– Тебе нужно составить им конкуренцию, Роланд. Назови свое заведение "Бар хорватских лесбиянок".
Латинос сказал, что это не просто яппи, а новая форма извращения, и рассказал, что видел, как двое парней мастурбировали на дерево в Вашингтон-сквер. Среди бела дня.
Тощий приподнял бровь:
– И тебя это шокировало?
Роланд похлопал ладонью по стойке:
– Вот твоя блондинка.
Низкий грудной голос ведущей придал новостям о Кашмирском кризисе эмоциональную окраску. Роланд убавил звук. Третье сообщение касалось последствий судебного процесса по делу Лары. В кадре появилось здание суда в Олбани, и они трое на ступеньках: сияющий Пинеро, Хейли с отсутствующим взглядом и Демпси, уставившийся в одну точку за камерой. Дальше пошли кадры Сто шестьдесят четвертой улицы в Форт-Вашингтоне. Еще одна демонстрация протеста. Демпси опустил взгляд на стойку и понял, что не сможет больше работать полицейским. Это не было решением, принятым после долгих сомнений и раздумий, до этого момента он не собирался уходить из полиции. Просто сейчас, когда он наклонил голову, у него что-то замкнулось в голове, и он это понял. Чем он станет заниматься дальше, он не знал, – но даже перспектива рыться в мусорных баках в поисках пивных банок казалась менее тягостной. На миг он исполнился надежды порвать раз и навсегда с параноиками и героическими коррупционерами, которые находились во власти собственных противоречивых мыслей и заблуждений в той же мере (если не в большей), что и люди, которых они были призваны защищать.
Он поднял глаза и увидел в телевизоре себя самого, разговаривающего с той же миловидной брюнеткой, которая брала интервью у Хейли, и вспомнил исходившие от нее волны аромата духов, блеск волос. Он заметил, что трое мужчин пристально смотрят на него. Тощий парень и Роланд в конце концов отвернулись, но латиноса явно распирало от желания высказаться. Он вытащил из кармана бумажник, то и дело стреляя глазами в сторону Демпси, потом бросил несколько купюр на стойку и сказал:
– Мне пора. Увидимся завтра, ребята. Окинув Демпси откровенно враждебным взглядом, он направился к двери.
– Ох уж этот парень! – Тощий пренебрежительно фыркнул. – От него так и жди неприятностей.
– Человек платит по счету и никого не трогает, – сказал Роланд. – По моим понятиям, нормальный мужик.
Демпси встал, полез в карман, и Роланд нерешительно сказал:
– Мне кажется, вы можете еще посидеть, офицер. О'кей? Дать вам холодненькой?
– Вот именно! – Тощий развернулся всем корпусом к Демпси. – Мы на вашей стороне.
Да уж, поддержка добропорядочных граждан меняет дело, подумал Демпси. Она устранит тяжелый осадок в душе, позволит избавиться от чувства вины, принять непреднамеренность кровавой ошибки, совершенной по долгу службы. Черт побери! Он снова сел – не потому, что хотел услышать слова сочувствия честных граждан, а потому, что голова кружилась и ноги были как ватные. Он пил пиво, стараясь утешиться. На самом деле ни о каком сочувствии здесь говорить не приходится, напомнил себе Демпси. Он пользовался скандальной известностью, предоставлял превосходную тему для пересудов. Он почти слышал, как Роланд говорит одному из своих знакомых: "Знаешь, кто заходил сюда днем? Один из полицейских. Тот самый что застрелил пуэрториканца в Форт-Вашигтоне. Мы выпили за здоровье ублюдка".
