Он исподлобья взглянул на своих гостей. Гости отвечали ему видом вежливого равнодушия - слегка чрезмерного, на опытный следовательский взгляд.
- Мы в курсе, господин инспектор, - сказал Берл. - Читали в газетах. А что случилось потом? Насколько нам известно, Геля и еще две девушки содержались в спецубежище.
Литцман саркастически фыркнул.
- Спецубежище… слово-то громкое, а на деле - крошечная квартирка в дешевом районе. По идее, им убежища вообще не полагалось: прятаться-то было не от кого. Обычно ведь как делается: сначала уговариваешь проститутку дать свидетельство, что само по себе целый проект. Свидетельствовать никто не хочет. Боятся. И за себя, и за родных дома. Приходится искать либо такую, которая уже совсем на грани, и оттого ей все по барабану, либо такую, которую можно купить всякими обещаниями - вид на жительство и так далее.
- Уговариваешь, стращаешь, врешь… и все для того, чтобы какого-нибудь подонка, торговца или сутенера, посадить. Бывает, всю душу в это вбухиваешь. После таких усилий девушка тебе уже дороже родной сестренки. Понятно, что бережешь ее до суда пуще глаза: прячешь, охраняешь. За ней ведь те самые торговцы или сутенеры тем временем тоже охоту ведут… Ну а Геля и те две девчонки… их еще звали как-то одинаково…
- Люси.
- Во-во, Люси… за ними ведь никто тогда не охотился. Так что квартирку они получили исключительно из-за важности дела. Из-за профессора, другими словами. Охраны не было вообще. Какая охрана? Нас в отделе сейчас четверо, а тогда и вовсе втроем пахали. На весь округ. Знаете, сколько девушек ежегодно в страну прибывает по нелегалке? Три тысячи! И каждая - наша клиентка… в потенции, конечно… - он вздохнул и указал на папки. - И вот он, результат.
- А после суда? - спросил Берл. - Не оставили же вы им квартиру после суда?
- Конечно, нет. После суда они подлежали высылке. Но одно дело сказать "подлежали", и совсем другое - выслать. Пока то да се, бюрократия и прочее… в тюрьму не посадишь - не виноваты ни в чем. Да и полна тюрьма под завязку. Вот и все.
- Что - "все"? - не понял Колька.
- Разбегаются, - пояснил Литцман. - Ищи ветра в поле. Эти две Люси первыми свалили, навсегда и без следа. А потом и Геля.
Он погасил сигарету и посмотрел на часы.
- Погоди, погоди, - сказал Колька. - И что же, ты о ней с тех пор ничего не слышал? И не искал?
- Ты что, всего этого не видишь? - полицейский широким жестом обвел нагромождения папок. - Или надо объяснять? Следствие закончено, забудьте. Был когда-то такой фильмец, помнишь?..
- Помню, - кивнул Колька. - Про мафию.
- Во-во, про мафию, - подтвердил Литцман. - Ты это так вспомнил, или, как говорится, со значением?
- Извините, инспектор, - вмешался Берл, гася в зародыше опасное развитие темы. - Там ведь была еще какая-то Сара, психолог.
- Точно, была… - Литцман отвел от Кольки неодобрительный взгляд. - Старушка-пенсионерка. Работала у нас на добровольных началах. Не знаю, жива ли еще. Ей уже тогда лет шестьдесят с хвостиком набиралось. С длинным хвостиком. Нет, не знаю…
Он встал, показывая, что разговор закончен. Как то самое следствие, про которое полагается забыть. Берл тоже встал.
- Инспектор, - сказал он. - Извините за назойливость, но эта Сара, как кажется, наш последний шанс. Обычно в госучреждениях своих пенсионеров не забывают. Знаете - открытки на Песах, подарок на Новый Год… не может быть, чтобы никто не знал.
Полицейский одобрительно хмыкнул.
- Неплохо для министерского протеже… - он снял трубку и набрал номер. - Алло! Свиса?..
Территория дома престарелых была обнесена высоким глухим забором. Охранник на воротах тщательно проверил Берла и Кольку на предмет наличия оружия и записал их имена и время прибытия в аккуратно разлинованный гроссбух. Колька недоумевающе пожал плечами:
- Прямо военный объект… что они тут охраняют - ночные горшки?
