Мы с Пушкиным пересекли Босфор, Золотой Рог, привокзальную площадь и пожрали там, куда он указал пальцем - в кинотеатре "Океан". Большая вывеска с надписью "Утка по-пекински" на фасаде киношки манила поэта зеленым неоном, но тот факт, что собственно утки в тот день не подавали, расстроил Александра Сергеевича до невозможности. Официант, глядя на Пушкина прозрачными глазами, поведал, что на границе карантин, ветслужба тормознула китайскую дичь где-то в Гродеково, а из местной утки утка по-пекински не получается.
- Пшол вон тогда, - сказал Пушкин, - неси чего-нибудь.
- Значит, э-э, скоблянки из трепанга, гребешки с чем там у вас, свинину в сладком соусе, рис с овощами. Пока все, - вежливо заказала я и незаметно для Пушкина сунула официанту десять баксов.
- Выпивать будете? - благодарно осведомился холуй.
- Ах да. Гжелки. Пока триста.
- Гжелка вся паленая, - шепнул он мне.
- Тогда чего почище, можно из местного. Официант принес два блюда и графинчик.
- Мы будем есть из общей миски? - возмутился Пушкин.
Официант закатил глаза.
- Это китайский ресторан, - пояснила я, - но вот можно наложить в пирожковую тарелку.
Пушкин вздохнул и придвинул к себе блюдо с гребешками. Я посмотрела на это дело и придвинула к себе блюдо с трепангом. Выпивали мы тоже как-то без тостов. Дружба явно не клеилась.
- Говно кабак, - сказал Александр Сергеевич, отодвинув чашку с недоеденной свининой, - даже девок нет. И гидиха старенькая, как назло. Тетенька, вы были красивы в юности, да?
Я взяла в руки фолиант с фотографиями еды и открыла на десертах.
- Морошки не желаете? - предложила я поэту. Вытаращив свои абрэковские глаза, Пушкин некоторое время молчал. А потом обратился ко мне с длинной проникновенной речью:
- Еб твою мать! - сказал Александр Сергеевич, - Тетень... Лора! Я не люблю морошки. Но я готов съесть целый фунт, если вы будете ко мне снисходительны. Меня сильно утомил в дороге Захарон Андреич. Вы, Лора, не поверите, но этот старый пидор все время говорит гекзаметром! Хуй с ними, с цыганами и этой блядской эмигранткой из Бейджина - мы же с вами не орнитологи. Мы с вами выпьем еще водки и потанцуем. И перейдем на "ты", как это водится меж ста... добрыми приятелями. Вы согласны, Лора?
- В китайском ресторане нормальные люди не танцуют, - зарделась я отходчиво, - а выпить водки я вам предлагаю в другом месте.
- Так отправимся же! - воскликнул Пушкин, - насколько я понял, платите вы?
Мы вышли на улицу, переоделись в канаве за "Океаном" - мальчики налево девочки направо - вылезли на поверхность уже во всем вечернем и пустились в турне. В ту ночь мы были: в Ройал Парке, в Лесной заимке, в Сакуре, где наконец перешли на "ты"; в Капитане Куке, в Бинго, в Наутилусе, где Пушкин орал, что любит меня как брата; в Моранбоне, в Нагасаки, где Пушкин совсем некстати вспомнил было о цыганах, но тут же забыл; в Аллегро, в Избушке охотника, потом каким-то образом оказались на железнодорожной платформе станции Океанская, где Пушкин блевал в кустах, а я держала его за фалды, чтобы он не упал и не побился. Отсюда было близко да дачи: Черная же речка - в натуре, Пушкин, прикинь, в России так много мест, где тебя грохнули! - Не пиздите, мадам, убить поэта не так-то просто, надеюсь, нас там не поджидает белый всадник на белом коне, ха-ха-ха!
Ключей у меня с собой не было. Проспали мы до обеда на полу в беседке, как дети общих родителей-алкоголиков, и проснулись от по-родственному же общего сушняка.
- Я же говорил, медвежатина пересоленная, - бубнил Пушкин, выбираясь на солнышко. Я тяжело вспоминала, положила ли в рюкзак эссенциале форте, а если положила, то почему не съела где-нибудь между двадцатой и тридцатой.
- Кулумбарий, блядь, какой-то, - сказал Александр Сергеевич, ковыряя носком лакированного штиблета грядку с физалисом, моей тихой мичуринской гордостью.
За штакетником возникла соседка Любовь Ильинична, про которую я однажды подумала, что она привидение и, чего греха таить, подумала также и в этот раз.
- Лара, если это вы рабочих привезли, - сказала она, тыча в помятого Пушкина, который как раз в тот момент поймал на физалисе кузнечика и дул ему в лицо, - следите, чтобы они инструмент у меня не крали. И как вы не боитесь с азербайджанцами связываться? - добавила она шепотом.
