Приглашение кстати
Несмеяна взяла коробку конфет и в девятом часу поехала к Диане в ее частный университет. Двухэтажный особняк стоял на отшибе в парковой зоне и летом утопал в зелени, а зимой в сугробах. Занятия окончились, и преподаватели не спеша пили чай.
– Это моя школьная подруга Несмеяна Павловна, начальник отдела, а это мои коллеги: Нина Васильевна, доцент, Катя, Алексей Валерьевич, доцент. Несь, а где Дорифор?
– На сборах.
– Алексей Валерьевич предпочитает кафедру дому, – добавила Диана.
Сели пить чай. Почему-то все стали говорить об участившихся грабежах. Каждый имел что рассказать, а после вольного пересказа Алексеем Валерьевичем рассказа Лескова "Грабеж" и вовсе настала ночь. Доцент собрал свой кейс и барабанил по нему пальцами. По всему было видно: ищет повод, чтоб задержаться.
Дома, как узнала позже от подруги Несмеяна, у него была жена, отчего он всегда ошущал себя бездомным.
Алексей Валерьевич вернулся к столу и налил себе чаю.
– Хотите, расскажу про мой некрасивый поступок? – сказал он. – Дело этим летом было. Сплю. А в три ночи меня словно кто вверх вздернул. Потом уже понял: попугайчик в клетке орет. У меня два попугайчика. Днем они как ангелы, а на ночь сами в клетку лезут и до утра молчат. Я их не закрываю. А тут вдруг орет. Спросонья гляжу на него – чего орет, а краем глаза вижу: мимо меня к лоджии кот скользит, а во рту у него второй попугайчик. Озверел я, вскочил и за ним!
– Кот ваш?
– Нет. Мой не посмел бы, другой!
– Что же вы так? У кота инстинкт, – засмеялась Несмеяна.
– И у меня инстинкт. Вот с этим инстинктом я за ним в лоджию. Слышу в соседней лоджии звуки. Как вам сказать, специфические. Перегибаюсь туда, а там парочка, ну, – Алексей Валерьевич несколько раз дернул пакетик чая вверх-вниз, – сами понимаете. Я и спрашиваю у них: "А вы тут кота с попугаем не видели?"
– Ой, Алексей Валерьевич! – взвизгнула в восторге Диана. – Вы же парочку основного инстинкта лишили!
– Парочку – не думаю, а одного из них – может быть, – возразил доцент. – Напоследок расскажу еще одну историю.
– Только без ужасов, Алексей Валерьевич! – взмолилась Нина Васильевна.
– Да нет, какие ужасы. Я про себя. По молодости наивный был. В каком же это санатории было? А, вспомнил. В Мацесту первый раз по путевке приехал. Пошел ванну брать, а как, не знаю. Захожу в корпус, мужики стоят. Соображают на троих. "Как ванну принимать, а то я в первый раз?" – спрашиваю их. "В первый раз? Это запросто, – отвечает один. – Заходишь. Раздеваешься догола. Лезешь в ванну. Ждешь. Потом баба заходит. (Прошу прощения, так в оригинале). Она скажет, что дальше делать. Будешь послушным, воды нальет". Я поблагодарил и направился на процедуру. "Да, – крикнул мужик. – Там на окошке пирожки лежат. Так ты, прежде чем в ванну лезть, пирожок возьми и пока лежишь, ешь его. Только не спеши, растягивай на всю процедуру". "Хорошо", – сказал я и так и сделал. Лежу в ванне, жую пирожок. Заходит женщина в желтоватом от пятен воды халате. Я невольно руками прикрылся. А она глядит на мои руки и спрашивает: "А что это у вас там?" "Там? – и не знаю, что сказать. – Ну, это, – говорю". "Что – это? Что вы едите?" "Пирожок". "Откуда?" "А вон с подоконника". "Это ж мои пирожки!"
