Накатила новая большая волна, накрыла с головой. Колька вынырнул, отплевываясь и кашляя, осмотрелся. Его еще немного отнесло, и теперь он дрейфовал почти на уровне мола. Берег казался совсем рядом, метрах в четырехстах, может, меньше. Колька прикинул: взять наискосок, чтобы выйти из воды там, где вошел, или двинуть напрямки к молу, а потом пройтись пешком? Второй вариант выглядел вернее всего - не потому, что кончились силы - просто надоело болтаться в воде. Да и Кацо наверняка уже беспокоится.
Он плыл кролем, время от времени приостанавливаясь, чтобы проверить, сколько еще осталось. Расстояние до мола сокращалась, хотя и намного медленней, чем рассчитывал Колька. Море словно играло с ним, тормозя, хватая за ноги и оттаскивая назад, в темное раскачивающееся пространство. Пришлось прибавить. Теперь он старался работать с максимально возможной скоростью. Впустую: берег почти не приближался, и Колька впервые подумал, что сил может не хватить.
Подумал и тут же одернул себя: глупости. Вода здесь держит замечательно, так что всегда можно передохнуть. Переохлаждение при такой температуре тоже не грозит. Сейчас ему мешает отлив, но отлив когда-нибудь кончится… максимум, подождем до утра. А пока… пока можно поискать течение с благоприятным направлением - не важно, куда - главное, чтобы к берегу, а не в открытое море, где, кстати, уже затевалось небольшое, но вполне ощутимое волнение.
Колька попробовал взять правее, в обход мола, но там было глухо: за несколько минут непрерывных усилий он не смог продвинуться ни на метр. Оставалось попробовать левую сторону, где мол поворачивал параллельно берегу, отгораживая от моря местный яхт-клуб. Колька тоже повернул вместе с ним и тут же обнаружил совсем рядом то, что искал - маленькое, но дружественное течение, ведущее прямо к берегу… вернее, не совсем к берегу, а к молу, но какая разница? Главное - ощутить наконец под ногами твердую почву.
Следуя течению, он опустил голову и на совесть отработал несколько длинных минут, с удовольствием чувствуя податливую помощь воды и собственную скорость. Еще немного… Колька приостановился, чтобы посмотреть и сердце его упало. Продвижение действительно было стремительным: он находился в каких-нибудь двадцати метрах от мола. Вернее, не от мола, а от неминуемой смерти. Волны, которые в открытом пространстве выглядели не такими уж и большими, здесь, казалось, приобретали стократное усиление, набрасываясь на камни с какой-то зверской, яростной силой, захлестывая вверх крутыми белыми дугами, плюясь пеной, ухая и рассыпаясь брызгами. Нечего было и думать о возможности, пройти через эту мясорубку, выбраться на мол невредимым. Да что там невредимым - живым… огромные бетонные надолбы ждали свою добычу, лоснясь от стекающей воды.
Он инстинктивно дернулся назад, сначала на спине, потом кролем… мол не отдалялся. То самое, "дружественное" течение, которое привело его сюда, теперь неумолимо подталкивало глупую жертву к смертоносным надолбам. Все силы его уходили на то, чтоб хотя бы оставаться на месте. Море заманило Кольку в ловушку; он был обречен. "Вот так и тонут," - мелькнуло у него в голове. Сколько времени он еще сможет так продержаться, прежде чем превратиться в мертвый мясной мешок с торчащими обломками костей? Десять минут?.. Пятнадцать?.. Эх, Гелька, Гелька… Гелечка… похоже, так и не встретимся больше, ни с той, небесной, ни с этой, неизвестной. А может, небесная все-таки вернулась? Просто так, попрощаться?
Продолжая интенсивно работать руками и ногами, Колька перевернулся на спину. Зря. Небо было по-прежнему пусто. "Если уж сейчас не вернулась, значит, никогда не вернется…" - подумал он и сам удивился нелепости этого своего умозаключения. Как будто Гелькино небесное существование имело какой-то смысл для кого-нибудь, кроме него. Как будто ее мог увидеть еще кто-то… Глупости. Все это сейчас исчезнет. Все. И Гелька, и небо, и море, и надолбы, и гостиница на берегу, и Кацо рядом с гостиницей… Руки понемногу уставали. Еще немного. Колька не чувствовал страха. Теперь он знал разгадку, и если ценой этого знания была смерть, то так тому и быть, не жалко.
