Это был огромный, туманно-белый остров в темноте ночи. Машины огибали его, двигаясь против часовой стрелки; в дальнем конце Парка высились университетские корпуса. Всего полгода назад она хорошо знала эти места, но теперь в морозном воздухе ей чудилась легкая враждебность, исходящая от университетских зданий; враждебность эта, впрочем, исходила от нее самой: она безотчетно ревновала к университету. Ей хотелось, чтобы он исчез, растворился, после того как она с ним рассталась, - а он по-прежнему стоял на своем месте, равнодушный к тому, что ее там нет, как и прежде был равнодушен к тому, что она приходила.
Она двигалась в глубину Парка, утопая в снегу по щиколотку. Парк был тут и там прочерчен дорожками следов, наполовину занесенных снегом, но по большей части снежный покров был мягкий, нетронутый, голые стволы деревьев как бы вырастали из него, как будто снегу было футов семь, и деревья стояли в нем, как свечи, утопленные в крем торта. Черные свечи.
Она приблизилась к круглому бетонированному бассейну, посредине которого летом бил фонтан. Теперь вода была спущена, и бассейн постепенно наполнялся снегом. Она остановилась послушать дальние голоса города, который, казалось, описывал круги вокруг нее; она чувствовала себя в полной безопасности. "Надо следить за собой, - сказала она себе, - не то перестанешь мыться, как та девчонка". Там, в буфетной, она на секунду почувствовала, что теряет над собой контроль; сейчас эта реакция уже казалась глупой. Обыкновенное официальное чаепитие. Через все это надо пройти - через эту обыденность, через неизбежные столкновения с этими людьми. Потом все будет гораздо легче. Мэриан уже была почти готова вернуться домой и начать завертывать подарки. Она проголодалась до такой степени, что, наверно, могла бы сейчас съесть половину той разлинованной коровьей туши. Но ей хотелось еще минуту постоять здесь, на этом белом островке, под падающими снежинками, в этой холодной, зрячей тишине.
- Привет! - раздался голос.
Мэриан даже не вздрогнула. Повернулась: на дальнем конце скамейки, в тени хвойных деревьев, темнела неподвижная фигура. Мэриан направилась к ней.
Это был Дункан. Он сидел сгорбившись; между пальцами у него тлела сигарета. Он явно просидел здесь довольно много времени: его голова и плечи были засыпаны снегом. Мэриан сняла перчатку и тронула его руку; рука была холодная и влажная.
Она села рядом на покрытую снегом скамейку. Он отбросил сигарету и повернулся к ней, а она расстегнула пуговицы его пальто и нырнула внутрь, в пространство, пахнувшее мокрой одеждой и сигаретами. Он обнял ее.
На нем был мохнатый свитер. Она погладила его рукой, как могла бы погладить звериную шкуру. Под свитером она почувствовала худое тело - костлявое тело измученного голодом зверя. Он отодвинул ее шарф, волосы и воротник пальто и уткнулся мокрым лицом ей в шею.
Они сидели не двигаясь. Городское пространство и время за пределами белого круга Парка как бы исчезли. Мэриан чувствовала, что ее тело постепенно цепенеет; ноги даже перестали ныть. Она глубже зарылась в мохнатый свитер, а снег у нее за спиной все падал и падал. Не было сил подняться.
- Долго ты шла, - тихо сказал он наконец. - Я тебя ждал.
Ее стал бить озноб.
- Мне надо домой, - сказала она.
Она ощутила, как он импульсивно сглотнул.
20
Мэриан медленно двигалась по проходу, невольно приноравливая свой шаг к ритму приятной мелодии, заполнявшей пространство супермаркета. "Бобы", - произнесла она вслух и, найдя полку с надписью "Для вегетарианцев", бросила две банки бобов в проволочную тележку.
