– Насчет мыслей моих ничего не могу сказать, а вот в желудке у меня происходит такое, точно мы уже неделю едем. Колбаски и сыр отошли ныне в область воспоминаний.
В самом начале третьего они поднялись по ступенькам ресторана "У Ботина". Санчо заказал две порции молочного поросенка и бутылку красного вина "Маркес де Мурьета" ["Маркиз де Мурьета" (исп.)].
– Удивительно, что вы предпочитаете аристократию, – заметил отец Кихот.
– Ради блага партии можно временно примириться с существованием аристократов – как и священников.
– Даже священников?
– Да. Некий бесспорный авторитет, которого мы не будем называть, – и он окинул быстрым взглядом столики по одну и по другую сторону от них, – писал, что пропаганда атеизма в определенных обстоятельствах может быть не только не нужна, но и вредна.
– Неужели Ленин действительно написал такое?
– Да, да, конечно, но лучше не произносите это имя здесь, отче. Кто его знает. Я ведь говорил вам, какие люди бывали здесь во времена нашего горячо оплакиваемого лидера. А леопард не меняет своих пятен.
– В таком случае зачем же вы меня сюда привели?
– Потому что нигде так не готовят молочных поросят. К тому же ваш воротничок может служить вам в известной мере защитой. А еще большую защиту вы получите, когда наденете пурпурные носки и пурпурный…
Появление молочного поросенка прервало его речь, и они какое-то время обменивались лишь знаками, которые едва ли могли быть неверно истолкованы тайным полицейским агентом, кто бы он ни был, – к примеру, когда в воздух взлетала рука с вилкой во славу "Маркеса де Мурьеты".
Мэр издал удовлетворенный вздох.
– Вы когда-нибудь ели более вкусного молочного поросенка?
– Я вообще никогда еще не ел молочных поросят, – не без стыда ответил отец Кихот.
– А что вы едите дома?
– Обычно бифштекс – я ведь говорил вам, что Тереса великолепно готовит бифштексы.
– Мясник у нас реакционер и бесчестный человек.
– Но бифштексы из конины у него отличные. – Отец Кихот не успел сдержаться, и запретное слово сорвалось у него с языка.
Быть может, именно вино дало отцу Кихоту силы противостоять мэру, а мэр вздумал за свой счет снять номера в отеле "Палас". Однако отцу Кихоту достаточно было увидеть сверкающий, заполненный шумной толпою холл.
– Да как вы можете – вы, коммунист?..
– Партия никогда не запрещала нам пользоваться буржуазным комфортом, пока он существует. Ну и потом здесь, безусловно, легче изучать наших противников. Кроме тоге, как я понимаю, этот отель – сущая ерунда по сравнению с новым отелем, который построили в Москве на Красной площади. Коммунизм ведь не против комфорта, даже не против так называемой "роскоши", если пользуются ею трудящиеся. Но, конечно, если вы предпочитаете ночевать без комфорта и умерщвлять свою плоть…
– Как раз наоборот. Я готов пользоваться комфортом, но здесь я не смогу им насладиться. Ведь чувство комфорта зависит от умонастроения.
Они отправились наугад на розыски более скромного квартала. Внезапно "Росинант" встал, и ничто уже не могло сдвинуть его с места. На улице, ярдах в двадцати от них, виднелась надпись "Albergue" [гостиница (исп.)] и выцветшая дверь под ней.
– "Росинант" все правильно чует, – сказал отец Кихот. – Здесь мы и остановимся.
– Но здесь такая грязища, – сказал мэр.
– Тут явно живут люди очень бедные. Так что, я уверен, они охотно нас приютят. Они же в нас нуждаются. А в отеле "Палас" никто в нас не нуждался.
В узком коридоре их встретила старуха и с изумлением уставилась на них.
Хотя никаких признаков других постояльцев заметно не было, она сказала им, что у нее свободна всего одна комната – правда, там две кровати.
– А ванна там есть?
Нет, ванны нет, сказала она, но этажом выше есть душ, а в комнате, которую они будут делить, есть умывальник с холодной водой.
– Что ж, мы согласны, – сказал отец Кихот.
– Вы с ума сошли, – сказал ему мэр, когда они очутились одни в комнате, которая, как не мог не признать отец Кихот, выглядела весьма мрачно. – Мы приехали в Мадрид, где десятки хороших недорогих гостиниц, и вы селите нас в этом немыслимом месте.
– "Росинант" устал.
– Нам еще повезет, если нас тут не прирежут.
– Нет, нет, старуха – женщина честная, я это знаю.
– Откуда вы это можете знать?
– По глазам видно.
Мэр в отчаянии воздел руки к небу.
– После того, как мы выпили столько доброго вина, – сказал отец Кихот, – сон у нас где угодно будет крепкий.
– Я, к примеру, ни на секунду глаз не сомкну.
– Но она же из ваших.
– Ни черта не понимаю!
– Из бедняков. – И поспешно добавил: – Конечно, и из моих тоже.