А потом все вместе шагали по освещенной аллее на остановку автобуса и смеялись в полный голос. Несмеяна слушала очередную историю Алексея Валерьевича и думала: "Неужели и этот милый человек предал свою жену, раз так не хочет идти к ней?" Но когда села в автобус, поняла, что исцелилась от хандры.
Из "Записок" Попсуева
"…на школьном вечере я вдруг обратил внимание на девочку из седьмого класса (сам был в девятом). Она стояла возле стены, ожидая приглашения к танцу, воздушна и светла, как ангелочек. Робость и восторг охватили меня, и я молил непонятно кого, чтобы никто не подошел к ней. К ней никто не подошел. И я не подошел и не заметил, как закончился танец, а потом и вечер. Когда потом видел ее, всякий раз радовался так сильно, что до сих пор ощущаю в себе ту радость.
Не раз задавался вопросом: почему моей "первой Роксаной" стала не она, а Катька Петрова, почему? Ведь встреть я эту девочку раньше Катьки, не Татьяна, а Несмеяна стала бы моей единственной избранницей. И никуда уже от этого не деться.
Несмеяну не видел год. Она уволилась с завода еще до моего возвращения из Свердловска. Устроилась в горсовет. Что-то у нее не срослось с чиновниками (красота не черенок, ее не привьешь к уродству), и, говорят, она приняла горсть таблеток. Когда узнал, что умерла, думал, сердце разорвется. Не разорвалось… Потом сказали, что после клинической смерти она вернулась в центр стандартизации.
Иногда вспоминаю ее, но не как женщину, а как икону. Когда перехожу по мосту через Бзыбь, всплывает в памяти тот день, когда мы приехали на ее дачу. Всем телом ощущаю ледяное слово "вечность", которое она произнесла, глядя с моста на зеленые дали под голубым небом. Всякий раз, вспоминая о ней, содрогаюсь от озноба, даже когда от палящего зноя и нехватки влаги закручиваются листья сирени в спираль и с ивы падают вовсе не метафорические, а самые натуральные капли-слезы. Как-то подумал: эта ива – она…"
Часть II
В пути
Кто путь бы мне к вершине указал?
Данте Алигьери
Прелюдия. Я твоя первая Роксана!
Детский сад от мала до велика (от младшей группы до подготовишек) жил ожиданием утренника, посвященного любимым мамам – Международному женскому дню 8 Марта.
По предложению директрисы Нины Васильевны, которая во всем любила оригинальность и высокий штиль, дети были поделены на пары. Мальчикам присвоили имена литературных героев-мужчин, девочкам – соответственно героинь-женщин. Поскольку девочек было больше, самых младшеньких оставили без кавалеров, которых заменили шоколадками "Аленка", чему малышки были несказанно рады.
Так детсадовцы много раньше других сверстников страны узнали о том, что на свете есть Ромео и Джульетта, Елена и Парис, князь Андрей и Наташа Ростова, и вообще изящная словесность. Поскольку детских пар оказалось больше литературных, о которых знали директриса, воспитательницы, бухгалтер, повариха и дворник вместе взятые, некоторые литературные герои были, что называется, нарасхват и шли под номерами: Тристан № 1 и Изольда № 1, Тристан № 2 и Изольда № 2 и тому подобное.
Родителям накануне праздника вручили бумажки с присвоенными их деткам именами и пояснили, что завтра на утреннике каждый ребенок должен будет найти свою пару, ухаживать за ней (если он мальчик), танцевать только с ней, а девочке при этом не капризничать. На листочке также было указано имя избранницы (избранника). Имена были написаны крупными печатными буквами. Многим родителям пришлось порыться на книжных полках, а то и заглянуть в библиотеку, чтобы освежить в памяти, кто, например, такие Орфей и Эвридика. Больше других повезло избранникам с именами Василиса Прекрасная и Иван-Царевич, Кай и Герда, а также Золушка и Принц, но это были подопечные самой Нины Васильевны.