Музыка перешла в ритм вальса. Мэриан шла дальше по проходу, стараясь сосредоточиться на своем списке продуктов. Она сопротивлялась музыке, так как знала, что музыка призвана убаюкать покупателя, привести его в благодушное состояние, усыпить его бдительность и склонить к бездумной трате денег. Всякий раз, приходя в супермаркет и слыша мелодичные звуки из спрятанных репродукторов, она вспоминала статью о коровах, чей удой повышается, когда им играют нежные мелодии. Но даже зная о назначении музыки, она не могла устоять против ее воздействия. В последнее время Мэриан замечала, что стоит ей перестать следить за собой, как она принимается раскачиваться, точно в трансе, и толкает вперед свою тележку, не отрывая взора от полок и испытывая непреодолимое желание хватать все пакеты с яркими этикетками. Она придумала, как защищаться от этого с помощью заранее составленного списка, в котором печатными буквами перечислялись нужные ей продукты: глядя в список, она запрещала себе покупать обманчиво дешевые и привлекательно упакованные товары, которые в нем не значились. В те дни, когда Мэриан чувствовала, что все-таки поддается чарам супермаркета, она ставила в списке галочки карандашом - это был как бы магический обряд, укрепляющий волю.
Однако в чем-то победа неизменно оставалась за торговыми фирмами: они били без промаха. Ведь что-то приходится покупать. Из своего профессионального опыта Мэриан знала, что, выбирая один из двух кусков мыла разных фирм или одну из двух разных банок томатного сока, покупатель руководствуется отнюдь не разумными доводами. Но ни по своему качеству, ни по своей сути разные марки товара ничем не различались. По какому же принципу клиент выбирает? Он может лишь отдаться на волю убаюкивающей мелодии и хватать наугад, доверяясь инстинкту, на который и рассчитаны этикетки. Вероятно, на самом деле все решают слюнные и половые железы. Какой стиральный порошок украшен самой завораживающей этикеткой? На какой банке с томатным соком нарисован самый сексапильный помидор? Важно ли это для нее, Мэриан? По-видимому, важно: ведь в конце концов она что-то выбирает, действуя по той самой схеме, которую разработал в расчете на нее какой-то специалист по психологии потребителя. Мэриан ловила себя на том, что с холодным любопытством наблюдает за собой со стороны, словно исследует свои собственные реакции.
"Вермишель", - прочла она и подняла глаза - как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с пухлой дамой в изношенной ондатровой шубке. "О, господи! Новый вид вермишели!" Она отлично знала все марки вермишели, так как ей случилось однажды провести несколько дней в магазинах итальянских кварталов, подсчитывая многочисленные виды макаронных изделий. Теперь она злобно уставилась на стеллаж, заставленный целлофановыми пакетами, потом закрыла глаза, протянула руку и ощупью, наугад, схватила пакет. Первый попавшийся.
"Салат, редис, морковь, лук, помидоры, петрушка", - читала она свой список. С овощами легче: можно по крайней мере увидеть их собственными глазами и сравнить; правда, зелень упакована в мешочки или связана в пучки, где вместе со свежей лежит подпорченная, а парниковые помидоры, безвкусные в это время года, расфасованы по четыре штуки в картонные коробки с целлофановыми крышками. Мэриан покатила тележку к овощному отделу, над которым висела изящная полированная доска с надписью "Наш огород" - в деревенском стиле.
