Я произвожу в голове полный микроанализ состоявшегося телефонного разговора. Что в итоге? Думаю, звонок из Калифорнии должен был произвести хорошее впечатление как довод в пользу моей деловой активности. А благодаря тому, что письмо из "Бектола" дошло до меня с большой задержкой, я "по умолчанию" оказался в выигрыше - не выказал излишней готовности бежать по первому зову.
Я смотрю в окно на героиновое семейство, на их нескончаемую распродажу на обочине.
- Знаешь, Лоренс, - говорю я, опуская на рычаг трубку, - я в Лос-Анджелесе уже - дай сообразить - пять недель? И за все пять недель мне ни разу не приснилось, что я в Лос-Анджелесе. А тебе снится, что ты в Лос-Анджелесе? Вот ты, ты где в твоих снах?
- Я снов не вижу.
- Не занудствуй, Лоренс. Все видят сны.
- Ничего подобного! - Лоренс занят тем, что раскладывает на кучки и помечает разными цветами экспонаты своего музея рубашек-поло. - По-моему, большинство людей во сне видят дом, где прошло их детство. Даже если потом они переехали в Нью-Йорк, или, скажем, на дно океана, или в какое-нибудь раскрутейшее место, все равно во сне они всегда обитают там, где жили в детстве. Дом, где ты жил в детстве, - это вроде как материнская плата, встроенная в тебя на всю оставшуюся жизнь.
- Ну так почему ты не видишь снов?
- Гарнизонное детство. Пока я рос, мы без конца переезжали с места на место. Я не знаю, где мой дом.
На следующий день.
Прежде чем я во второй половине дня покину Лос-Анджелес, нужно запастись сувенирами для всех своих дома. Бот почему я решил прогуляться до Вайн-авеню, где самое большое количество звезд, а чудиков как раз шляется немного. Сейчас у меня за спиной похожее на стопку блинов здание звукозаписывающей фирмы "Кэпитол" - архитектура абсолютно в духе шестидесятых, воплощение идеи "будущее уже здесь". У моих ног звезда Джона Леннона. Из поясной сумки я достаю огрызки цветных мелков, оставшихся со вчерашнего дня, который ознаменовался сказочным коммерческим взлетом, - слива, лесная земляника, мандарин, лимон, зелень леса и небесная лазурь. Я принимаюсь за дело, покрываю бумажный четырехугольник размашистыми разноцветными штрихами - перевожу на бумагу звезду Леннона.
Руки ноют, силы на исходе. Этой ночью я не сомкнул глаз - столько сразу новостей на меня свалилось, такие перемены грядут. Смешно - здесь, в этом городе, нет никого, с кем я мог бы отпраздновать мой предпринимательский успех. Никого во всем Лос-Анджелесе, с кем меня связывало бы нечто большее, чем память о нескольких полуреальных безрадостных неделях, и даже эти немногие, с кем меня связывают жалкие обрывки воспоминаний, накануне вечером разбрелись кто куда: Лоренс на просмотр для каталога "Эспри", а мистер Мур на собрание "Анонимных алкоголиков". Так что собеседником у меня был радиоприемник.
Я притираю. Где-то внизу взвывает сирена службы "911" - где-то чуть впереди, в зловонной лагуне выхлопного газа на Голливудском бульваре, в гуще пестрой дорожной пробки. И там, в толчее намертво застывших машин, я вижу кого-то похожего на Стефани - может, она, может, нет, какой-то Стефани-клон или Стефани-двойник - в красном "феррари". А может, это и не она, а другая такая же охотница за "зеленой картой".
Ладно.
Стефани поступила так, как поступила. Ну да, от разговоров про амбиции ее, видите ли, тошнит, но еще вопрос, у кого амбиций больше. Как задолго начала она планировать свой вояж туда, где сейчас пребывает? По каким законам работает ее сознание? Не знаю, просто не знаю. В лучшем случае, ее мысли, направленные на меня, - как кинофильм на черной стене: видно-то видно все, да только чистого белого цвета не бывает. Могла ли маячить в ее сознании поездка на "феррари" по Голливудскому бульвару, когда она в ту первую ночь в Париже привезла меня к себе домой, - в ночь, когда она чуть было не обменяла меня на блок "Мальборо"? Почем мне знать? Впрочем, я бы должен восхищаться ее умением строить такие далеко идущие планы. Возможно, тут есть чему поучиться - усвоить некий ценный принцип для моих будущих менеджмент-стратегий. Учись из лимонов делать лимонад, салага.