- Это не азербайджанцы, - также шепотом ответила я, - это чеченцы, они у нас дом покупают, будут здесь мак выращивать. Если что, можете семена у них попросить.
- Здравствуй, бабушка! -крикнул Пушкин, -хочешь водки?
Кстати о водке. В то утро - правда, это уже было не утро - запасливый Пушкин научил меня опохмеляться. Вопреки ожиданиям, меня даже не вырвало.
Заготовленный мною и одобренный Кербером график экскурсии сломался быстро и довольно безболезненно, чего не скажешь о тематике маршрута: сломать ее было просто невозможно. Любое место, в которое бы мы ни направлялись с Пушкиным, совершенно автоматически становилось пушкинским. Пушкинской стала бы и половина владивостокских блядей, однако о девках Александр Сергеевич всякий раз вспоминал уже тогда, когда не мог без посторонней помощи найти средство общения с ними. А я в таких делах ему была не товарищ. Разве что малую нужду пособить справить. По-братски.
- Пушкин, - сказала я на четвертые сутки изрядно утомившего меня пьянства и бессмысленных съемов, - я не понимаю одного: почему Кербер, ушлая псина, не нашел тебе гида-мужика? А из меня какой компаньон. Надо бы тебе мужика в товарищи.
- А ты правда не знаешь, почему? - удивился Пушкин, - почему у Цербера одни бабы в штате?
- Не-ет, - насторожилась я, - правда, что ли, одни бабы?
- Ха! Не знаешь?!
- Да я недавно у него работаю.
- Н-да... В общем, понимаешь ли, брат Лора, не умеют мужики правильно оглядываться. Если уж оглядываться, то оглядываться надо правильно. А лучше, конечно, вообще не оглядываться.
- Куда не оглядываться?
- Назад, - удивился Пушкин, - Сечешь? - Секу, - наврала я.
Ни хренашеньки я не секла. Ни хренашеньки. И поэтому спросила новое:
- А что, без гида нельзя? Ты вот что, не смог бы один бухать тут?
Пушкин посмотрел на меня как на чужую, потом, вспомнив, видимо, мое дебютантство, сжалился и пояснил:
- Да? А удерживаться я за кого должен?! Вот оно что. С ума сойду я с этой новой работой.
На пятый день мы покинули Владивосток. "Надоело водку жрать", - признался Пушкин. "Так быстро?" - съязвила я. "Хочу сакэ", - заявил он. "Это такая гадость", - сказала я. "Ну и пусть". - не отступал поэт. Так мы очутились в пушкинском городе Тоса провинции Кочи, где угодили на одно закрытое якудзовское мероприятие. Там бухой, по обыкновению, Пушкин уболтал меня сделать ставку на кобеля по кличке Такасу Дзискэ: "Лора, брат, вот на этого, только на этого!" - в результате мы, не очень понимая, что происходит на ринге, проиграли полконверта денег. "Сумису Марино дэн", - сказал нам Такасу Дзискэ и показал свой перламутровый кишечник. Я не ожидала, что Пушкин так расстроится из-за какой-то ерунды, но он действительно был настолько огорчен, что сделал себе на левом предплечье цветную татуировку с изображением знака иены и расхотел ехать назавтра в Северную Корею.
А тут еще мы, словно нарочно, попали под дождь, вымокли как сволочи, и Пушкин простыл. В дабле отеля Sunrise, где мы зарегистрировались как Белкины (не как братья, конечно, а как супруги), мой подопечный двое суток температурил и поминал Захарона Андреича: "что значит смерть? За сладкий миг свиданья..." - в общем, хандрил как мнительная истеричка из разряда пожилых девушек, отказываясь от бульона и совершенно не слушая моих доводов о том, что Захарон Андреевич не приедет раньше, чем закончится пушкинский контракт с моим шефом. На третий день от поэта отлегло и он, будучи совершенно трезвым, потребовал-таки бляди.
И вот тут я оказалась в очень сложной для себя ситуации: с одной стороны, желание клиента - закон, с другой - как женщина порядочная, я не могла допустить своего участия в групповухе даже в качестве подсвечника; но с третьей - не могла же и оставить Пушкина наедине с японской проституткой, так как удерживался он все-таки за меня. Поскольку выхода из этой тройной дилеммы не просматривалось, я решила действовать как боец российского спецназа: по обстоятельствам. Обстоятельства продиктовали мне прикинуться актрисой погорелого театра Кабуки. Я напялила розовое кимоно и разукрасила рожу до неузнаваемости, чего, в принципе, могла бы и не делать, так как он совершенно не приглядывался до, во время и после коитуса к физиономии партнерши.