Она уныло пробиралась между "грядками". Когда-то она любила овощные салаты, но теперь, поглощая овощи в огромном количестве, начала испытывать к ним отвращение. Надоело жевать траву - что она, кролик? Как ей хотелось вновь превратиться в плотоядное животное, есть мясо, с аппетитом грызть сахарную кость! Сидеть за рождественским обедом у родственников было трудновато. "Ты что же это, Мэриан, ничего не ешь?" - волновалась мать, видя, что дочь не прикоснулась к индейке. Она ответила, что не голодна, но съела целый пирог и огромное количество картофельного пюре с клюквенной подливкой, когда никто на нее не смотрел. Мать отнесла эту странную потерю аппетита на счет предсвадебных переживаний. Мэриан подумывала, уж не сослаться ли ей на то, что она приняла новую веру, которая запрещает есть мясо - стала, мол, йогом или духобором, - но, подумав, решила не делать этого: родне очень хотелось, чтобы бракосочетание состоялось в местной церкви, и ей было жалко обижать их отказом. Мэриан трудно было анализировать чувства людей, столь от нее далеких, но ей казалось, что в их реакции на ее помолвку преобладает не ликование, а скорее спокойное, горделивое удовлетворение оттого, что наконец рассеялись их опасения относительно пагубных последствий ее университетского образования; опасения эти никогда не высказывались вслух, но всегда подразумевались. Вероятно, они боялись, что она на всю жизнь останется школьной учительницей или старой девой, или станет наркоманкой или конторской дамой, или приобретет даже физические качества мужчины - разовьет непомерные мускулы, начнет говорить басом или покроется обильной растительностью. Она представляла, как они тревожно обсуждают все эти ужасы во время чаепития. Но теперь их одобрительные взоры говорили: все в порядке. Никто из родственников не был знаком с Питером, но это их не волновало: жених был для них всего лишь необходимым, хотя и неизвестным ингредиентом. Впрочем, они проявляли любопытство - продолжали уговаривать Мэриан, чтобы она привезла Питера на уикэнд. В течение двух холодных дней она навещала родственников и отвечала на их вопросы, и все же ей так и не удалось убедить себя, что это и есть ее родной город.
"Клинекс", - прочла она в своем списке и с отвращением оглядела шеренгу разномастных пачек бумажных носовых платков (какая разница, в красную салфетку ты сморкаешься или в зеленую?) и армию рулонов туалетной бумаги - с завитками, в цветочках, в горошинах. Скоро станут выпускать туалетную бумагу золотого цвета! Поневоле начинаешь сомневаться: может быть, ты используешь туалетную бумагу не по назначению? Может быть, в нее следует завертывать рождественские подарки? Кажется, не осталось уже ни одной естественной человеческой надобности, которую рынок не использовал бы в своих целях. Чем плоха белая бумага? Она по крайней мере чистая на вид.
Мать Мэриан и ее тетушек, конечно, интересовало свадебное платье, приглашения и прочее. Сейчас, прислушиваясь к магнитофонным скрипкам и пытаясь выбрать один из двух сортов консервированного рисового пудинга (против которого она не имела возражений, потому что у него был вполне синтетический вкус), Мэриан уже не помнила, на чем тогда остановились ее родные.
Она взглянула на часы: времени оставалось мало. Тут как раз зазвучало танго. Она быстро направилась к секции с консервированными супами, и в глазах у нее зарябило. Действительно, опасно долго ходить по супермаркету. В один прекрасный день она не успеет выбраться на улицу до закрытия, и утром ее найдут в обморочном состоянии возле какой-нибудь полки, в окружении тележек супермаркета, переполненных продуктами.
Она подошла к кассе. Здесь ее ждала еще одна уловка торговой фирмы, озабоченной тем, чтобы заставить клиента купить как можно больше. На этот раз фирма устроила своего рода конкурс, победитель которого награждался трехдневной поездкой на Гавайи. В витрине красовался большой плакат с полуголой девицей в соломенной юбке, перевитой цветами; надпись на плакате гласила: "Ананасы". Три банки - шестьдесят пять центов. На шее у кассирши висела бумажная гирлянда; оранжевый рот жевал резинку. Мэриан смотрела на этот рот (движение челюстей завораживало взгляд), на мясистые щеки, покрытые темно-розовой пудрой, на шелушащиеся губы; приоткрывавшие ряд желтоватых зубов, которые существовали словно сами по себе. Кассовый аппарат подсчитал расход. Оранжевый рот открылся:
- Пять двадцать девять, - произнес он. - Напишите на чеке вашу фамилию и адрес.
- Спасибо, не надо, - сказала Мэриан. - Я не хочу никуда ехать.
Девица пожала плечами и отвернулась.
- Простите, - сказала Мэриан, - вы забыли дать мне марки.