Я тяжело перевожу дух, откладывая очередную радужную картинку в сторону, к стопке уже готовых. Какой-то прохожий интересуется, нельзя ли купить у меня штучку, и я говорю, пожалуйста, - его денег мне хватит на такси до микроквартиры, мне ведь надо забрать оттуда свои вещи.
Спрятав в карман деньги, я рассеянно опускаю руку плашмя на звезду Леннона, которая все утро разогревалась на солнце, так что теперь латунь накалилась как конфорка на электроплите. Я обжигаюсь, и боль пронзает меня острым шипом.
Я поднимаю руку к небу, идиотически помахивая ей, чтобы ее остудило ветром. Незнакомцы в проезжающих мимо машинах машут мне в ответ. Тогда я подношу обожженную ладонь к языку, закрываю глаза и, стоя на коленях под полуденным солнцем, зализываю рану. В ушах у меня стоит гул, и гул этот цвета солнца.
61
На следующий день.
Сегодня утром под ноги служащим "Бектола" не иначе как подсыпали перца. Начиная с 9.00 небо над Сиэтлом разрывалось в клочья невидимыми для глаза военными учениями, реактивные самолеты, выстраивая невидимый "потолок" локальной безопасности, курсируют между Сиэтлом и Такомой. Служащие "Бектола" то и дело входят в угольно-черные двери Бектол-башни и тут же стремглав вылетают обратно на небольшую площадь, где я сижу и глазею на все вот уже почти час, и все равно не успевают углядеть самолеты, которые летают быстрее звука.
Когда стрелки часов приближаются к десяти, я поднимаюсь на лифте на 74-й этаж, украдкой поглядывая на свое отражение в элегантных коричневатых зеркалах. Но, боюсь, я себя все-таки выдаю, потому что какая-то женщина, собравшаяся выходить на 55-м, вдруг говорит: "Позвольте-ка", улыбается и поправляет мне сзади галстук, как следует пряча его под воротничок рубашки. "Удачи!" - говорит она и взмахивает рукой на прощание. Люблю незнакомцев.
Двери открываются. Офисные помещения "Бектола" встречают меня разными оттенками загара, лазерными принтерами и оживленной деятельностью.
А служащие - служащие просто глаз не оторвать: все сплошь щеголеватые интеллектуалы, у них на завтрак, как пить дать, мартини и шоколадный торт. Я успеваю заметить, что омертвевшие побуревшие кончики на листьях растений в коридоре аккуратно обстрижены - верный признак, что фирма процветает.
Я сообщаю дежурному в приемной, что мне назначено, и в ответ слышу, что мистер Дональд Кепке выйдет ко мне буквально через минуту. Внутренне готовый к предстоящему мне изнурительному ожиданию, я утыкаюсь взглядом в утреннюю газету, но воспринимать что-либо я не в состоянии - ведь скоро я увижу самого Фрэнка Э. Миллера!
Мистер Кепке появляется ровно в десять, секунда в секунду. Темно-синий костюм, вид подтянутый и солидный одновременно.
- Надеюсь, вы меня не заждались?
- Нет-нет, что вы!
- Дональд Кепке.
- Тайлер Джонсон.
Я бросаю взгляд на туфли мистера Кепке - в жизни своей не видел, чтобы шнурки были продеты таким вот образом. О Боже, богатые даже обувь шнуруют по-особому, и мне, верно, никогда этого не постичь.
Мы пожимаем друг другу руку. Он, конечно же, мысленно меня оценивает. Секундная паника: может, надо было тщательнее уложить волосы, но мой фен сдох, а гостиничный попросту отсутствовал.
- Пойдемте со мной, мистер Джонсон, - говорит он, - Фрэнк ждет нас.
Вот это скорость!