Сереже Попсуеву, как подготовишке, достался серьезный герой "Сирано № 1" (имелся в виду Сирано де Бержерак). Судьбой (Ниной Васильевной и воспитательницей Кирой Семеновной) ему было определено не только это имя, но и дама сердца – "Роксана № 1".
Мама сняла с полки пьесу Ростана и стала листать ее в поисках простенького стишка, с которым ее сын мог бы обратиться к своей пассии. Неожиданно Сережа взял у нее из рук книгу и прочитал несколько отрывков с выражением, то есть с женским придыханием и мужским восклицанием, которым позавидовали бы и записные чтецы.
– Сереженька, ты читал эту книжку? – удивилась мама.
– Конечно! – гордо ответил сын. – Я даже много чего знаю наизусть. Хочешь, прочитаю?
– Прочту.
– Прочитаю.
– Хотя всё равно. Читай.
Мальчик отложил книгу в сторону, встал и, вскинув руку, продекламировал стихи вместе с ремаркой:
– Сирано (поворачиваясь вместе со стулом к ложам, любезно):
Прошу вас об одном, прелестные особы:
Живите, радуйтесь! Своею красотой
Дарите нам мечты, спасайте нас от злобы;
Сверкайте ярче звезд ночных,
Цветите ярче роз душистых,
Будите вдохновение в артистах,
Внушайте нам стихи, – но не судите их!
– Ты мой мальчик! – растроганно произнесла мама и промокнула платочком глаза. – Да ты же моя умница. Вот завтра и расскажи этот стишок. Пошли спать.
– Я и других много знаю! – заверил сын.
– Вот и хорошо, вот и замечательно. Меньше будут косить глазом на сына циркачки…
В праздничный день было шумно и радостно. Наконец все расселись и угомонились. Дети впереди на стульчиках и скамеечках за столиками, родители и работники сада возле стен на стульях. Собравшихся в курс дела ввел представитель районной власти. Он произнес несколько приветственных слов от лица своего руководства, вручил грамоты и подарки заслуженным работницам дошкольного образования. Директриса зачитала доклад, посвященный истории праздника. В нем она кратко остановилась на отличии равноправия наших и мировых женщин, упомянула Клару Цеткин, Елену Гринберг и исторические решения ООН, а также заверила, что в мире борьба женщин за свои права обостряется, а у нас закончилась полной и окончательной победой торжества разума и справедливости. После этого выступили несколько благодарных отцов и матерей и, наконец, предоставили слово детям. Те прочитали и пропели трогательные стишки и песенки (тут всех, разумеется, поразил декламацией Сережа Попсуев), и только затем начался долгожданный праздник, а именно – танцы и чай с лакомствами.
Мальчики и девочки держали в руках записочки, на которых были написаны их имена и имена их суженых, подходили друг к другу и спрашивали: "Ты кто?" "Маргарита. А ты?" "Руслан. Не знаешь, где Людмила?" "Нет. А где Мастер?" "А кто это?" "Не знаю. Вот написано".
Сережа не стал разыскивать свою даму. Он поставил стул посредине зала, встал на него и воззвал к избраннице, озвучивая как бессмертные строки, так и ремарки к ним:
Ле Бре:
Но, ради бога, кто она?
Сирано:
Она? Она? Сама весна.
Ее очей глубоких ясность
Несет смертельную опасность.
Сама не ведая того,
Она – натуры торжество,
Ловушка дивная природы,
Мой ум лишившая свободы, -
Мускатной розы пышный цвет,
Амура хитрого засада.
В ее улыбке – солнца свет.
Малейшим жестом, негой взгляда
Блаженство рая, муки ада
Сулит она душе моей.
Походкой легкою своей
Она проходит, молодая,
Очарованьем красоты
Богини образ воскрешая,
В Париже, полном суеты.