После очередной кружки пива Демпси пошел в сортир отлить. Вымыв руки, он посмотрел на свое отражение в зеркале и осторожно приподнял повязку. Мушка не стала меньше, но линии перестали дрожать. Странно. Казалось, они сложились в некий геометрический узор. Вроде карандашного эскиза, нарисованного с соблюдением перспективы. Демпси сосредоточил взгляд на линиях. Похоже на коридор, решил он. Он различал ряды дверей по обеим сторонам стен, лепной карниз на потолке. Он прикрыл правый глаз и чуть повернул голову, чтобы посмотреть, как изменится картина. У него возникло впечатление, будто он оказался внутри рисунка и теперь стоит напротив двери. Все на месте: дверная ручка, глазок, косо висящая треснувшая табличка с номером. Все из тонких черных линий. Внизу живота у Демпси разлился холод. Он узнал номер – 126. Сгустки белка в стекловидном теле… Бред собачий! Сгустки белка не складываются в рисунок с изображением коридора.
Во всяком случае, этого коридора.
Несколько линий потолка скрылись под внезапно наплывшим на них белым пятном, а секундой позже на стене появилась длинная белая полоса, словно кто-то водил кистью по карандашному наброску, быстро нанося мазок за мазком; темные линии странным образом вытянулись, разрослись, заполонив все поле зрения – левого и правого глаза, – и Демпси понял, что, если так будет продолжаться, он вообще ослепнет. В считаные секунды белых пятен стало так много, что казалось, он смотрит сквозь белый куст и видит в просветах между листьями осколки зеркала, своего испуганного лица и облупившейся стены сортира. Он прижал повязку к глазу, но это не помогло. Незримый художник работал все быстрее. Демпси потер глаза, пытаясь остановить процесс, разогнать чертовы сгустки белка. Он приблизил лицо вплотную к зеркалу, почти ожидая увидеть белую пленку, затягивающую глаз, но глаз оставался голубым и ясным, без всяких видимых дефектов.
За мгновение до того, как белая тьма окончательно застлала все поле видимости, Демпси испытал тошнотворное чувство. Такая тошнота охватывает вас, когда вы вдруг понимаете, что потеряли управление автомобилем или что веревка, за которую вы цеплялись, лопнула; или когда вы выходите на проезжую часть улицы и боковым зрением замечаете нечто огромное, со страшной скоростью несущееся прямо на вас. Не в силах пошевелиться, как в кошмарном сне, вы на один долгий миг замираете в ослепительной вспышке света, словно Бог, если это он, щелкает "полароидом" за долю секунды до того, как вы взлетите вверх тормашками в темную бездну ужаса… или же, как Демпси, заковыляете на ощупь по растворившемуся в белизне коридору, слыша приглушенную музыку неподалеку и властный мужской голос, произносящий слова, недоступные вашему пониманию. Демпси пошел на звук голоса (очень медленно, поскольку был пьян), увидел три тени в нише под разбитым плафоном и в страхе рефлекторно вскинул руку, когда одна из теней вспыхнула яркой вспышкой огня и его отшвырнуло к стене мощным ударом; а потом перед глазами заплясали ослепительные вспышки, уши заложило от дикого грохота, в воздухе повисла плотная пелена дыма, и он упал, чувствуя сладковатый вкус крови во рту и пытаясь заговорить, произнести имя и отдать зажатый в руке предмет склонившейся над ним темной фигуре, но легкие у него быстро наполнялись жидкостью, словно он тонул в теплом море, – густой и вязкой. Это была не вода.
Как он мог тонуть?
Демпси обнаружил, что стоит, судорожно вцепившись в край умывальника, прерывисто дыша, мыслями еще наполовину пребывая в шкуре Лары Израеля. Он был испуган, но страх отступал перед сознанием невероятности события. Однако он мог поклясться, что все произошло на самом деле. С точки зрения здравого смысла это было невероятно. Невозможно. Но он явственно слышал запах пороха, чувствовал удары пуль и – самое главное – ощущал незримое присутствие Лары в своем существе, словно он был жидкостью, влитой в тело Демпси, и теперь вылился из него, оставив неприятный осадок. Возможно, Пинеро, назвавший Лару темной личностью, не был так уж далек от истины, поскольку в этом осадке Демпси различил что-то малодушное и подлое.