Мы идем через офисный лабиринт: благотворно действующая на глаза изумрудно-серая гамма стен и ковровых покрытий; велюр - для звукоизоляции; прозрачные стены, окружающие небольшие конференц-залы; электронное табло с оперативными сводками о котировках акций "Бектола" на Нью-Йоркской фондовой бирже; выключенные из сети компьютеры, во сне мечтающие о диаграммах; широкие проходы, где легко разойтись и никто никому не мешает; множество кодовых и голосовых идентификационных устройств, открывающих доступ туда или сюда. От всего этого офисного великолепия у меня голова идет кругом. Я чувствую, что не справляюсь, словно меня пригласили на пиршество со средневековым размахом, где угощение готовится по принципу "свинья в баране": это когда повар берет, скажем, голубя и засовывает его в курицу, курицу в козленка, козленка в свинью, свинью в барана, барана в корову - а потом все вместе на вертел!
Мы в очередной раз сворачиваем за угол, и - вуаля (обморок!) - передо мной Фрэнк Э. Миллер собственной персоной, сидит за столом темного дерева, в точности как на фотографии в книге. Он говорит по телефону, соединенному с наушниками и микрофончиком у него на голове, и говорит - ни за что не догадаетесь - про шкуры белых медведей! Он жестом велит нам садиться и кивает в сторону кофейника. Справа от него медный телескоп. Слева карта мира. Позади потухший вулкан - гора Рейнир.
Мистер Кепке наливает мне кофе. Фрэнк нараспев произносит в микрофон "до свидания" (наушники с микрофоном почти такие же, как были у меня, когда я управлял известным агрегатом в "Крылатом мире") и широко улыбается нам обоим. Кажется, настроение у него превосходное.
- Джонсон, - говорит он, жестом приглашая меня подойти поближе, - что вы думаете о будущем?
Ничего себе начало!
- Что я думаю, сэр? - спотыкаюсь я. - Я думаю, для того, чтобы быть счастливым - чтобы подходить к будущему с правильным, позитивным настроем, - нельзя зацикливаться на мысли, что жизнь не так хороша, как была когда-то. Жизнь сейчас по определению должна быть лучше, чем когда-либо в прошлом, и в будущем она неизбежно будет все лучше и лучше.
- Верно. Правильно. А то вот мой приятель только что убивался по телефону из-за того, что эскимосы не желают больше использовать мочу при выделке медвежьих шкур. Придумали взамен старого дедовского способа что-то новенькое. Лично я обеими руками за. Молодцы эскимосы! - Фрэнк встает из-за стола, и мы обмениваемся рукопожатием. - Это ведь вы написали письмо о захороненных свалках? Сильно. Сильно.
- Спасибо, сэр.
- Ваше письмо уже стало у нас в фирме своего рода классикой жанра, - от себя добавляет мистер Кепке. - Мы его скопировали и разослали факсом по внутренним линиям - надеюсь, вы не против. У нас на 74-м вы теперь местная знаменитость.
- Я считаю, вы должны работать у нас, Джонсон, - решительно вклинивается Фрэнк Э. Миллер. - Золотых гор сразу не обещаю, но вы быстро продвинетесь. Нам нужны люди со свежими идеями. С мечтами. Без идей нет новой продукции, а без мечты нет идеи. Дональд вам что-нибудь подберет. Дональд, найди для Тайлера подходящую работу. Стойте… Я хоть спросил - вы хотите работать в "Бектоле"?
- Я бы очень хотел работать в "Бектоле", мистер Миллер.
- Фрэнк. Фрэнк!
- Фрэнк.
- Если вы пройдете со мной, мистер Джонсон, мы прямо сейчас что-нибудь для вас подыщем.
- На разговоры сейчас нет времени, Джонсон, - говорит Фрэнк. - Но ничего, проявишь себя в работе - скоро встретимся снова.
- Да, сэр.
- Фрэнк.
- Да, Фрэнк.
- Постарайся, чтоб я гордился тобой, Джонсон, - гордился!
Мы снова пожимаем друг другу руку, Фрэнк включает наушники, и Дональд Кепке уводит меня. Я оглушен - в голове снова и снова прокручивается блиц-разговор с Фрэнком. Мистер Кепке ведет меня в ту часть здания, где находится его служба. Из его кабинета открывается вид на океан.
