Как только она повесила трубку, до нее дошло, что этот визит снова отодвинет их совместный обед с Питером. Ну ладно, с ним можно встретиться в другой раз. А тут дело, не терпящее отлагательств.
Объясняясь с Питером, она чувствовала, словно телефонные провода стягиваются вокруг нее и опутывают все ее тело - цепкие и скользкие, как змеи.
…Навстречу ей попалась медсестра, толкавшая перед собой столик на резиновых колесиках, уставленный подносами с едой. Хотя мысли Мэриан были заняты совсем другим, глаза ее заметили белый халат и подали тревожный сигнал: в родовом отделении сестры не разносят пищу; Мэриан остановилась и огляделась по сторонам. Конечно, задумавшись, она ошиблась этажом и, вместо того чтобы идти к выходу, шла в обратную сторону. Сейчас она стояла в точно таком же коридоре, как тот, где лежала Клаpa, - только все двери здесь были заперты. Она взглянула на ближайший номер - 273. Все ясно: она вышла из лифта на этаж раньше, чем нужно. Она пошла назад в поисках лифта, смутно вспоминая, что несколько раз сворачивала за угол. Сестра исчезла. Навстречу ей из дальнего конца коридора двигался мужчина в зеленом халате; белая маска скрывала нижнюю часть его лица. Мэриан впервые почувствовала больничный запах - резкий запах дезинфекции.
Это, очевидно, был врач: она увидела черный предмет на тонкой резиновой трубке, висящий у него на шее, - стетоскоп. Когда врач приблизился, Мэриан вгляделась в него. Несмотря на маску, что-то в его лице показалось ей знакомым. Она досадовала, что не может определить, что именно. Но он прошел мимо, глядя прямо перед собой ничего не выражающими глазами, и скрылся за одной из дверей справа. Когда он повернулся, Мэриан заметила, что у него лысина.
"Ни у кого из моих знакомых лысины нет", - подумала она с облегчением.
16
Она отлично помнила, как до него добраться, хотя начисто забыла номер дома и название улицы и давно не бывала в этом районе - с того самого дня, когда проводила опрос о пиве. Она выбирала направление, почти автоматически, словно шла по следу или повиновалась инстинкту, опиравшемуся не на зрение и не на обоняние, а на какую-то врожденную способность ориентироваться в пространстве. Впрочем, маршрут был несложный: через парк с бейсбольной площадкой, потом по асфальтированному наклонному тротуару, затем два квартала по улице. Было почти темно, на улице тускло светили фонари, и путь показался ей длиннее, чем в тот раз, когда был день и нещадно палило солнце. Она шла быстро: у нее замерзли ноги. Траву в парке уже покрывал сизый иней.
Она иногда вспоминала эту квартиру - когда перед началом работы смотрела на чистый белый лист или когда ей случалось нагнуться, чтобы поднять с полу обрывок бумаги, - но не связывала ее с каким-то определенным районом города. Она мысленно представляла себе, как выглядит квартира, как расположены комнаты, но наружный вид здания представить не могла. Теперь, увидев это квадратное, будничное здание, похожее на другие такие же и стоящее именно там, куда привела ее память, Мэриан почувствовала тревогу.
Она нажала кнопку звонка квартиры номер шесть и, как только заскрежетало устройство, отпирающее дверь, скользнула в прихожую. Дункан лишь приоткрыл свою дверь и с подозрением воззрился на нее. В полумраке глаза его поблескивали из-под спадавших на лоб волос. Почти у самых губ, дымился крошечный окурок сигареты.
- Принесли белье? - спросил он.
Она молча протянула ему небольшой сверток, который держала под мышкой; он посторонился, чтобы дать ей войти.
- Да, не густо, - сказал он, раскрывая сверток. В нем лежали две свежевыстиранные, белые хлопчатобумажные блузки, наволочка и несколько вышитых цветами полотенец для гостей - подарок двоюродной бабушки, - смявшиеся от долгого лежанья под грудой других вещей.