- А в этой стране все охраняют… - улыбнулся Берл. - Особенно детей. Ну, а старый - как малый, так что все справедливо.
Внутри за стеной обнаружился просторный парк со старыми деревьями, клумбами, зелеными газонами и благословенной тенью. Но в такую жару не спасала даже тень: видимо, поэтому аллеи и лужайки выглядели безлюдными, как, впрочем, и административное здание, расположенное неподалеку от входа. Берл оставил Кольку в кондиционированном холодке приемной и сунулся в первый попавшийся кабинет, показавшийся ему обитаемым. Густо накрашенная брюнетка, обвешанная золотыми украшениями наподобие новогодней елки, подняла на него сонные глаза.
- Извините за вторжение, - галантно поклонился Берл. - Я пришел навестить госпожу Сару Элинсон. Не подскажете ли, где я могу ее найти?
Брюнетка зевнула и принялась тыкать в клавиатуру толстым указательным пальцем о двух перстнях. "Ага, тебя-то тут и охраняют, - подумал Берл. - Это ж, как минимум, половина золотого запаса всей страны…" Каждый отпечатанный знак сопровождался мелодичным звоном цепей и браслетов. Сыграв таким образом целую увертюру, брюнетка всмотрелась в экран и басом сообщила:
- Четвертый корпус. Главная аллея, направо.
Берл поблагодарил и вышел к Кольке.
- Жива наша Сарочка… - сказал он. - Если б еще и в своем уме оказалась…
В четвертом корпусе стоял устойчивый неприятный запах, неизбежно сопровождающий учреждения подобного рода: смесь ароматов кухни, лекарств и старого человеческого тела.
- Сара? - переспросила дебелая медсестра за стойкой. - Это там, с киселем.
Берл взглянул в направлении указующей руки. В большой комнате, служившей, вероятно, обеденным залом и гостиной одновременно, сидели за столиками в своих инваличных колясках очень старые люди. На одной из стен светился экран телевизора - светился без звука и абсолютно впустую, поскольку никто из обитателей комнаты не обращал на него ровно никакого внимания. Большинство стариков кемарили, свесив голову на грудь; другие отрешенно смотрели в пространство или бесцельно водили пальцами по клеенке стола. За столом, на который показала медсестра, сидели двое: сухонький старичок с белым хохолком на почти лысой макушке и толстая старуха в бумажном нагруднике. Старичок спал, кивая своим хохолком, в то время как его соседка гипнотизировала стоявшую перед ней пластмассовую кружку с киселем. Берл почувствовал разочарование - он представлял себе Сару совершенно иначе.
Но выбирать не приходилось. Колька и Берл подошли к столу и наклонились к старухе с обеих сторон.
- Сара?
Но Сара полностью игнорировала их присутствие. Она продолжала пристально смотреть на кружку, как будто рассчитывая на то, что кисель вот-вот совершит самостоятельное перемещение со стола в ее слегка приоткрытый беззубый рот.
- Сара? - Колька осторожно тронул старуху за плечо.
Она вздрогнула и тихо, но отчетливо произнесла:
- Кукандикан.
- Что?
- Кукандикан… - повторила старуха громче. - Кукандикан!
Колька вопросительно посмотрел на Берла, но тот только беспомощно пожал плечами. Такого слова не существовало ни в одном из известных ему языков.
- Кукандикан! - выкрикнула старуха и посмотрела на Кольку совершенно безумными глазами. - Кукандикан!!
Берл оглянулся на медсестру, которая спокойно разговаривала по телефону. По всей видимости, происходящее нисколько не выходило за рамки обычного.
- Что такое кукандикан, Сара? - спросил он, уже понимая, что осмысленного ответа не будет.
Но ответ тем не менее последовал, хотя и не от Сары.
- А этого никто не знает, господа…
Говорил разбуженный старухиными воплями старичок с хохолком.
- Она только это и говорит. Кукандикан и все тут… - он тоненько рассмеялся. - Я так думаю, что это имя индейского вождя. А может, и что-то инопланетное, из параллельных миров, так сказать. Потому что в этом мире Ривка не живет уже лет десять. Я имею в виду разум. Тело еще здесь, по крайней мере частично.