Он посмотрел на Луну, когда-то притворявшуюся Гелиным ребенком. Без Гельки она выглядела как-то сиротливо, неуместно. "Ты сейчас тоже исчезнешь," - сказал ей Колька. Луна скривилась и что-то прокричала в ответ. "Кричи, не кричи - не поможет…" - злорадно сказал Колька, удивляясь про себя предсмертной разговорчивости обычно немого светила. Видимо, у него начинались глюки.
- Ля… Ряй! - прокричала Луна.
Дура. Колька посмотрел на мол, чтобы оценить, сколько ему еще осталось, и увидел Кацо. Тот прыгал, размахивал руками и что-то кричал. Он, а никакая не Луна… придет же в голову такая чушь. Колька приподнял голову, чтобы лучше слышать. Кацо тоже исчезнет.
- Коля! Ныряй! Ныряй! - вопил Кацо, перекрикивая море и делая волнообразное движение руками.
Нырять? Зачем? Разговаривать с галюцинациями было смешно, но еще смешнее было бы подчиняться их дурацким рекомендациям.
- Ныряй! Сволочь! Ныряй!
"Еще и обзывается, - подумал Колька. - Понятное дело: не хочет исчезать, хитрец…"
Он перевернулся бочонком и нырнул. Внизу было тихо, темно и полно светящихся бахромистых зонтиков медуз. Колька сделал сильный гребок и вдруг ощутил быстрый низовой поток, идущий в противоход верхнему. Вот оно что! У ловушки имелась задняя дверь! Еще не веря своему везению, Колька продвинулся по течению настолько далеко, насколько хватало воздуха. Вынырнув, он завертел головой, пытаясь определить свое новое местоположение… спасен! Он находился уже метрах в пятидесяти от мола. Верхнее течение еще сделало попытку вернуть его в мышеловку, но поздно: Колька уже знал секрет. Чудесное спасение прибавило ему сил. Чередуя ныряние и греблю поверху, он обогнул мол и поплыл к берегу. Злобное море разочарованно гудело под Колькиными руками. За долгие века оно научилось не расстраиваться от мелких неудач. Добыча всегда найдется… не здесь, не сейчас, так где-нибудь или когда-нибудь еще.
Когда Колька, шатаясь, вышел на берег около мола, Кацо уже ждал его там с одеждой.
- Набить бы тебе морду… - сказал он мечтательно. - Да ведь не поможет.
- Нет, не поможет, - подтвердил Колька, стуча зубами. Ему вдруг стало по-настоящему холодно - впервые за прошедшие недели.
Глава 8
Услышав интонацию, с которой Берл произнес свое "здрасте", Мудрец досадливо крякнул.
- Надеюсь, вы не станете просить меня еще раз продлить ваш так называемый отпуск? - голос старика в телефонной трубке звучал сварливее обычного. - Я и так уже дважды шел вам навстречу.
- В последний раз, Хаим, - виновато сказал Берл. - Непредвиденные обстоятельства. Еще четыре дня, максимум - неделя… и я ваш навеки.
- Вы поражаете меня своей безответственностью. Зачем вам еще одна неделя?
- Молодости свойственна безответственность, - осторожно возразил Берл. - Это оборотная сторона некоторых потребностей.
- Что за чушь? - выпалил старик. - Каких еще потребностей?
- Гм… - Берл искусно изобразил смущение. - Бьюсь об заклад, что вы в последний раз вспоминали о чем-то подобном лет тридцать назад. Так что неудивительно, что нам трудно понять друг друга. Женщина, дорогой Хаим, женщина… если б вы знали…
- Прекратите мне врать, - перебил его Мудрец. - Я прекрасно осведомлен о ваших ковбойских приключениях. Женщина тут ни при чем. Кто он вам, этот русский?
- Гм… - повторил Берл, вынужденно меняя наигранное смущение на натуральное. - Так вы за мной еще и следите? Нехорошо…
- Вы наглец, молодой человек! Хорошо или не хорошо я как-нибудь решу и без вас! - старик явно разозлился не на шутку. - Отвечайте на мой вопрос.