Господи!
Он ударил кулаком по стене. Да что он, совсем спятил? Лара умер. Умер двадцать шесть раз, по количеству выпущенных в него пуль. Зажмурив левый глаз, Демпси рассмотрел свое отражение в зеркале. Он выглядел до смерти напуганным, но никаких нервных тиков, никакой пены на губах, никаких признаков помешательства. Хотя, вне всяких сомнений, на минуту он действительно тронулся рассудком. Видение коридора исчезло. Опять мутные пятна и сплетения темных линий. Демпси поискал взглядом повязку. Она валялась на кафельном полу, в лужице под писсуаром. Надо будет зайти в аптеку, купить другую. А что потом? Вернуться домой и смотреть телевизор, пока не помрешь? Позвонить психиатру? Психиатр примется расхваливать свои лекарства. Тогда он все равно загнется, но за большие деньги. Понятное дело, он сыт по горло таблетками. Ему нужно как-то отвлечься от мыслей о судебном разбирательстве, об убийстве Лары, о своем глазе. Он не хотел возвращаться на работу. Там его посадят возиться с бумажками, и он останется в том же состоянии, измученный тоской и несчастный, только без телевизора.
А что если сейчас он не бредил?
Такая возможность существовала. Слабая, но в принципе допустимая. Эти штуки случаются. Лик Иисуса вдруг проступает на фюзеляже, человек выпадает из самолета и остается в живых. "Патриоты" выигрывают Суперкубок.
Предположим, он действительно наяву пережил смерть Лары, и испытанные ощущения вызваны не бредовым состоянием, не нервным припадком, не действием таблеток. Предположим, все дело в сантерии. В мести по-вудуистски, вершимой Ларой из могилы. В проклятии, насланном его родственником или другом. С принятием этого нелепого предположения у Демпси появлялась возможность действовать. Шутка Пинеро насчет того, что его проблемы со зрением вызваны проклятием… может статься, он вовсе и не шутил. Пинеро странный малый. Полицейский, но себе на уме. В участке поговаривали, что Пинеро слишком уж нравится служить в полиции, но никто не желал распространяться на эту тему. Пальца в рот ему не клади, советовали Демпси ребята в участке. Не клади! Возможно, Пинеро болтал вздор с целью разозлить Демпси, и ничего больше. Но в любом случае стоило внимательно просмотреть дело Лары. Проверить, действительно ли парень был связан с сантерией. Задать пару вопросов. Он может остаться в отпуске и тем временем провести свое собственное расследование. В детстве Демпси боролся со скукой, играя в полицейского. Кто знает, что его ждет? Скорее всего все пережитые ощущения и впечатления являлись лишь симптомом нервного расстройства, знаменовали новый уровень болезненного состояния психики…
А что если все это было на самом деле?
По материалам дела выходило, что следователи тщательно проверили прошлое Лары в надежде отыскать хоть какие-нибудь факты правонарушений, оправдывающие применение оружия полицейскими, но не нашли ровным счетом ничего. Демпси заметил, что одна из опрошенных женщин, Сара Пичардо, жила по адресу "Элеггуа ботаника" на Сто семьдесят второй улице. Экзотическое словосочетание наводило на мысль о вуду. В квартале, где произошло убийство Лары, кто-нибудь наверняка узнает Демпси, как бы он ни изменил свою внешность, но риск неизбежен. Он надел наплечную кобуру, толстую ветровку, рейнджерскую кепку и перевел на щеку фальшивую татуировку. Он по-прежнему походил на человека с фотографии в "Пост", помещенной под заголовком: "Убийцы-полицейские оправданы", но решил, что узнать его с первого взгляда будет непросто.