- Сожалею, - сказала она, - но это все, что у меня нашлось.
- Лучше, чем ничего, - недовольно проворчал он и, повернувшись, направился в свою спальню.
Мэриан не знала, чего он ждал от нее, - чтобы она пошла за ним или ушла вообще, раз белье доставлено.
- Можно, я посмотрю? - спросила она, надеясь, что он не расценит это как вторжение в его личную жизнь. Ей не хотелось возвращаться к себе. Дома нечего было делать - и как-никак она пожертвовала ради него своим свиданием с Питером.
- Смотрите, если хотите. Только смотреть, собственно, не на что.
Она двинулась через холл. В гостиной не было никаких перемен со дня ее первого посещения, разве только прибавилось бумаг на полу. Три кресла стояли на прежних местах. К ручке кресла, обитого красным плюшем, была прислонена доска. Горела всего одна лампа - возле лилового кресла. Мэриан сделала вывод, что приятелей его нет дома.
Комната Дункана была такой же, какой она ее запомнила. Только гладильная доска находилась ближе к центру, а шахматная - на стопке книг, все фигуры были расставлены в боевом порядке. На кровати лежало несколько свежевыглаженных белых мужских рубашек, надетых на плечики. Прежде чем включить утюг, Дункан повесил их в шкаф. Мэриан сняла пальто и села на кровать.
Он швырнул сигарету в одну из пепельниц, стоявших на полу. Они были полны окурков. Подождал, пока утюг нагреется, проверяя его на доске, и стал неторопливо, с сосредоточенным видом гладить принесенную Мэриан блузку, уделяя особое внимание воротничку. Мэриан молча наблюдала за ним. Он явно не хотел, чтобы ему мешали. А Мэриан было странно видеть, как кто-то чужой гладит ее одежду.
Когда она вышла из своей комнаты в пальто и со свертком под мышкой, Эйнсли подозрительно уставилась на нее.
- Куда это ты? - спросила она, глядя на сверток, который был явно маловат для прачечной.
- Так, прогуляться!
- Что сказать Питеру, если он позвонит?
- Не позвонит. В крайнем случае просто скажи, что меня нет.
И она сбежала вниз по ступенькам, не желая ничего объяснять про Дункана и даже объявлять о его существовании. Она чувствовала, что это грозит нарушением политического равновесия. Но Эйнсли было сейчас не до того, чтобы проявлять чрезмерную заинтересованность: она находилась в приподнятом настроении ввиду успеха первого этапа ее кампании, а также оттого, что ей, как она выразилась, "жутко повезло".
Когда Мэриан вернулась от Клары, она застала Эйнсли в гостиной. Та читала руководство по уходу за новорожденным.
- Как тебе удалось вывести беднягу из дому? - спросила Мэриан.
Эйнсли рассмеялась.
- Жутко повезло! - сказала она. - Я была уверена, что это древнее ископаемое с нижнего этажа сидит в засаде где-нибудь под лестницей и караулит нас. Я прямо не знала, как быть, и уже подумывала выдать Лена за монтера с телефонной станции.
- Она приперла меня к стенке вчера ночью, - вставила Мэриан. - Она отлично знала, что он наверху.
Ну так вот: утром она почему-то ушла из дому! Я увидела ее из окна гостиной - абсолютно случайно. Я думала, она вообще не выходит, особенно по утрам. Я, конечно, не пошла сегодня на службу и слонялась по квартире с сигаретой. Вдруг вижу - она идет по улице! Сразу же разбудила Лена, напилила на него костюм и выставила его за дверь - он даже не успел проснуться. У него ужасно болела голова после вчерашнего, ведь он выдул почти целую бутылку. Один. Вряд ли он и сейчас понимает, что произошло. - Она улыбнулась своим маленьким розовым ротиком.
- Эйнсли, ты безнравственна!