Отцу Кихоту сразу стало легче, когда он увидел, что мэр лег на кровать в одежде (а мэр боялся, что, если разденется, его легче будет прирезать), ибо отец Кихот не привык раздеваться при других, а до наступления темноты, подумал он, мало ли что, ну мало ли что может случиться и вывести его из затруднительного положения. Он лежал на спине, прислушиваясь к мяуканию кошки, прогуливавшейся по черепичной крыше. Может, подумал он, мэр забудет про мои пурпурные носки, и предался мечтаниям о том, как они будут ехать дальше и дальше, как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание, и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению. Может, мелькнуло у него в голове перед тем, как он погрузился в сон, мэр и не совсем не прав по поводу Блудного сына – насчет счастливого конца, радостной встречи, которую устроил ему дома отец, заколов откормленного тельца. Правда, конец притчи представлялся ему несколько неправдоподобным…
– Я недостоин называться твоим монсеньором, – пробормотал отец Кихот, погружаясь в сон.
Разбудил его мэр. Отец Кихот не узнал его при слабом свете угасающего дня и с любопытством, но без страха, спросил:
– Кто вы?
– Я – Санчо, – сказал мэр. – И нам пора идти за покупками.
– За покупками?
– Вы же произведены в рыцари. Так что мы должны купить вам меч, шпоры, шлем – пусть даже это будет тазик цирюльника.
– Тазик цирюльника?
– Пока вы почивали, я целых три часа глаз не сомкнул, чтобы они нас не прирезали. А ночью вы будете нести вахту. В этом грязном приюте, куда вы нас поместили. Будете нас охранять с помощью вашего меча, монсеньор.
– Монсеньор?
– Да-а, крепенько же вы поспали.
– Я видел сон – страшный сон.
– Что вам перерезали горло?
– Нет, нет. Много хуже.
– Ну, хватит. Вставайте. Пошли искать ваши пурпурные носки.
Отец Кихот не стал возражать. Он все еще находился под мучительным впечатлением своего сна. Они спустились по темной лестнице и вышли на темную улицу. Старуха с явным ужасом посмотрела на них, когда они проходили мимо. Ей, что – тоже приснился страшный сон?
– Не нравится мне ее вид, – сказал Санчо.
– А ей, по-моему, не нравится наш вид.
– Надо взять такси, – сказал мэр.
– Сначала давайте попробуем завести "Росинанта".
Он всего лишь трижды нажал на стартер, и мотор заработал.
– Вот видите, – сказал отец Кихот, – ничего с ним серьезного не случилось. Просто он устал – и только. Я ведь знаю моего "Росинанта". Так куда же мы поедем?
– Не знаю. Я думал, вы знаете.
– Что именно?
– Портного, который шьет священникам.
– Откуда же мне знать?
– Вы как-никак священник. И носите сутану, как положено священникам. Не в Эль-Тобосо же вы ее купили.
– Да ведь ей уже почти сорок лет, Санчо.
– Ну, если вы и ваши носки еще столько протянете, то вам обоим, прежде чем вы их сносите, перевалит за сто.
– Зачем мне надо покупать эти носки?
– Дороги в Испании, отче, все еще находятся под наблюдением. Вот вы сидите в Эль-Тобосо и не знаете, что призрак Франко все еще бродит по испанским дорогам. Так что ваши носки будут нам охранной грамотой. Жандармы уважают пурпурные носки.
– Но где же мы их купим? – отец Кихот остановил "Росинанта". – Не хочу я его зря утомлять.
– Побудьте-ка тут минутку. Я сейчас отыщу такси и попрошу шофера показать нам дорогу.
– Больно мы шикуем, Санчо. Вы ведь даже хотели заночевать в отеле "Палас"!
– Деньги для нас сейчас – не главная проблема.
– Эль-Тобосо – небольшое селение, и я что-то не слышал, чтобы мэрам там хорошо платили.
– Эль-Тобосо действительно небольшое селение, но партия у нас большая. Кроме того, она теперь узаконена. И как активист я имею право на некоторые привилегии – для блага партии.
– Тогда зачем же вам нужна защита в виде моих носков?
Но он задал свой вопрос слишком поздно. Мэр уже был далеко, и отец Кихот остался наедине с одолевавшим его кошмаром. Есть такие сны, которые преследуют нас и при свете дня – да и был ли это сон, или все каким-то образом происходило на самом деле? Привиделось мне это или по странному стечению обстоятельств действительно произошло?
В этот момент дверца подле него открылась и мэр сказал:
– Поезжайте следом за такси. Шофер заверил меня, что привезет нас в самый лучший – после римских – магазин для священников. Туда даже нунций ездит и архиепископ.