А вот здесь, уважаемый читатель, ты не дождешься от меня никаких ласкающих твой гормон подробностей: даже самые великие русские поэты совокупляются совершенно так же, как ты сам, поэтому представь себе данный эпизод моего общения с Пушкиным исходя из собственного сексуального опыта. Скажу лишь, что в результате я привязалась к Пушкину больше, чем за весь предыдущий период: половые акты сближают людей. Обмануть Пушкина было несложно - он и сам обманываться был рад, получая от процесса известную долю приятности и полагая, что его пользуют лучшие японские специалистки. Мне это льстило, но за несколько последующих дней и ночей я окончательно задолбалась менять кимоно и похудела на 4 кг.
Не знаю, что было бы дальше, кабы поэт не натер себе мозоль, одновременно признав в многочисленных японках меня. Дело в том, что я стала проявлять недопустимую халатность: видя, что Пушкин не вдается в детали, я почти перестала наносить грим, Пушкин получил нечаянную возможность отвлечься от процесса и углядел мой съехавший на затылок парик а ля Чио Чио-сан. Узнав меня, Пушкин так возбудился, что даже забыл про свою техническую травму.
- Лора, брат! это ж incest!, - простонал великий русский поэт и кончил.
Так что пушкинскую Японию мы покинули в довольно-таки изможденном состоянии, но А.С. (скорее, по инерции) желал продолжения банкета и поволок меня на www.sex.ru, где за ближайшим же углом нас с ним чуть не трахнул негр с гигантским фиолетовым хером: еле спаслись. После этого сомнительного приключения Пушкин на какое-то время успокоился и придумал новое развлечение - кататься на скоростном лифте в Canadian National Tower, но это было уже не так опасно.
В Канаде мы пробыли совсем недолго - неполных три дня. Пушкин сказал, что ему тут все не нравится; к тому же, кроме лифта, в этой стране действительно не оказалось почти ничего, достойного внимания великого русского поэта. Мы еще смотались с ним в соседнюю державу, где у Пушкина заболел живот от местной пищи и тоски по родине. Смеху ради в Россию мы решили полететь самолетом, купив билеты эконом-класса на рейс Анкоридж-Хабаровск компании "Дальневосточные авиалинии". И во время перелета, действительно, чуть не оборжались, потому что еще в аляскинском аэропорту приобрели у какого-то чукчи полстакана привозной травы и выкурили ее почти всю: рейс сильно задерживался в связи с непогодой. На подлете к Хабаре у нашего воздушного лайнера заклинило шасси, и мы с Пушкиным прямо-таки чуть не лопнули со смеху, представляя, как Захарон Андреич будет грести на своем катере по тайге.
Тут же, в Хабаре, выяснилось одно неприятное обстоятельство: по всей видимости, еще в Отеле восходящего солнца Пушкин заразил меня стихотворением про любовь, а возможности лечиться совершенно не было. Строки "...что значит смерть? за сладкий миг свиданья..." не выходили у меня из головы. Больная, я постоянно хотела виснуть у Пушкина на шее и жертвовать ради него своей жизнью. Мне было по-настоящему скверно. Слезились глаза и ныло сердце.
- Пушкин, может, останешься? - просила я время от времени.
- Белкина, ты такая хорошая, - целовал меня в нос Пушкин, - я тебе посвящу какое-нибудь произведение. Из стареньких.
Мы еще сгоняли с ним в Тунис, Магадан, Нидерланды и Тель-Авив, где Пушкин прошелся по улице имени себя и, свернув пару раз, сильно удивился, оказавшись на улице имени Горького. "Как так получилось?" - недоумевал он. Мы прошли по улице Горького и, свернув пару раз, оказались на улице Пушкина. "Какой ужас", - сказал Пушкин. "Преемственность в русской литературе", - сказала я. "С точки зрения евреев", - предположил Пушкин. "Наверное, мы не там сворачиваем", -предположила я. "Наверное, да", - согласился Пушкин.
Оставшись на ночь в Англии, мы планировали смотаться завтра в Страну сайгаков и автора неизвестных стихов "Коян, каскыр кележатыр!" Там мы хотели повидать двоюродного брата Балды Алдара-Косе, а заодно положить букет каких-нибудь растений на могилу Абая Кунанбаева. Но тут у меня впервые за все время, начиная с несъеденной утки по-пекински, зазвонил выданный на работе мобильник.
- Вы должны срочно показать Пушкину памятник Пушкину. Один. Выберете самый лучший, - сказал шеф и отключился.
- Пес звонил? - догадался Пушкин.
- Ага, - кивнула я.
- Метроном ебаный, - сказал Пушкин.