Демпси машинально взял пузырек с таблетками, начал отвинчивать колпачок, но потом поставил пузырек обратно на кухонную стойку и, скинув куртку, приготовил кофе с тостами. Лучше не задурманивать мозги: вполне возможно, ему придется принимать решения и действовать быстро. Он поел, сидя на диване перед телевизором с выключенным звуком, по которому показывали "Отряд "Дельта"" с Чаком Норрисом и Ли Марвином. Фильм только начинался, и Демпси почувствовал искушение опрокинуть пару рюмашек, проглотить пару таблеток, лечь и бездумно посмотреть, как Чак и Ли вышибут дух из террористов. И забыть обо всей своей затее.
Зазвонил телефон.
Он взял трубку:
– Ты меня достал!
– Сегодня голос у тебя пободрее, Билли. Что, слез с барбитуратов? – Пинеро.
– Чего тебе надо?
– У меня плохие новости. Хейли умер. Демпси онемел.
– Пустил себе пулю в рот на Проспект-парк, – сказал Пинеро. – Сегодня ночью. Подробностей не знаю.
У Демпси возникло жуткое чувство. Однажды он его испытал, когда выбил мениск во время футбольного матча в школе и услышал треск хрящей, доносящийся откуда-то изнутри тела.
Вчерашний звонок, подумал он. И странный голос Хейли.
– Ты меня слышишь, Билли?
– Он звонил мне вчера.
– Хейли? И что сказал?
– Спросил, как у меня дела. Он был на взводе и… – Горячее давление распирало голову. Дэмпси зажмурил глаза. – Черт!
– Ты как?
– Я вроде отшил его. О господи!
– Без соплей. Человек застрелился. От тебя здесь ничего не зависело.
Немного оправившись от потрясения, Демпси вскипел гневом.
– И что теперь мне делать, черт возьми? Дать очередное интервью? Тебя такие события всегда настраивают на оптимистический лад!
– А тебе хочется нести ответственность за все дерьмо на свете? Притормози, приятель! Иначе отправишься прямиком по стопам Хейли.
– Да пошел ты!
– Знаешь, в первый же день, как ты появился у нас, я сказал капитану: этот засранец просто баба. Весь такой впечатлительный и хлипкий. Видели его досье? У него отец преподает в колледже. У него есть сестра по имени Мэдисон, прости господи. К чему я клоню? Направьте его в убойный отдел, сказал я. Это его самая мокрая ночная греза. Дайте слабаку поиграть в крутого парня перед всеми педиками, которые считают себя хозяевами мира.
От ярости Демпси швырнул трубку на подушку. Когда он снова поднес ее к уху, Пинеро говорил: "… и очень скоро он нас всех подставит!"
– Здесь у тебя не срослось, – сказал Демпси, немного овладев собой. – Это не я наломал дров.
– По-твоему, это я ошибся?
– А как еще ты это назовешь?
– Я назову это правосудием с восклицательным знаком. Один мертвый преступник и трое живых полицейских.
Внезапно потеряв силы, Демпси умолк.
– Ошибка у тебя еще впереди, – сказал Пинеро. – Но я не хочу, чтобы ты совершал ее. Я хочу, чтобы ты жил дальше.
Демпси хмыкнул.
– Да ну? А тебе не все равно?
– Все равно, приятель.
– Тогда какого черта ты беспокоишься обо мне?
– Есть причины, – сказал Пинеро и повесил трубку.