- Ривка? - переспросил Берл. - Разве это не Сара?
- Конечно, нет, что вы… - старичок, казалось, даже обиделся от чудовищности подобного предположения. - Сара, слава Богу, еще в своем уме. Вон она, там, с филиппинкой.
- Кукандикан, - уже спокойнее подтвердила Ривка.
Через два стола от них, ближе к окну, сидела в инвалидном кресле старушка с таким же, как у Ривки, бумажным нагрудничком. Рядом примостилась на стуле девушка азиатского вида с кружкой в руках. Она кормила старушку киселем с ложечки. Та послушно открывала рот, вытягивая из кофты шею, как большая деликатная черепаха. "Неужели и эта - ку-ку? - подумал Берл. - Кукандикан…"
Он подошел и поклонился.
- Сара? Госпожа Элинсон?
Старушка кивнула. Взгляд у нее был живой и любопытный… что, в общем, еще ничего не гарантировало. Филиппинка поставила кружку на стол.
- Меня зовут Мики, - церемонно представился Берл. - А это мой друг Николай, Коля. Он не говорит на иврите, поэтому, если можно - по-русски. Мы хотели бы узнать у вас кое-что о нашей общей знакомой по имени Геля. Возможно, вы ее помните. Вы тогда работали психологом в Северном полицейском управлении…
- Конечно, конечно! - воскликнула Сара, часто-часто кивая. - Конечно, помню, что за вопрос… только теперь ее зовут Гили. Гили Екутиэль. Она замужем за моим внучатым племянником. Конечно.
Колька открыл рот и пискнул, как новорожденный птенец.
- Секундочку, - произнес Берл, сам с трудом справляясь с дыханием. - Вы хотите сказать, что она живет в Стране? Что вы знаете, где она находится сейчас?
- Конечно! - повторила старушка, лучезарно улыбаясь. - Конечно, в Стране. Конечно, знаю.
Слово "конечно" явно было одним из самых ее любимых.
"Ну что ж, пусть будет "конечно", - подумал Берл. - По сравнению с "кукандикан", это уже гигантский шаг вперед. Конечно… Осталось только выяснить, кого она на самом деле имеет в виду: действительно Гелю, или девочку Малку из соседней квартиры… а то и вовсе воображаемую персону, сестру индейского вождя Кукандикана."
Колька стоял бледный, беззвучно открывая и закрывая рот. Берл отвел его в сторону.
- Погоди радоваться, Коля, - сказал он. - Сначала нужно понять, о чем она говорит. Тут тебе каждый второй расскажет о личном знакомстве с Александром Македонским…
Колька сглотнул слюну и отрицательно помотал головой.
- Нет, Кацо. Она правду говорит. Я чувствую. От нее Гелькой пахнет.
- Не знаю… - пожал плечами Берл. - По-моему, от нее пахнет домом престарелых…
Он вернулся к старушке.
- Вы не могли бы немного рассказать нам о Гили?
- Конечно! - радостно закивала она. - Только давайте выйдем отсюда куда-нибудь в сад. Это место не очень подходит для разговоров… Подождите, пожалуйста, у входа - я переоденусь.
Сара повернулась к филиппинке и отдала ей несколько коротких распоряжений по-английски. Девушка выкатила кресло из-за стола, и они двинулись вглубь помещения по проходу, мимо дремлющего старика с хохолком, мимо гипнотизирующей кружку толстухи Кукандикан, мимо других соседей по последнему земному пристанищу, отрешенно уставившихся в собственное безумие.
- Пошли наружу, Коля, - сказал Берл. - Подождем у входа.
Ждать пришлось около четверти часа. Наконец филиппинка приоткрыла дверь, и Сара выкатилась наружу, поблескивая щегольскими солнцезащитными очками. Она переоделась в легкую блузку, а на голове у нее красовалась широкополая соломенная шляпа. Губы у старушки были свеженакрашены. Берл невольно улыбнулся и она среагировала на его улыбку с безошибочной точностью.