Она надела на плечо сумку с продуктами и вышла через дверь с электронным сторожем в серые, промозглые сумерки. Марки, которые можно было копить, чтобы потом разом выручить за них деньги, тоже относились к обманным трюкам магазина, и раньше она отказывалась покупать их, не желая, чтобы супермаркет наживался за ее счет. Однако супермаркет так или иначе наживался, и в конце концов она начала покупать марки и прятать их в кухонном столе. Эйнсли теперь копила на детскую коляску, и Мэриан старалась набрать побольше марок, чтобы хоть чем-нибудь помочь подруге. Мэриан потащилась к метро. Увитая цветами гавайская девица улыбалась ей вслед.
Цветы. Всем хотелось знать, какие цветы она понесет к алтарю. Сама Мэриан склонялась к лилиям. Люси советовала гирлянду из чайных роз и веточек перекати-поля с розовыми цветами. Эйнсли была полна презрения. "Конечно, с таким женихом, как Питер, нельзя обойтись без венчания, - говорила она. - Но зачем притворяться и лицемерить, зачем эти гирлянды из крошечных цветочков? Цветы на свадьбе - просто-напросто символ плодородия, вот и приколи к платью огромный подсолнух или сноп пшеницы! Или гирлянду из грибов и кактусов, это еще яснее говорит о детородной функции". Питер уклонялся от решения проблемы. "Я в таких делах полагаюсь на тебя", - с улыбкой отвечал он, когда Мэриан серьезно спрашивала его совета.
В последнее время она все чаще виделась с Питером, но все реже они бывали наедине. Теперь, обручившись с ней (или, как она говорила, "окольцевав" ее), Питер с гордостью демонстрировал Мэриан своим друзьям и знакомым: водил ее на коктейли к деловым знакомым и на обеды и ужины к близким друзьям, с которыми ей надлежало "познакомиться по-настоящему". Ей даже пришлось завтракать с несколькими адвокатами, и она в течение всего завтрака молча улыбалась. Друзья Питера - все как на подбор были добротно одетые молодые мужчины с блестящим будущим; а их жены были добротно одетые женщины с блестящим будущим. Они проявляли внимание к Мэриан и были с ней любезны. В этих гладких, холеных мужчинах трудно было признать лихих охотников и веселых выпивох, которые фигурировали в рассказах Питера о своей юности, но тем не менее кое-кто из его нынешних друзей действительно ходил с ним на охоту и на спор выпивал рекордное количество пива. Эйнсли называла их "мыловарами", потому что один раз Питер зашел за Мэриан вместе со своим другом, который работал в фирме, изготовляющей мыло. Больше всего Мэриан боялась, что она ненароком перепутает имена этих друзей Питера.
Ради Питера ей хотелось быть с ними любезной; но они начали подавлять ее своим количеством, и она решила, что пора Питеру "познакомиться по-настоящему" с ее друзьями. Вот почему она пригласила к обеду Клару и Джо. Она чувствовала себя виноватой, оттого что давно не звонила им и как бы пренебрегала ими; впрочем, ей пришло в голову, что виновата не она, а Клара и Джо, потому что семейные люди, когда им долго не звонишь, всегда считают, будто ими пренебрегают, даже если сами они так заняты своими семейными делами, что тоже не звонят тебе. Мэриан позвала Клару и Джо к себе, потому что Питер наотрез отказался к ним идти: он уже один раз побывал в Клариной гостиной, и этого ему было достаточно.