Ей не хватает лишь колчана,
Чтоб все сказали: "Вот Диана!.."
Ле Бре:
Я понял…
Сирано:
Верен мой портрет!
Ле Бре:
Твоя кузина?
Сирано:
Да, Роксана.
После этого Сережа добавил отсебятину:
– Я Сирано, но не любой! Я первый номер! Не второй!
И тут к Попсуеву бросилась Катя Петрова, которая жила в том же доме, что и Сережа, только в другом подъезде:
– Я! Я твоя первая Роксана! Вот у меня написано: Роксана номер один, а ты мой Сирано номер один! Мы навсегда теперь вместе!
В роли главного инженера
В огромном двойном окне драмтеатра висело объявление: "Современному театру требуется главный инженер. Мужчина не старше 45 лет. Желателен опыт руководящей работы, а также опыт работы на электротехническом, сантехническом, вентиляционном и осветительном оборудовании". "Оставил завод, оставлю след и в искусстве, – подумал Попсуев. – Главный, нехило".
Зашел в просторный прохладный холл. У входа простенький стол, два стула, мусорная корзина. Тихо. Даже глухо. В нос ударил запах китайской лапши. Вахтерша, держа в одной руке кипятильник, второй ковырялась в пиале, вылавливая там что-то лиловое.
– Добрый день, – сказал Попсуев. – Я по объявлению, на работу. К кому?
– К кому? А вон к тому, дверь в перламутре. Что же это такое? – она понюхала выловленный кусочек. – Морква? Чи буряк?
Дверь и впрямь была в перламутре, массивная, под потолок, казалось, за ней восседает черт знает кто. Им, как явствовало из таблички, был "Директор Современного театра Заслуженный работник культуры Российской Федерации Ненашев Илья Борисович".
В предбаннике с узким высоким, как в средневековом замке, забранным решеткой окном секретарши не оказалось, и Попсуев открыл следующую дверь, пониже, темную и без финтифлюшек. Глазам Попсуева предстал – нет, не рыцарь на коне, – предстал огромный кабинет с тремя широченными окнами по трем стенам, громадной хрустальной люстрой и зелеными, явно импортными обоями в широкую золотую полосу. Пол устилал небывалых размеров зеленый же ковер, придавленный по центру гигантским столом заморского дерева, за который не стыдно было усадить самого Черномырдина. "Мебель затаскивали через окна, – подумал Попсуев. – Однако рояль тут не помешал бы, вон туда. И пять-семь рядов кресел".
– Заходите-заходите! – радушно приветствовал гостя кругленький человек, выкатывая из-за стола. – Вы Хочубинский? Харон Израйлич?
– Я мужчина не старше сорока пяти лет. Попсуев, Сергей Васильевич. По объявлению. – Попсуев махнул в сторону окна.
Круглый человек крепенько, но не сильно пожал ему руку.
– Чрезвычайно рад. Ненашев Илья Борисович. Заслуженный работник культуры РэФэ. – Усадив посетителя в одно из располагавших к приятному сиденью кожаных кресел, человечек подкатил к центральному окну и поглядел на зеленый дворик. Там под раскидистыми кустами цветущих роз прохаживались дама в шляпке в стиле Ренуара и мужчина с ней под руку в стиле Тулуз-Лотрека.
– По объявлению? Какому?
Попсуев снова махнул в сторону окна с улицы.
– А, по объявлению. – Ненашев ткнул пальцем в стекло. – Константин Сергеевич выгуливает Изольду Викторовну. Главреж Консер (мы так для простоты зовем его) и прима.
Попсуев понимающе кивнул.
– Тристан и Изольда.
Директорское лицо осветила улыбка:
– Года не те… Староваты. Ну да сердца-то юны?!
По широкому внешнему подоконнику прохаживались говорливые голуби.
– Птицы, а!
– Да, птицы, – подал голос и Попсуев, прислушиваясь к их успокоительному воркованию. – Голуби.