- Вы должны меня понять, господин Мики. Визиты симпатичных молодых людей такая редкость в этом заведении…
Берл смущенно потупился. Похоже, старушенция и впрямь была в полном уме. Дойдя до тенистой лужайки, они разместились на скамейке под деревом. Вернее, разместились Берл и Колька, а Сара осталась сидеть перед ними в своей инвалидной коляске. Девушка-филиппинка застопорила колеса специальными рычажками, о чем-то тихо переговорила с хозяйкой и, не прощаясь, ушла по аллее назад, в корпус.
- Я отпустила Марию на полчасика, - объяснила Сара. - Пусть немного отдохнет. Конечно. Со мной теперь столько возни, уму непостижимо. Одна голова и осталась. Говорящая голова, как у Пушкина. Пока еще говорящая… Надо умирать вовремя, молодые люди. Конечно, побывав в нашей обители, трудно прийти к другому выводу, не так ли?
- Что вы такое говорите… - фальшиво запротестовал Берл, но старушка перебила его.
- Мы ведь не будем начинать наше знакомство со лжи, господин Мики? Конечно. Я прекрасно разглядела выражение ваших лиц там, в столовой. На них было написано крупными буквами: "не дай мне Бог дойти до такого состояния!" - она неожиданно весело рассмеялась. - Все так думают, пока не доходят. А когда доходят, цепляются за жизнь еще больше, чем прежде. Про себя я могу твердо сказать, что сейчас наслаждаюсь счастьем бытия намного сильнее, чем в молодости. Конечно. Всем этим…
Сара сделала круговое движение головой.
- Вы не могли бы снять с меня очки?.. Вот так, спасибо. Видите ли, господа, настоящее понимание чуда жизни приходит только с полным параличом. Конечно! Солнце… небо… трава… ваши молодые лица… вкус еды… запахи… все это неимоверно прекрасно. Неимоверно! Я искренне желаю вам когда-нибудь пережить то же самое.
- Благодарю вас, госпожа, - улыбнулся Берл. - Честно говоря, меня пока не очень тянет сюда… скорее - отсюда…
- Ну я ведь и говорю - "когда-нибудь". Конечно. Всему свое время, как говорил один неумный библейский пророк. Неумный - потому что одновременно он утверждал, что все суета сует… - Сара весело подмигнула. - Нетрудно видеть, что первая максима напрочь отрицает вторую. Конечно, вы извините мне мою болтовню? Надо пользоваться речью, пока она есть. Не зря ведь самые большие жизнелюбы такие болтуны…
Она рассмеялась, и Берл мог бы поклясться, что ему никогда еще не приходилось слышать столь жизнерадостного смеха. "Похоже, все-таки тронулась," - подумал он.
- В общем, чтобы закончить тему, скажу вам, что я намерена жить до самого последнего вздоха. Наверняка, удовольствие от самого последнего глотка воздуха превосходит все, что уже было и еще будет мною испытано. Ведь в нем должно быть сконцентрировано все-все-все… весь мир, вся жизнь! Это, конечно, должно быть что-то огромное, не иначе…
Сара замолчала, кивая в такт своим мыслям. Колька угрюмо смотрел в сторону, сцепив руки до белизны костяшек. Берл осторожно кашлянул.
- Ээ-э… госпожа Элинсон…
- Да-да, конечно! - спохватилась Сара. - Вы ведь пришли поговорить о Гили. Я помню, конечно. Старики так эгоистичны - им всегда хочется говорить о своем. Что вас интересует?
- Все, - коротко ответил Берл. - Начните с самого начала. Когда вы с ней познакомились?
- Когда? Подождите… я уже была несколько лет, как на пенсии… то есть, году в 91-м, 92-м. Гили тогда пережила довольно страшное… гм… приключение. Гибель старшей сестры при довольно… гм… экстраординарных обстоятельствах, у нее на глазах. Тяжелое шоковое состояние, конечно. Меня попросили помочь. Понимаете, из-за шока она молчала на следствии, и следователь надеялся, что моя помощь позволит ему снять с нее показания. Так начались наши беседы.
- И вам удалось ее разговорить?