Лишь пригласив их, Мэриан поняла, как трудно будет придумать меню. Не станешь ведь угощать их молоком, арахисовым маслом, витаминными таблетками или салатом с творогом! Рыба отпадала, так как Питер ее не любил, а мясо она тоже не могла подать - что подумают гости, заметив, что она ничего не ест? Ведь им не объяснишь; если уж она сама не понимает, в чем дело, как им понять? Те немногие из мясных блюд, которые она еще ела месяц назад, теперь исключались: она перестала есть котлеты после рассказанной Питером истории о том, как один его друг ради шутки сделал анализ мясного фарша и обнаружил в нем частицы мышиных волосков; отказалась от свинины после того, как на службе, за чашкой кофе, Эми попыталась развлечь подруг рассказом о трихинах и об одной знакомой даме (имя ее Эми произносила с благоговейным ужасом), у которой они завелись потому, что она съела в ресторане плохо прожаренную отбивную - "да-да, представьте! Я теперь никогда не ем свинину с кровью, просто жуть берет, как подумаешь об этих личинках, которые прячутся у тебя в мышцах, и ничем их оттуда не вытащить!" Исключалась также баранина: Дункан как-то объяснил ей, что слово "giddy" происходит от "gid" - болезни, которая поражает центры равновесия овцы, когда у нее в мозгу заводятся белые червячки. Даже сосиски, и те были изгнаны; желудок Мэриан отказался их принимать, когда она сообразила, что в сосиску можно подмешать любую гадость. В ресторанах она выходила из положения, заказывая салат; но гостей одним салатом не накормишь - во всяком случае, когда приглашаешь их к обеду. И "бобы для вегетарианцев" на обед тоже не подашь.
Она решила стушить фрикадельки с грибами по рецепту матери; для маскировки лучшего блюда не придумаешь. "Выключу свет и зажгу свечи, - думала Мэриан, - и сразу напою всех хересом, тогда никто не заметит". Себе она положит немного, грибы съест, а фрикадельки упрячет под листья латука, который специально оставит от салата. Конечно, это не слишком изящный выход, но на лучшее решение у нее не хватало фантазии.
Поспешно нарезая редиску для салата, она поздравляла себя, во-первых, с тем, что заранее приготовила фрикадельки и грибы и теперь могла просто сунуть кастрюлю в духовку; во-вторых, что гости придут лишь после того, как уложат детей спать; в-третьих, что она пока в состоянии есть салаты. Ее все больше и больше беспокоило то, что ее организм отказывался принимать многие продукты. Она пыталась урезонить его, корила за причуды, уговаривала и даже искушала, но он был непреклонен; а стоило ей пустить в ход принуждение, он немедленно восставал. Одного инцидента в ресторане было ей вполне достаточно; Питер, конечно, держался очень мило - сразу отвез ее домой, помог подняться по лестнице, поддерживая ее, точно больную, и уверял, что у нее желудочный грипп; но все же он был сконфужен и раздосадован - и вполне справедливо. С тех пор она старалась не ссориться со своим организмом: исполняла все его прихоти, даже покупала ему витамины в таблетках, регулирующие белковый и солевой обмен. Не было смысла доводить себя до истощения. "Главное, - говорила себе Мэриан, - соблюдай спокойствие". Временами, размышляя о происходящем, она решала, что ее организм руководствуется этическими соображениями: он просто не приемлет ничего такого, что было живо - а может быть, и есть еще (как, например, устрицы в раковинах). Но она продолжала надеяться, что рано или поздно все снова придет в норму.
Зубчиком чеснока она натерла деревянную миску и положила в нее нарезанный лук, ломтики редиски, помидоры, разорванные на куски листья латука. В последнюю минуту подумала, не прибавить ли тертую морковь - для цвета. Она вынула из холодильника одну морковку, нашла - не сразу - овощечистку (та лежала в хлебнице) и начала чистить морковь, придерживая ее за хвостик.
Она смотрела на свои руки, на нож овощечистки и на завиток хрустящей оранжевой кожицы. Она впервые по-настоящему увидела морковку: ведь это же корень, он растет в земле, а наружу выбрасывает листья. Потом приходят люди, вырывают корень, и, наверно, он при этом вскрикивает, даже всхлипывает, только так тихо, что мы не слышим: и умирает он не сразу, он продолжает жить - и сейчас, наверное, еще жив…
Ей показалось, что морковь вздрогнула. Она уронила ее на стол.
- Господи! - сказала она, чуть не плача. - Неужели теперь еще и морковь?!