- Кстати, ты не знаешь, кто его сын? - спросила я.
- Какой еще сын? - удивился он.
- Ну, агентство называется "Кербер и сын".
- Так он и есть сын.
- А Кербер, стало быть, его папа?
- Да нет у него никакого дополнительного папы! Он сам себе и сын, и папа, - объяснил Пушкин.
- Блин, вот я дура! Ну точно же, его ведь зовут Эдуард Эдуардович!
- Ты умная, Белкина. Только не всегда и не везде. Слушай меня, я тебе английскую народную песенку спою:
You're the kind that always loses,
Bliss and you are all at odds:
You're too sweet when chance refuses
And too clever when it nods.
Пушкин пел, а я танцевала руками. Мы остановились в отеле без названия.
- Я тебя люблю, Белкин, - сказала я в номере, раздеваясь.
- Я тебя люблю, Белкина, - сказал Белкин и посвятил мне свои повести.
Я уже знала, какой самый лучший памятник покажу ему.
Это был яркий безветренный день. К монументу мы подошли никем не замеченные. "Дубельт", -уважительно постучал Пушкин по памятнику. "Ага". "Почему у меня двенадцать пальцев?" - спросил он. "Для запаса", - пояснила я и отошла в сторонку, чтобы не мешать. Напротив друг друга стояли два Пушкина: мой Белкин и наше все. Болезнь моя сильно прогрессировала: я любила и того, и этого.
Все, что случилось потом, вы знаете и без меня. Я тоже знала все наперед и уже не смотрела, как набежал народ, как моего Белкина то ли специально, то ли нечаянно перепутав с прежним, возвели на пьедестал и натаскали к подножью охапки самой универсальной в мире травы. Я развернулась и пошла прочь. "Белкина! - крикнул он, - не оглядывайся!", и тут же за моей спиной все бзднуло, потому что там была вода, которая горит, а когда такой воды много, то Захарон Андреич явно где-то поблизости. Я и не думала оглядываться: какой смысл глядеть туда, где уже все по-другому. Прямо надо мной, в клубах дыма и карбидной вони, пронесся белый прогулочный катер, на лобовом иллюминаторе которого плясали оранжевые протуберанцы, так что таинственный драйвер, разговаривающий гекзаметром, снова остался незамеченным. Да я бы все равно его не разглядела - у меня контактные линзы, я ничего толком не вижу, когда реву.
Задергался мобильник. "Можно возвращаться", - довольно проурчал г-н Кербер.
Я сидела на скамейке на ж/д станции Океанская. В небе мастурбировала поганка-луна, расплескивая на рельсы какую-то дрянь. Было прохладно и ветрено. "Болдинская осень скоро", - подумала я. В конце платформы показалась темная фигура. Она подошла к скамейке и встала напротив меня, играя хвостом.
- Мне скучно, бес, - сказала я.
- Что делать, Лора, - ответил бес и заржал.
Я бросила в него керберовским мобильником, но промахнулась.
Без пятнадцати четыре к платформе бесшумно подъехал товарняк. Я махнула рукой. "Куда ехать?" - высунулся из окна шофер поезда. "Улица Крыгина, дом 55", -- назвала я свой адрес. "По пути", - кивнул водитель и сбросил на платформу стремянку. Я поднялась по ней в роскошный салон локомотива, утыканный циферблатами. Все часы показывали разное время: от ноля до 923. Я выбрала себе подходящее и устроилась поудобнее.
Послесловие раз
Ну что еще сказать. Я ж почти филолог по образованию, поэтому как-то само собой решилось, что у Кербера буду работать исключительно с писателями. Предыдущая специалистка, на место которой меня и взяли в агентство, считалась неплохой работницей, но после того, как она внезапно эмигрировала на белом катере, образовалась вакансия. Г-н Кербер моей работой с Пушкиным остался доволен. В особый восторг его привел выбор главного монумента. Не знаю, чему уж тут восторгаться: по-моему, выбирать было просто не из чего.
Послесловие два-с
- За сладкий миг свиданья готов я жизнь отдать!!!! Рад ужасно.
Каким коротким у него оказался инкубационный период. Каких-то десять лет.
- Я тебе изменила, - вспомнив, подумала я.
- Не может быть, - подумал он, - с кем?
- С Пушкиным.
- А-а. С Пушкиным не считается. Хочешь, я пожертвую для тебя своей жизнью?
- Только попробуй. Мы будем мучиться долго, скучно и счастливо, и умрем в 923.
- Тогда помоги зашить парус.
- Давай.
- Подожди! У меня для тебя сюрприз.
- Давай!
- Отвернись!
- Ну, давай...
- Только не оглядывайся.
...Да, и вот что интересно: Пушкин что, забыл про Лотову бабу?