– Загадили театр!
Илья Борисович постучал костяшками пальцев по стеклу и энергично помахал кулачком вслед взлетевшим птицам.
– Очень, очень приятно, Сергей Васильевич! – директор подошел к Попсуеву, как киношный Ленин, сунул руку за обшлаг пиджака и стал покачиваться на носочках скрипучих туфелек. – Чем обязан?
– Я по объявлению, – повторил Попсуев, слегка приподнявшись с кресла и едва не бухнув: "Владимир Ильич". – Мужчина… На главного инженера.
– А-а-а! – попридержал его коротенькой ручкой Ненашев. – Да-да. На роль главного инженера, прелестно, прелестно! – воскликнул он. – Как же, как же, имеется такая вакансия! Вакансище!
"Прелестно" у него прозвучало с придыханием: "Пхгелестно".
После того, как Попсуев уточнил, нужен ли театру именно главный инженер или достаточно простого, директор воскликнул:
– Разумеется, главный, самый главный, какой вопрос! Ведь сознайтесь – простых инженеров и нет?
Закрой глаза – точно Ленин – в исполнении всенародно любимых артистов. Вот только почему-то "батенька" не говорит. По всему было видно, что Илья Борисович всю жизнь культивировал в себе благожелательность к посетителям, которых если и не считал, так называл "главными", отчего и сам выглядел не менее чем "главный", и превратился, в конце концов, в эдакий колобок радушия с живыми глазками, сочными губами, элегантно грассирующим говорком. Похоже, одним этим он располагал к приятной беседе любого ходока, даже по самому щекотливому вопросу, причем так, что щекотало одного только собеседника.
Попсуев согласился, что слово "простой" выдумано не от великого ума. Илья Борисович, как видно, привыкший при человеке "снизу" (даже самом главном) более сам говорить, чем слушать, непринужденно широкими мазками и звучным бархатистым голосом нарисовал театр военных действий по электрическому, сантехническому и прочим направлениям. Осветительную аппаратуру он и вовсе назвал "светотехническим плацдармом", причем слышалось опять же: "святотехнический". Просто вылитый Владислав Стржельчик в роли начальника Генштаба Антонова в киноэпопее Озерова "Освобождение" или, спаси Господи, даже какой-нибудь наипочтеннейший иерарх РПЦ.
Не сходя с места, Ненашев тут же назначил Попсуева командующим театральным тылом. И хотя директорской решительности позавидовал бы сам Наполеон, по некоторым его словечкам, по манерам и внешнему облику видно было, что Илья Борисович глубоко чужд бастионам, рукопашным и вообще всяким боевым действиям, где проявляется мужской характер. Вряд ли когда он нюхал порох, но зато был прирожденный тыловик, выпивоха, картежник и интриган. В терминах далекого военного времени – успешная тыловая крыса, которой, конечно же, можно быть, имея только прирожденные способности на это, соответствующую корпуленцию да еще закрома.
– Окопы для солдата хороши, – вырвалось у Попсуева.
– Что вы говорите! – восхитился Ненашев. – Чем же?
– Не так кусают тыловые вши.
– Прелестно! Просится на музыку. Буонапарте, кстати, начинал свое восхождение с окопов. На заводе кем изволили служить? – поинтересовался Ненашев. – ИТР?
– ИТР и т. п. Много кем. Мастером…
– Великим? – поднял мохнатые брови Ненашев, изобразив на лице ироничное почтение.
– Зачем? Простым и старшим. – Попсуев стал загибать по-русски пальцы: – Начальником участка, технологом цеха…
– Прелестно. Гамма профессий, прелестно! Это весьма пригодится вам, весьма. Кто был никем, тот станет всем, прошу прощения за невольный каламбур, ха-ха! Главное для главного – отличить приму от рампы, а Софокла от софитов. Сдается мне, вы отличите.