- Вовсе нет! Ему как будто понравилось. Хотя, когда мы пошли завтракать, он страшно извинялся и нервничал и все старался меня утешить. Я даже растерялась. А потом он окончательно проснулся и протрезвел и прямо не мог дождаться, как бы от меня сбежать. А мы теперь… - тут Эйнсли погладила себя по животу, - мы теперь подождем - посмотрим, стоила ли игра свеч!
- Ну что ж, - сказала Мэриан, - может, ты пока приведешь в порядок мою постель?
Перебирая теперь в памяти этот разговор, Мэриан находила что-то зловещее в том, что "нижняя дама" вышла утром на улицу. Это было так на нее не похоже. Вот если бы она спряталась за роялем или за бархатной портьерой, пока они крались к выходу, и выскочила бы в тот самый момент, когда они уже. достигли спасительного порога, - это было бы естественно.
Дункан принялся за вторую блузку. Казалось, он не замечал ничего, кроме мятой белой ткани на гладильной доске; он пристально рассматривал ее, словно это был древний, ветхий манускрипт, не поддающийся расшифровке. Раньше она считала, что он. невысок ростом, - вероятно, из-за небольшого, как у ребенка, лица, а может быть, оттого, что она видела его только сидящим. А он, оказывается, довольно высокий, только все время сутулится.
Разглядывая его, она почувствовала желание сказать ему что-нибудь, расшевелить его, вырвать из этой сосредоточенной задумчивости: ей не нравилось, что ее совершенно не замечают. Чтобы отвлечься, она взяла сумочку и пошла в ванную, намереваясь причесаться, - не потому что в этом была необходимость, а для того, чтобы, как говорила Эйнсли, "выместиться". Так белка начинает чесаться, когда видит хлебные крошки, достать которые она не в состоянии. Мэриан хотелось поговорить с Дунканом, но разговор с ним сейчас мог испортить лечебное действие глаженья.
Ванная выглядела вполне обыкновенно: мокрые полотенца на крючках, бритвенные принадлежности и лосьоны, громоздящиеся в беспорядке по полкам и карнизам. Вот только зеркало над раковиной было разбито: несколько острых осколков еще торчали из деревянной рамы. Она попробовала посмотреться в один из них, но осколок был маленький, и она ничего не увидела.
Когда она вернулась, он гладил наволочку. Вид у него был более спокойный - он уже не дергал утюг нервными, резкими движениями, а водил им плавно и размашисто.
- Очевидно, вы гадаете, что случилось с зеркалом? - спросил он, взглянув на Мэриан.
- Хм…
- Это я его разбил. На той неделе. Сковородкой.
- Вот как?
- Понимаете, я боялся, что однажды утром войду в ванную и не увижу в нем своего отражения. Вот я и схватил с плиты сковородку с омлетом и грохнул ею по зеркалу. Мои соседи расстроились, - прибавил он задумчиво, - особенно Тревор - это он приготовил омлет, а я его испортил: сковородка была полна осколков. И все-таки напрасно они переполошились; мой поступок легко объясняется как символическое проявление нарциссизма. К тому же зеркало было неважное. Но соседи все еще дергаются. Особенно Тревор - он подсознательно играет роль моей матери. И ему туго приходится. Мне-то что, я уже привык, я столько раз убегал от "матерей-любительниц", они прямо стадами гонялись за мной, чтобы спасти бог знает от чего, окружить меня теплом и уютом, кормить меня, заставить бросить курить - одним словом, понянчиться со мной; нелегко быть сиротой. Эти двое без конца пичкают меня цитатами, Тревор - из Т. С. Элиота, а Фиш - приводит примеры из Оксфордского словаря английского языка.
- Как же вы бреетесь? - спросила Мэриан. Ей трудно было представить себе жизнь без зеркала в ванной. Но она тут же засомневалась: а бреется ли он вообще? Она как-то не приглядывалась, растет ли у него борода.