- О'кей, о'кей… - примирительно сказал Берл. Ссора с начальником не входила в его планы, тем более сейчас, когда он собирался просить не только о дополнительной неделе, но еще и об услуге. - Это мой давний приятель… ну, не совсем давний - с боснийской заварушки. Помог мне тогда, а через год, в Дюссельдорфе, я и вовсе задолжал ему собственную шею. Если бы не он, Хаим, вам пришлось бы выписать мне отпуск на долгие-долгие годы, вплоть до прихода машиаха. Мы почти закончили, осталось совсем немного, и…
Берл оборвал фразу на середине и замолчал, прикидывая, с какого боку будет удобнее подступиться к просьбе.
- …и что? - нетерпеливо продолжил Мудрец. - Говорите уже, что вам надо. Я ж вас насквозь вижу со всеми этими вашими штучками.
- Только ради экономии времени, Хаим, - заторопился Берл. - Моего и вашего. Раньше кончим - раньше выйдем. Мне нужно встретиться со следователем, который вел дело об убийстве профессора Брука в ноябре 91-го. Фамилия его Литцман. Алекс Литцман из хайфской полиции. Срочно, лучше сегодня. Будьте ласковы, замолвите словечко…
Старик раздраженно закряхтел.
- Ладно, черт с вами, - сказал он наконец. - Но запомните, Берл, это - последний раз. Больше никаких продлений. Дел невпроворот, весь отдел на ушах стоит, в стране балаган, людей из домов гонят, а вы, как ребенок, в куличики играете. Ноябрь 91-го… тоже мне, археолог нашелся… Перезвоните через полчаса. Все!
Берл повесил трубку таксофона и посмотрел на Кольку, вгрызавшегося за дальним столиком в полюбившийся ему фалафель. Забегаловка, в которой они находились, притулилась сбоку от автозаправочной станции на приморском шоссе недалеко от Нетании. Снаружи, за стеклянной дверью, в мареве оранжевого августовского зноя, раздраженно гудя, проносились заклеенные стикерами автомобили, угрожающе крутили мигалками полицейские джипы. А ведь и в самом деле, в стране балаган, а ты в куличики играешь. Может, хватит? Пора возвращаться, парень… Он посмотрел на часы: до звонка Мудрецу оставалось еще двадцать семь минут.
- Хрен с ними, пусть войдут! Принес же черт на мою голову…
Старший инспектор Алекс Литцман отжал кнопку селектора, раздраженно посадил в пепельницу догоревшую до фильтра сигарету и немедленно закурил новую. Суки. Делайте, что хотите. Рвите меня на части, режьте меня ломтями, жрите меня с маслом. Времени все равно нет и не будет… Он сгреб со стола раскрытое дело, завязал тесемки, подержал на ладони, прикидывая, куда бы его пристроить. Пизанские башни папок на столе, на полу и на полках, завидев хищные сомнения хозяина, съежились и накренились еще круче в безнадежной попытке стать незаметными или, на худой конец, самоликвидироваться посредством падения.
- Молчать! - злобно сказал Литцман, обращаясь к башням. - Вас никто не спрашивает! Куда хочу, туда и добавлю! Макулатура гадская!
По сути, папки были правы на сто процентов. Какой смысл класть сверху еще одну, если нет никакой возможности добраться даже до тех, которые находятся в середине, не говоря уже о самых нижних… Вот если бы добавить суткам еще с десяток часиков, а отделу морали - еще с десять сотрудников, тогда серединные дела еще могли на что-то рассчитывать. Добавить… как же, как же… Алекс горько усмехнулся. Полицейский должен быть реалистом: оба пожелания являлись абсолютно несбыточными, особенно второе.
То есть, часы еще можно было бы добавить каким-нибудь хитрым декретом кнессета, но сотрудников - ни за что, фигушки. Такое впечатление, что израильские гражданки напрочь отказывались рожать полицейских. Адвокатов, поваров, врачей, лоточников, депутатов, даже пожарных - это сколько угодно, а вот полицейских - ни в какую! И в принципе, они правы… Литцман покосился на свои пизанские башни. Конечно, правы. Мало того, что от работы не продохнуть, так еще и шеф - кретин. Начальство, блин. Кто-то в море дел утопает, а кто-то высокой политикой греется. Разделение труда, мать твою…
Вот сам бы и принимал незваных гостей. Подумаешь, министр позвонил. Кто он такой, этот министр? По нему по самому тюрьма плачет, по министру-то. Все жулики, блин… Так нет ведь! Министр позвонил, начальник расшаркался, а отдуваться ему, старшему инспектору Литцману. Разве это справедливо? Козел-политик затратил на звонок ровно две минуты, а взамен, небось, получил какую-нибудь подачку на будущие выборы. У жиряги-шефа на подобострастное "будет исполнено" ушло еще меньше времени, а заработал он на этом несколько нужных очков в карьерной гонке. И только он, Алекс, не поимеет ровным счетом ничего за безвозвратно убитые полчаса. Ничего, кроме головной боли. Блин.