Всего час спустя я уже сижу в автобусе, который везет меня домой, в Ланкастер. В одном Стефани была права: в жизни все быстро. Через две недели, считая с сегодняшнего дня, я перееду в Сиэтл, чтобы приступить к работе в корпорации "Бектол" - в отделе, контролирующем качество приема и обслуживания клиентов на территории Тихоокеанского северо-западного региона. Мне полагается служебная машина, медицинская/стоматологическая страховка, учеба на семинарах плюс денежные премии по итогам работы. Если я покажу лучшие результаты в своем регионе, то получу право на бесплатную поездку в Кабо Сан-Лукас, Мексика. Да, если…
Водитель переключает передачу. Мы перевалили через Каскадные горы и начинаем долгий медленный спуск в плодородные засушливые долины центральной части штата Вашингтон, все едем и едем через виноградники на склонах, и стада коров, и ширь небес, и память.
Где-то уже за Якимой старуха, которая сидит через проход от меня, начинает клевать носом, и вставные челюсти падают ей на колени и соскальзывают на пол. Я поднимаю их и вкладываю ей в руки, сжимая пальцы так, чтобы протезы снова из них не выскользнули. Потом я возвращаюсь на место, и тут со мной что-то случается: какое-то колесико внутри меня до того устало и истерлось, что вертеться дальше ему невмочь, и оно вдруг замирает, и я ничего не могу с собой поделать - я плачу.
Я плачу потому, что будущее снова засверкало передо мной и стало еще в миллион раз огромнее. И еще я плачу потому, что мне стыдно, до чего мерзко я обходился с людьми, которых люблю, - до чего мерзко я себя вел, пока длилось мое личное дремучее средневековье, пока я не обрел будущего и кого-то, кто сверху печется обо мне. Сегодня для меня словно раскрылось небо, и лишь теперь мне дозволено с ним соприкоснуться.
62
- Скажи мне.
- Сказать - что?
- Скажи, что было самое-самое первое, что ты во мне заметил. Почему из всех девчонок ты выбрал меня. Мне нужно знать. Чем я тебе понравилась, Тайлер?
- Честно?
- Честно. Ты пока не принят даже на испытательный срок. Так что выбирай: либо честно сейчас, либо никогда.
Этот телефонный разговор - первый шаг в моей кампании, задуманной с целью убедить Анну-Луизу изменить мнение обо мне и разрешить мне снова занять место в ее жизни. Мы уже договорились, что, может быть, сходим вместе пообедать, - начало многообещающее. Я даже не представляю, как теперь выглядит новая, суперстройная Анна-Луиза. Какая она сейчас там, в своей квартире, с трубкой в руке. Дейзи говорит, она теперь носит на голове обруч, убирает волосы со лба. "Сама поэзия и хрупкость, так-то, братец!"
Я говорю по Дейзиному беспроводному телефону. Сейчас я в моей прежней комнате - теперь это уже не просто "моя комната". Сижу верхом на моем мини-холодильнике, который стараниями Джасмин,
Дейзи и Марка укомплектован к моему приезду не хуже, чем любой мини-бар в гостиничном номере, все только самое мое любимое - ассортимент пива и газировок, призмы шоколада "Тоблерон", жестянки с орешками-кешью и макадамией, шотландское виски и полоска вяленого мяса. Ничего удручающего, излишне реального, вроде овощей. "Мы покупали только известные марки! - горделиво объявил Марк, как только я открыл дверцу, растроганный обрушившимся на меня потоком всеобщей любви. - Все проверено и вовсю рекламируется!"
- Скажи, Тайлер, - требует Анна-Луиза на другом конце провода.
Так, снова возвращаюсь к нашему телефонному разговору, к ее требованию сказать, почему из всех я выбрал ее.
- Условие принимается, - говорю я. - Я сам себе дал слово стараться говорить только правду тем, кто мне дорог. Ты когда-нибудь собирала марки?
- А?… Нет. И вообще, при чем тут марки?
- При том. Это по существу, Анна-Луиза. И это как раз правда.
- Слушаю.
