила… - эхом повторил Колька.
- Ага. Ты, значит, не знал… Да мы и сами не знали. Только тогда и открылось, когда живот вырос. Дура она, конечно. А кто не дура? Я что - не дура?.. - она забрала у Берла бутылку и сделала очередной глоток. - А у нее еще и шок был тяжелый. Так нам Сара объяснила. Они тут, чуть что, так в шок впадают. Для нас это обычная жизнь считается, а для них - шок.
- Сара? - переспросил Берл.
- Психолог. К ней от полиции психолога приставили, для душевной помощи. Звали ее Сара. Хорошая старушечка, из религиозных. К Гельке привязалась, все сидела с ней, разговоры разговаривала. Вернее, говорила-то она, а Гелька молчала, как пень. То есть совсем, глухо, ни слова. Иногда головой кивнет - и на том спасибо. И не только с Сарой, но и в полиции, и даже с нами… Разве что по ночам иногда речи толкала. Во сне, горячо так, быстро, ни черта не разберешь. Только так и знали, что не онемела, а просто говорить не хочет. Не хочет - что тут такого? Вот я - почему говорю? - Потому что хочу. А она не хотела, вот и все.
- Поэтому мы с Люськой к ней особо не приставали. А Сара - та все время кудахтала: шок да шок. А какой шок, ядрена курена? Жизнь это, мальчики, жисть-жистянка… Что-то вы совсем не пьете… или разучились? Когда-то ты, Коляша, таким бойцом был… - Люся присвистнула.
- Был… - эхом откликнулся Колька. - А как ее назвали?
- Кого?
- Ну… девочку… - последнее слово он выговорил с очевидным трудом.
- Догадайтесь с трех раз… - ухмыльнулась Люся.
- Вика, - сказал Берл, скорее утвердительно, чем вопросительно.
- Конечно. Тогда-то, после родов, речь к ней и вернулась. Правда, односложно так: да, нет… спасибо, пожалуйста… пеленка, горшок… На суде она уже чего-то отвечала.
- А Сара? - спросил Берл. - Сара куда делась?
- Да никуда не делась. Продолжала на Гельке виснуть. Целыми днями вместе сидели. Правда, теперь все поменялось: говорила все больше Гелька - примерно, как во сне, быстро и неразборчиво, а бедняжка Сара слушала. Не знаю, чего она там понимала. У нее ведь русский смешной такой был, старорежимный. Вроде, родилась-то она в России, но уехала очень давно. Когда-то говорила, даже книжки читала, а потом забывать стала за ненадобностью. А как сюда в начале девяностых из Союза повалили, пришлось вспоминать. Вот она на Гельке и вспоминала.
- Что было на суде?
Люся пожала плечами.
- А ничего особенного. Всем все заранее ясно было. Маньяк вышел кругом виноват - зарезал Вику, напарника, а до Гельки не добрался. С его собственным ранением, правда, неувязка получалась. Сам себя он так пырнуть ну никак не мог. Да и вообще, на рукоятке Гелькины отпечатки нашли. В общем, я уж не помню, какую они там на следствии историю сочинили. Важно, что выходила наша Гелька чистой, как первый снег. Самооборона и так далее… - она покачала головой и развела руками. - Жертва насилия.
- Ее тоже… - начал Колька и остановился, не договорив.
- Изнасиловали? - продолжила за него Люся. - Нет. На Гельке не было ни царапинки. Кроме шока - ничего. Шок!..
Она цинично ухмыльнулась.
- Ты, я вижу, девушка недоверчивая, - заметил Берл. - А что говорила Геля на суде?
- А ничего! - Люся снова ухмыльнулась. - Шок, сами понимаете. За нее прокурор говорил. Так говорил, что все слезами заливались. В общем, не знаю, кто Гельку надоумил, но сыграла она, как по нотам.
- Дура ты, Люська, - глухо сказал Колька, вставая. - Дурой была, дурой и осталась.
- Куда уж мне до вас, умников, - сварливо отозвалась Люся. - Я в своей жизни еще никого не зарезала. И от мужа своего с ребенком в брюхе не сбегала.
Колька вздрогнул, как от удара, но промолчал.
- А дальше что было? После суда? - вмешался Берл, торопясь перевести разговор в более безопасное русло.
- Дальше - больше! - объявила Люся, пьяно взмахнув рукой. - Дальше разошлись наши пути. К нам-то с Люськой никто душевной помощи не приставлял. После суда… Мы, понимаешь ли, мил-человек, нужны были им до суда, во время суда и для суда. А после суда - пожалте туда… куда не ходят поезда…
Она хихикнула.