- Не сразу. Конечно, далеко не сразу. Дело в том, что Гили представляет собой очень редкий психологический тип. Вам ведь знакомо понятие "ответственность", правда? Конечно, знакомо. Всем знакомо, хотя и по-разному. Кто-то, понимаете ли, отвечает за склад, кто-то за семью, кто-то за армию, кто-то за страну, кто-то за весь мир… но это все - мелочи, незначительные виды ответственности. Значительным является только один вид: когда человек отвечает за себя. Это уже включает и склад, и семью, и мир, и все остальное - одним скопом.
- Я называю этот тип "божественным" или, по-другому, "синдромом Бога". Потому что только Бог может чувствовать, что вся ответственность замыкается исключительно на нем: ведь он, как-никак, Создатель. Уж если создал, то изволь отвечать. Но мы-то обычные люди, правда? Зачем же взваливать на себя чужой груз?
- Она всегда… - вдруг глухо проговорил Колька и замолчал на середине фразы.
- Вы ведь тот самый Коля? - приветливо поинтересовалась старушка. - Я сразу догадалась. Гили мне о вас рассказывала - потом, когда начала говорить. Она очень за вас переживала, Коля, за причиненные вам страдания. Но у нее не было выбора. Вы меня, конечно, извините за прямоту - очень старые люди могут позволить себе такие вольности - но она не могла оставаться с вами. Вы, конечно, спросите: почему?..
- Нет, - ответил Колька. - Не спрошу. Еще неделю назад спросил бы, а теперь не спрошу. Теперь я знаю.
Сара кивнула.
- Вот видите… Жаль, что это случилось так поздно… я имею в виду ваше знание.
- А если бы…
- Если бы вы поняли ее еще тогда, в России? - она задумалась. - Не знаю, трудно сказать. Видите ли, у "божественного" типа все устроено немножко иначе: глаза, слух, ощущения. Гили просто видит все по-другому, не так, как вы или я.
- Но вам-то она рассказала.
- Рассказала… - усмехнулась Сара. - От такой, как я, трудно долго скрываться. Конечно. Уж больно много у меня своих собственных историй имеется. Посмотрите там… на моей руке. Да не бойтесь, она парализована, не ударит. Господин Мики, вы, вроде, посмелее. Ну же, я вас прошу. Пожалуйста.
Сарины неподвижные руки были сложены на коленях. Подчиняясь ее требованию, Берл взял скрюченное параличом запястье и слегка повернул. На дряблом старческим предплечье синел татуированный лагерный номер.
- Аушвиц-Биркенау, - спокойно пояснила она. - Теперь вам должно быть понятно мое долгожитие. Мы, уцелевшие, доживаем до самых преклонных лет. А может, наоборот - потому и уцелели, что хотели жить больше других. Конечно. Когда я поняла, что Гили не собирается открывать рот, то просто начала рассказывать ей о себе. Это всегда работает, а в Гилином случае тем более. Я ведь тоже убежала из дому беременной, тоже вместе с сестрой и тоже в девятнадцатилетнем возрасте. И тоже в ноябре… правда, на этом сходство заканчивается. Год тогда был 41-й и бежали мы от немцев.
- И попали в Освенцим?
- Конечно… - сказала Сара таким обыденным тоном, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. - Нам сильно повезло. Могли ведь просто немедленно расстрелять или забить до смерти. Или отправить в Треблинку, где сжигали сразу по прибытии. А Аушвиц-Биркенау был все-таки лагерем. В том смысле, что там жили, а не только умирали. Понятно, что в идеале, по немецкой задумке, должны были умереть все до единого, но жизнь всегда так далека от идеала! Даже у немцев.
Она снова рассмеялась своим веселым смехом.
- Когда-то мне трудно было об этом вспоминать; потом научилась, но все равно не могла говорить без слез… а сейчас вот, как видите, могу даже и пошутить. Знаете почему? Потому что душа - как тело. Постепенно атрофируются разные части - исключительно по причине самосохранения. Мы уже не можем позволить себе слишком сильных переживаний. Родственники часто опасаются передавать нам печальные известия. Опасаются за наше здоровье. Ха! Нет большей глупости, чем эта. В моем возрасте расстраиваются только из-за расстройства желудка…