- Что?
- Я имею в виду - без зеркала.
- О, я пользуюсь своим личным зеркалом, - сказал он и улыбнулся. - Ему я доверяю, оно мне сюрпризов не поднесет. Я только общие зеркала недолюбливаю. - Сказав так, он, по-видимому, утратил интерес к теме зеркал и с минуту гладил молча. - Какая безвкусица! - сказал он наконец: он гладил одно из полотенец. - Ненавижу вышитые цветы.
- Я тоже. Мы никогда ими не пользуемся.
Он сложил полотенце, потом мрачно поглядел на нее.
- Вы как будто поверили всему этому?
- Чему именно? - осторожно спросила она.
- Да вот про разбитое зеркало и про мое отражение и все прочее? На самом деле я разбил его просто потому, что мне хотелось что-нибудь разбить. К сожалению, люди всегда верят мне, и от этого хочется врать - невозможно удержаться от искушения. Весь мой остроумный анализ мотивов Тревора тоже, может быть, вовсе не соответствует истине? Может быть, мне просто нравится думать, что он хочет играть роль моей матери. Да я и не сирота вовсе, у меня есть родители, где-то там, в краю далеком… Вы мне верите?
- А надо? - она не могла решить, говорит он серьезно или шутит. По выражению его лица ничего нельзя было определить. Возможно, он завлекал ее в очередной словесный лабиринт, и стоит ей ошибиться, свернуть не туда, и она уже никогда из него не выберется.
- Как желаете. Но истина в том, разумеется, - для убедительности он помахал утюгом, следя за своей рукой, - что я оборотень, я влез в колыбель и выкинул вон настоящего ребенка, а родители так ни о чем и не догадались, хотя, должен признать, они кое-что все-таки подозревали. - Он закрыл глаза и чуть заметно улыбнулся. - Они мне говорили, что у меня слишком большие уши; еще бы - я ведь не человеческое существо, я выходец из подземного мира.
Он открыл глаза и вновь стал гладить, но видно было, что думает он о другом; и вот он случайно коснулся утюгом левой руки и вскрикнул от боли.
- Черт побери! - сказал он и, поставив утюг, сунул палец в рот.
Первым побуждением Мэриан было броситься к нему, посмотреть, сильно ли он обжегся, смазать ему палец маслом или присыпать содой. Но она сдержалась - не двинулась с места и не произнесла ни слова.
Теперь он смотрел на нее в упор, выжидающе и вместе с тем зло.
- Вы что же, не собираетесь меня утешать?
- По-моему, в этом нет необходимости, - ответила она.
- Правильно. Но я люблю, когда меня утешают, - сказал он печально, - и палец у меня болит. - Он снова схватил утюг.
Кончив гладить последнее полотенце, он выдернул вилку из штепселя и сказал:
- Славно я поработал, спасибо за белье, хотя его и было маловато - я не удовлетворен. Нужно придумать что-то еще, чтобы окончательно разрядиться. Я вовсе не помешан на глаженье, я пока не свихнулся, и это просто привычка, с которой можно не бороться. Но иногда меня прихватывает довольно крепко.
Он подошел, осторожно присел на кровать рядом с ней и закурил.
- Это началось позавчера. Я уронил реферат в лужу на кухне. Надо было высушить его и прогладить. Он был отпечатан набело, перепечатывать его заново было невозможно: я не продрался бы сквозь все это словоблудие, захотелось бы опять все переписывать. Я его отлично выгладил, не осталось ни пятен, ни разводов, но сразу видно, что по нему прошлись утюгом: одна страница подгорела. Конечно, не принять его у меня не могли, профессор не мог сказать: ваша работа не отвечает нашим требованиям. Это звучало бы довольно глупо. Я сдал реферат и, чтобы покончить со всем этим кошмаром, стал гладить все, что попадалось под руку. Потом пошел в прачечную, выстирал грязное белье - потому я и сидел вчера в кино на этом поганом фильме, ждал, пока белье будет готово. Надоело смотреть, как оно крутится в машинах. Это плохой признак: раз уж мне стала надоедать даже прачечная, что, черт побери, я буду делать? Сегодня я разделался с тем, что принес из прачечной, больше гладить было нечего.