- Значит, марки. На планете штук сто разных маленьких государств, у которых процентов примерно восемьдесят семь национального валового продукта приходится на доходы от продажи марок детишкам в индустриально развитых странах. Чтобы подогреть покупательский интерес, идут на любые ухищрения - отсюда марки с голографическими изображениями разных героев мультяшек поверх обработанной лазером золотой фольги: потрешь их пальцем - они поют. Марки с рекламой. Всех уловок и фокусов не перечесть.
Ну и я, конечно, тоже собирал марки и аккуратно размещал их в специальном альбоме, потихоньку сколачивал свой первый капитал и заодно учил географию и запоминал всякие занимательные факты, например, какие страны экспортируют полевой шпат и ячмень. Но самое увлекательное в этом деле - совершать воображаемые путешествия. Моя коллекция стала для меня каталогом тех мест на планете, где я хотел бы побывать, но где, как я понимал, побывать мне, может, и не доведется - слишком далеко, слишком дорого, да мало ли еще что… в общем, побывать там я только и мог, листая мой альбом с марками.
И была там одна страна, захудалый арабский эмират, где даже нефти нет, - так они придумали выпустить серию марок с отдушкой. Я покупал их в бостонской филателистической фирме Харриса по шестьдесят девять центов за штуку. И весь мой альбом насквозь пропах этими духами, то есть у него с тех пор появилось еще одно свойство, которого раньше ему явно не хватало, - свой особый запах, как, допустим, у лососевой протоки, его ведь ни с чем не спутаешь. Или как запах дома, твоего дома.
Так вот, суть всей этой истории в том, что когда я первый раз увидел тебя возле фотокопировальной машины…, ну да, мы с тобой почти сразу перешли на телемарафонский и всякое такое, но главное - от тебя тогда пахло теми духами… это был запах моего альбома с марками, запах стран, где я мечтал побывать, но где, как я думал, мне побывать не доведется. В общем, от тебя пахло так, будто в тебе - целый мир.
На том конце молчание.
- Анна-Луиза?…
- Я здесь. - Дышит. - Что тебе снилось сегодня ночью?
- Ну, это просто. Мне снилось, что неделю за неделей идет дождь, настоящий потоп, и на газоне перед твоим домом разлилось озеро. И однажды утром на твое озеро прилетел лебедь.
- Лебеди - это молитвы, Тайлер.
- Да?
- Да. А скажи мне - что тебя сейчас тревожит? - Голос у нее как у маленькой девочки, которая снова и снова просит попить, лишь бы оттянуть момент, когда нужно укладываться в постель.
Я обдумываю вопрос.
- Меня тревожит, что тело мое слишком быстро стареет. Волоски в бровях делаются толстыми, непослушными - и точно такие же торчат теперь из ноздрей. Почему же в школе никто не предупреждает нас, что все так будет?
- Ты пользуешься все тем же гнусным одеколоном?
- Нет. Перешел на другой, для пробы. Хочется, чтобы запах был стильный, как от свежего номера "Вэнити фэр". И волосы у меня теперь не особенно тщательно причесаны и совсем не уложены - существуют, так сказать, в вольном режиме. Для меня это что-то новенькое. Пытаюсь изменить себя.
- В чем именно?
Я набираю в легкие побольше воздуха.
- Пытаюсь стать уязвимым. Признать, что мне кто-то нужен.
- А ты часом не пытаешься водить меня за нос, Тайлер?
- Анна-Луиза, сделанного не воротишь. Я совершил ошибку. Так разреши мне признать это. Уступи хоть чуть-чуть.
- Мне нужно время, Тайлер, и тебе придется с этим смириться. Ты обошелся со мной подло. Не знаю, Тайлер, что и думать о тебе. Знаю только, что я чувствую. Я разрываюсь. - Судя по тональности, Анна-Луиза собирается закруглять разговор. - Так и быть, ты принят на испытательный срок. И только. Насчет сходить пообедать пока не знаю. Там посмотрим.
- Через двенадцать дней я уезжаю в Сиэтл. Сразу после Рождества.
- Не дави на меня, Тайлер.
- Но мы еще поговорим?
- У тебя испытательный срок.