- Понимаешь, на Чико тоже хотели дело сшить, хотя он-то мужик хороший оказался. Долг наш простил, даже денег дал немного. А главное - свел со своими предыдущими девочками. Они-то к тому времени в местной жизни уже плавали, как рыбы в воде. Ну вот… к ним-то мы с Люськой и дернули, в Тель-Авив.
- А Геля?
- А Геля осталась в Тверии со своей Сарой. Дальше не пытайте, не знаю.
Колька покачал головой и медленно пошел к морю.
- Ты куда собрался, Коля? - забеспокоился Берл.
- Пойду поплаваю, - ответил тот, не оборачиваясь. - Не утоплюсь, не надейся.
- Всегда такой был, - сказала Люся. - Молчит, молчит, а потом вдруг раз… и сделает. Все-таки дура эта Гелька несусветная! От такого мужика сбежать… Ведь сколько лет прошло, а он до сих пор ее ищет. Это ж надо!
Колька разделся, вошел в воду и поплыл, мелькая плечами в темноте. "Вернется или нет?" - спросил сам себя Берл и затруднился с ответом. Люся молчала, пересыпая песок из ладони в ладонь. Из ночи, сопровождая позднего джоггера, выскочил молодой французский бульдожка, подбежал поближе, всем своим видом выражая дружелюбие и счастье жизни, слегка посомневался и наконец, отважившись, ткнулся Берлу одновременно в руки, в колени и в щеку мокрым щекочущим носом.
- Вернется, правда? - спросил его Берл и почесал мягкое заушье, отчего бульдожка самозабвенно запыхтел - видимо, в знак согласия.
- Эй, Кинг, ко мне! - позвал хозяин.
Бульдожка поднял на Берла извиняющийся взгляд: мол, да, конечно, дурацкое имя, но что поделаешь, разве с хозяином поспоришь?.. и потрусил дальше мелкой веселой рысцой, посовываясь вперед левым плечом.
- Осторожней с купанием! - крикнул джоггер на бегу, миновав кучку с Колькиной одеждой. - Сейчас много медуз… и течения…
Берл помахал в ответ. Медузы… течения… чему быть, того не миновать. Он не любил это древнее море. Оно принадлежало бездушным греческим героям и их завистливым богам. Оно было полно их мифическими чудовищами, обломками их трирем, его дно было усыпано их безглазыми черепами. Оно было частью чужой игры, это море - море-убийца, море-людоед. Вернется или нет?
- А куда он денется… - презрительно сказала Люся. - Вернется, как миленький. Он упрямый, Колька. Упрямее нет. Всегда такой был. Пока до конца не дойдет, не успокоится.
Они помолчали еще немного. Колька уже совсем скрылся из виду; темное море хрипело рядом, привычно и часто, как инсультный старик, облизывая береговую губу. Водка кончилась.
- Слушай, Люся, - виновато произнес Берл, не в силах более просто сидеть и ждать. - Наверное, я не в свое дело лезу, так что - не хочешь, не говори… почему вы тогда тут остались, после суда? Могли ведь вернуться: паспорта на руках, денег на билет вам Чико дал бы… а нет - всегда можно написать домой, объяснить…
- Вопрос хороший, молодец, - одобрила женщина, саркастически усмехаясь. - Главное, вовремя спросил… Понимаешь, если бы сразу после Викиной смерти, то наверняка бы вернулись, точно тебе говорю. Но когда началась вся эта мурыжина со следствием… Это же месяцы, парень, месяцы. День за днем, неделя за неделей. Сидишь себе в Тверии, на квартире, а вокруг… ну, ты Тверию знаешь, объяснять не надо: веселая жизнь, кафе, отели, Кинерет со сладкой водичкой, горы… красиво. Поневоле подумаешь: да как же возвращаться, ничего этого не попробовав? Тем более - дома не ждут. А уж без копейки, с поджатым хвостом - не ждут тем более. Мы ведь, чтобы уехать, в долги влезли, Рашид без денег не брал.
- Ну и, конечно, тот ад, который мы по дороге сюда прошли… неужели и это все впустую? Сначала ночевки на полу в Боснии, потом три дня блевотины в море… Ты бы видел тот баркас, куда нас затолкали! Меня тогда в первый раз стошнило еще у причала, от одной только вони тухлой рыбы в трюме, а потом-то уже выворачивало по полной программе, от качки. На берег нас сгрузили полумертвыми. Мы даже не спросили - где… думали - во Франции. Ха! Во Франции… Но даже, если бы и спросили, все равно никто бы не ответил. Люди дикие, черные… лопочут что-то непонятное, дергают, погоняют, как скот… я и не знала, что такие бывают.