В двух кварталах от Бродвея, на Сто семьдесят второй улице, из музыкального магазина "Роза дель Сол" доносилась ритмичная мелодия, из окна третьего этажа слышались ударные, а из автомобиля раздавалась радиотрансляция. Даже зимой здесь ощущалась атмосфера тропиков, хотя и с душком уголовщины, наркоты и городского безумия. Район, застроенный рядами желтых зданий, которые тянулись на несколько кварталов вплоть до Сто шестидесятой улицы, представлял собой благодатную среду для преступников всех мастей и любимое место охоты для Пинеро и копов похлеще него. Уголовный душок был частью единого целого, частью дымчато-серой души огромного города. Но несмотря на падающие снежные хлопья, здесь, где стояли двух– и трехэтажные дома с выкрашенными в яркие цвета фасадами и звучала музыка, где люди говорили по-испански и ощущался дух землячества, Демпси вполне мог представить, что он идет по улице Агуадиллы, а вокруг цветет гибискус, легко колышутся кокосовые пальмы и смуглые ребятишки в шортах гоняют неподалеку мяч. Это было одно из редких мест, сохранивших свой особый жизнерадостный колорит, чудом уцелевший в атмосфере, поглотившей Манхэттен в конце прошлого века, – колорит, который пессимисты ошибочно считали канувшим в Лету. На самом деле он просто переместился к Бронксу, вытесненный туда агрессивным духом коммерции. Хейли называл этот район Пляжем и разделял любовь Демпси к нему. По этой и по ряду других причин Демпси думал, что они с Хейли могли стать друзьями. Они пару раз вместе попили пиво, сходили на матч "Янки", поужинали в ресторане со своими подружками. Но между ними оставалось какое-то недоверие. Демпси решил, что Хейли лучше приспособлен к работе в полиции, похож на Пинеро; но теперь, когда Хейли так беспомощно застрелился, Демпси задумался, что дело могло обстоять как раз наоборот.
"Элеггуа ботаника" оказалась маленьким опрятным магазинчиком с побеленным фасадом и выписанной золотыми буквами рекламой на витринах, где были выставлены разные ритуальные предметы, в большинстве явно старинные, разложенные на темно-зеленой ткани. Полуприкрытая железная решетчатая дверь препятствовала посетителям как легко проникнуть внутрь, так и быстро выйти наружу. Когда Демпси переступил порог, колокольчик над дверью звякнул, и привлекательная молодая латиноамериканка в широком джемпере, надетом поверх платья из набивного ситца, с длинными черными волосами, перевязанными голубой лентой, вышла из-за занавески в глубине помещения и встала у прилавка, скрестив руки на груди и устремив на посетителя бесстрастный взгляд. Кроме них двоих, в лавке никого не было. И без того маленькое помещение казалось еще меньше из-за обилия застекленных шкафов и полок, где стояли статуэтки, банки с надписанными от руки этикетками и разные предметы, сделанные из кости, ракушек, перьев и меди. В воздухе здесь висел странный сладковатый запах, не очень приятный, затхлый и терпкий, сотканный, как отметил Дэмпси, за очень долгое время из тысяч более слабых запахов, порою вполне приятных.
– Сара Пичардо? – спросил он.
Женщина кивнула, и он сказал:
– Я бы хотел задать вам пару вопросов.
– Вы из полиции? – Последний слог она растянула, придавая слову неуместную нежность.
Он показал свой значок, и она пожала плечами. В любом другом случае Демпси расценил бы подобное поведение как знак тайной неприязни или открытой вражды, но женщина производила впечатление спокойной и сдержанной. Он предположил, что это обычная для нее манера.
– Вы знали Лару Израеля, верно?
– Он заходил в лавку несколько раз. Один раз, чтобы спросить насчет церкви…
– Какой церкви?
– Церкви Лукуми Бабалу Ай. На перекрестке Сто шестьдесят пятой и Восьмой.
– Он практиковал сантерию?
Женщина нахмурила лоб.
– Я говорила об этом полицейским. Дважды.
– Дважды?
– Да. Сразу после убийства Лары и несколько дней назад.
– Значит, полиция была здесь несколько дней назад? Детективы?
– Один детектив.
– Вы помните его имя?
– Нет. Пуэрториканец.
Пинеро? Вынюхивал здесь что-то?
Демпси собрался задать следующий вопрос, но тут из заднего помещения лавки донесся высокий надтреснутый голос:
– Сара!
– Моментито, – сказала Сара и торопливо ушла за занавеску.