В дверь постучали.
- Открыто!
Вошли двое: здоровенный, коротко стриженный амбал, на вид лет тридцати с хвостиком и ладный белобрысый парень неопределенного возраста.
- Здравствуйте, - сказал амбал, оглядывая захламленный чулан, по иронии судьбы и начальства именуемый кабинетом начальника отдела морали. - Мы от…
- Знаю, знаю… - перебил его Литцман. - Мне уже звонили по вашему поводу. Садитесь. Снимите эту фигню на пол и садитесь.
Он повел рукой, указывая на два облезлых стула, на каждом из которых возвышались по две пизанские башни. Гости неловко завозились в тесноте узкого прохода между шкафами и столом. Алекс затянулся поглубже и раздавил сигарету в пепельнице. Сгорают, как на ветру, блин. Вся зарплата, считай, на курево уходит. Стоит оно того?
- Кофе не предлагаю, извините, - он снова закурил. - Кончился.
- Ничего, ничего, - отмахнулся здоровяк. - Мы ненадолго. Во жара-то, а?
Литцман пожал плечами.
- Разве? Я, честно говоря, не замечаю. У меня тут всегда одна погода. Кондиционер на всю катушку и постоянная облачность.
Он кивнул на густое облако сигаретного дыма. Амбал вежливо улыбнулся. Его напарник смотрел безразлично, не меняя выражения светло-голубых глаз под белесыми ресницами.
- Ну вот, о погоде, считай, поговорили, - констатировал Алекс. - Теперь, если не возражаете, к делу. Чем могу помочь? Вас зовут… э-э-э…
- Мики… - подсказал здоровяк и смущенно заерзал на стуле. - А это мой приятель из России, Николай. Это ничего, если я попрошу вас вести беседу по-русски? Мы ведь, собственно, по его делу.
- Нет проблем. Выкладывайте, только покороче.
- Короче не бывает, - деловито сказал амбал. - В 91-м году вы вели одно дело. Убийство профессора Брука и девушки-проститутки. Помните?
Литцман кивнул.
- Как не помнить. Дело громкое. Профессор все-таки. Светило нравственности… грязный сукин сын.
Берл вгляделся в лицо полицейского. Судя по его выражению, Литцман не только прекрасно помнил дело, но и до сих пор испытывал вполне определенные эмоции по отношению к участникам тогдашних событий. Алекс покосился на кучу папок справа от себя.
- Грязный сукин сын, - повторил он. - Если бы убили одну только девушку, никто даже не обратил бы внимания. А тут - профессор, общественный интерес. Он, подлец, книжки по общественной нравственности писал. Универсальные ценности, гуманизм, е-мое… Этические коды составлял для молодежи. Как же такого не оценить? Вот и оценили. Газеты, начальство, политики, радио, телевидение… весь округ на уши с этим убийством поставили - только бы подонка отмыть.
- Мой тогдашний босс, который потом в генералы вышел, так задачу и поставил: ты, говорит, Алекс, должен понять. Дело, говорит, не в самом профессоре Бруке и его дерьме. Дело в том, что, если мы профессора не отмоем, то дерьмо это ко всему его этическому коду прилипнет. Можем ли мы себе такое позволить в обстановке роста молодежной преступности и падения нравов? Нет, Алекс, не можем. Так что отмывай дядю и почище. А прогрессивная общественность тебе поможет.