- Тогда вы позвонили мне, - сказала Мэриан. Ее слегка задевало, что он говорит о себе и обращается к самому себе, словно позабыв, что она сидит рядом.
- А? Позвонил вам? Да, да. Вернее, я позвонил к вам в институт. Я помнил, как он называется. Наверно, трубку взяла телефонистка, я описал ей, как вы выглядите, сказал, что вы не похожи на обычных агентов, опрашивающих потребителей. Она догадалась, кого я имею в виду. Я ведь не знал, как вас зовут.
Неужели она ни разу не назвала себя? Мэриан была уверена, что ему давно известно ее имя.
Перемена темы разговора, казалось, завела его в тупик. Уставившись в пол, он посасывал окурок. Видя, что молчание затянулось, Мэриан сказала:
- Почему вам так нравится гладить? Я понимаю, это снимает напряжение. Но почему именно глаженье, а не игра в кегли, например?
Он подтянул свои худые ноги и обхватил руками колени.
- Гладить - приятно и просто, - сказал он. - Я совсем увязаю в словах, когда пишу эти занудные рефераты, сейчас, между прочим, мне надо сочинить нечто на тему "Садо-мазохистские мотивы у Троллопа". А глаженье… ведь я своими руками распрямляю вещи, делаю их ровными, гладкими. Разумеется, это не оттого, что я такой уж чистюля; но в плоской, ровной поверхности что-то есть!
Он переменил позу и теперь смотрел на нее в упор.
- Почему бы мне не прогладить вашу блузку, пока утюг еще горячий? - спросил он. - Я только подправлю рукава и воротник. По-моему, вы их плохо отутюжили.
- Блузку, которая на мне?
- Ну да. - Он разомкнул руки и встал. - А вы пока наденьте мой халат. Не бойтесь, я не буду смотреть.
Он вынул из шкафа что-то серое, протянул ей и отвернулся.
Несколько секунд Мэриан стояла, сжимая в руках халат и не зная, как быть. Подчинившись ему, она наверняка почувствует себя неловко и глупо. Но было бы еще глупей сказать теперь: "Спасибо, я не хочу, чтобы вы гладили мою блузку", - ведь его просьба была совершенно невинной.
Через минуту она уже расстегивала пуговицы на блузке и надевала халат. Он был ей велик: руки тонули в рукавах, подол волочился по полу.
- Готово, - сказала она.
Она с некоторой опаской смотрела, как он берет в руки утюг. На этот раз операция казалась более ответственной - рука с горячим утюгом словно надвигалась на нее, - ведь блузка только что касалась ее кожи. Ну, да ладно, если он прожжет дыру или еще как-нибудь испортит блузку, всегда можно надеть другую.
- Ну вот, - сказал он, - я кончил.
Он выключил утюг и повесил блузку на узкий конец гладильной доски, будто забыл, что Мэриан должна надеть ее. Потом он неожиданно забрался на кровать, лег на спину рядом с нею, вытянулся, закрыл глаза и заложил руки за голову.
- Господи! - сказал он. - Вечно стараешься отвлечься! Ну что за жизнь! Пишешь, пишешь - и все зря, никакого применения, получаешь оценку - и вся игра, потом выбрасываешь все в мусорную корзину, а на следующий год другой студент-бедолага будет писать на ту же тему. Нудный механический труд! Все равно что глаженье: гладишь эти проклятые вещи, потом носишь их, а они опять мнутся…
- И тогда можно снова их выгладить! - сказала Мэриан, желая его утешить. - Если бы они не мялись, что бы вы делали?