- И отмыли гада. А дела эти остались… - он снова покосился на папки. - Знаете, парни, сколько мы безымянных трупов находим? В дюнах, на стройплощадках, в темных дворах… а сколько еще не находим? Ведь их никто здесь хватиться не может - этих проституток. Кто их тут знает, кто ждет домой? У них здесь и дома-то нету. Ни дома, ни родных, ни друзей. Есть знакомые, такие же, как они сами - проститутки да сутенеры, те, что в полицию не побегут, потому что боятся ее, полиции, и правильно боятся. Даже потерявшуюся собаку хозяева ищут… а этих искать некому.
- Хорошо, если просто увезут, изобьют, изнасилуют, отнимут все, включая одежду, да и выбросят на обочине: беги, шлюха, голышом, людям на потеху. Я сказал "хорошо", потому что бывает и хуже… - Литцман кивнул на папки.
Берл осторожно кашлянул и взглянул на настенные часы. Прошло уже пять минут из отведенного им получаса.
- Мы вообще-то о том деле, - напомнил он.
- Так и я о нем! Кто их, по-вашему, убивает? Такие, как Брук, моралисты хреновы! То дело… что вас конкретно интересует?
- Геля, - коротко ответил Колька.
- Геля… - полицейский помолчал, зачем-то подобрал карандаш, постукал им по столу, взглянул на Кольку. - А ты ей кто будешь?
- Долго рассказывать. Ищу я ее.
- С того времени?.. Хотя, чему я удивляюсь? Такую можно хоть всю жизнь искать… - Литцман смял пустую сигаретную пачку и полез в ящик стола за новой.
Берл и Колька молча смотрели на то, как он распрямляется, аккуратно распечатывает обертку, вытряхивает сигарету, закуривает. Его раздражение и спешка сменились странной задумчивостью. Помолчав, Литцман вдруг подмигнул и улыбнулся, впервые за все время. Улыбка у него была хорошая, неожиданно веселая, слегка даже мальчишеская.
- Профессора-то она зарезала, - заговорщицки прошептал он, наклоняясь к столу. - И маньяка того, Синева - тоже. Хотя Синеву повезло, жив остался. Если бы мы на десять минут позже подъехали, сдох бы, сволочь. Но в итоге даже хорошо вышло - было на кого все повесить. Так что, считай, Геле тоже повезло…
Литцман выпрямился, показал сигаретой на Колькин стул.
- Вот здесь она сидела, на этом самом месте. В первые недели все молчала. Шок. Видели бы вы, что Синев с ее сестрой сделал… - он покрутил головой, будто отгоняя неприятное воспоминание. - Ну, молчала, что ж поделаешь. Но пресса-то не молчала, вместе с прочими болтунами. Жизнь, что называется, продолжалась. Шум стоял до самого неба. Начальство требовало представить версию. Правильную версию, чтобы всем понравилась. Короче, пришлось обойтись без Гелиных показаний.
- И в этом ей тоже повезло. Потому что, когда она наконец открыла рот, сидя вот на этом самом стуле, то понесла такое, что лучше бы не слышать. Про вину свою ужасную, про расплату и так далее… у меня аж уши в трубочки завернулись. Мы с ней тогда были вдвоем в кабинете. Магнитофонных записей не велось - а зачем их вести, если она все равно молчит? Вот что, говорю, красавица. Ты, говорю, ничего этого не говорила, а я ничего этого не слышал. Ты, говорю, такая хорошая была, пока молчала, а лучшее, как известно, враг хорошего. Возвращайся-ка ты в свой шок, договорились?
- Она, конечно, стала возражать, но тут я быстро правильную линию взял. Сестру, мол, не вернешь - это раз. Убийцу гадского нужно засадить, и не столько из мести, сколько для того, чтобы других защитить - это два. Так что теперь надо бы и о себе подумать - это три. И не о себе даже, а о ребенке твоем, которому ты, мол, сейчас принадлежишь - это три. И если ты непременно хочешь воспитывать его из тюрьмы, то, пожалуйста, никто у тебя этого удовольствия не отнимет. Только зачем? Зачем, Геля?..
- В общем, замолчала она снова, на этот раз уже - до конца. На суде все тоже прошло в одни ворота. Никто ее особенно и не допрашивал, все больше жалели, даже синевский адвокат. Хотя какой у него был адвокат… общественный… а общественность все уже заранее расписала - кто прав, кто виноват и на сколько пожизненных. Получил по самые уши… - Литцман усмехнулся. - Кстати, сдох он все-таки от ножа. Зарезали на прошлой неделе во время отпуска.