Когда они приехали, отец Кихот понял, что так оно и есть. У него сердце упало при виде элегантного магазина и продавца в темном, хорошо отутюженном костюме, приветствовавшего их с холодной обходительностью высокопоставленного церковника. Отец Кихот подумал, что этот человек наверняка член "Опус деи" [полуконспиративная политико-религиозная организация, основанная в 1928 году; в нее принимаются избранные люди, имеющие реальную политическую и экономическую власть для осуществления крестового похода против коммунизма; штаб-квартира организации находится в Риме], этого клуба интеллектуалов-католиков, которых он ни в чем не мог упрекнуть, но и доверять им тоже не мог. Он ведь человек сельский, а они – из больших городов.
– Монсеньор, – сказал мэр, – желает приобрести пурпурные носки.
– Извольте, монсеньор. Будьте любезны пройти за мной.
– Интересно, – прошептал мэр, пока они шли следом за продавцом, – попросят ли у вас документы.
А тем временем продавец, словно дьякон, готовящий алтарь к мессе, разложил на прилавке великое множество пурпурных носков.
– Это – нейлоновые, – сказал он. – Вот эти – из чистого шелка. А эти – хлопчатобумажные. Естественно, из лучшего хлопка с островов.
– Я обычно ношу шерстяные, – сказал отец Кихот.
– О, ну, конечно, у нас есть и шерстяные, но наша клиентура обычно предпочитает нейлоновые или шелковые. Весь вопрос в оттенке: у шелка и нейлона более густой тон. А у шерсти пурпурный цвет – более тусклый.
– Для меня главное – чтоб было тепло, – сказал отец Кихот.
– А я склонен послушаться этого господина, монсеньор, – поспешно вмешался мэр. – Нам нужен такой пурпурный цвет, чтоб издали видно было.
Продавец озадаченно посмотрел на него.
– Издали? – переспросил он. – Я что-то не вполне…
– Нам нужно, чтоб пурпур был пурпуром. И уж, конечно, настоящим церковным пурпуром.
– Наш пурпур еще ни у кого не вызывал нареканий. Даже шерстяной вариант, – нехотя добавил продавец.
– Для наших целей, – сказал мэр, повернувшись к отцу Кихоту и упреждающе насупив бровь, – лучше всего будет нейлон. У него есть блеск… – И добавил: – Ну и потом нам, конечно, нужен… как называется этот нагрудник, который носят монсеньеры?
– Вы, видимо, имеете в виду pechera. Насколько я понимаю, он вам тоже нужен из нейлона, чтоб соответствовал носкам.
– Я дал согласие насчет носков, – вмешался отец Кихот, – а носить пурпурный pechera решительно отказываюсь.
– Но ведь это только при чрезвычайных обстоятельствах, монсеньор, – возразил мэр.
Продавец смотрел на них с возрастающим подозрением.
– Я что-то не представляю себе, какие чрезвычайные обстоятельства…
– Я ведь объяснял вам: состояние дорог в наши дни…
Пока продавец трудился, тщательно скрепляя пакет клейкой лентой того же церковно-пурпурного цвета, что и носки с нагрудником, мэр, явно невзлюбивший этого человека, решил его поддеть.
– Я вижу, – сказал он, – вы неплохо обеспечиваете церковь всем, что ей требуется в смысле украшательства.
– Если вы имеете в виду одеяния, то – да.
– Ну, и головные уборы – шапочки и тому подобное – тоже?
– Конечно.
– И кардинальские шляпы? Монсеньор, правда, еще не достиг этого сана. Я спрашиваю просто так, для интереса. Надо ведь быть ко всему готовым…
– Кардиналы всегда получают шляпу от его святейшества.
На "Росинанта" напало капризное настроение, и мотор его завелся не сразу.
– Боюсь, я перестарался, – сказал мэр, – и вызвал у продавца подозрения.
– С чего вы это взяли?
– А он подошел сейчас к двери. И, по-моему, записал номер нашей машины.
– Я ни о ком не хочу дурно говорить, – сказал отец Кихот, – но, по-моему, он из "Опус деи".
– Скорее всего это их магазин.
– Я, конечно, уверен, они по-своему делают немало добра. Как и генералиссимус тоже.
– А я готов поверить в существование ада хотя бы для того, чтоб поместить туда членов "Опус деи" вместе с генералиссимусом.
– Я молюсь за него, – сказал отец Кихот и крепче сжал руль "Росинанта".
– Ваши молитвы не спасут его от ада, если он существует.
– Ад-то существует, но достаточно молитв одного праведника, чтобы спасти любого из нас. Как было с Содомом и Гоморрой, – добавил отец Кихот не очень уверенно, поскольку не знал, верны ли его данные.
Вечер был очень жаркий. Мэр предложил поужинать "У Понтия Пилата", но отец Кихот решительно отказался. Он сказал:
– Понтий Пилат был плохой человек. Его чуть не канонизировали, потому что он держался нейтрально, но, когда речь идет о выборе между добром и злом, нейтральным человек быть не может.
– Он не был нейтрален, – возразил мэр. – Он был неприсоединившимся, как Фидель Кастро, – только с уклоном в правильном направлении.
– Что значит – в "правильном"?
– В направлении Римской империи.
– Вы, коммунист, – за Римскую империю?
– Маркс учит нас, что революционный пролетариат может развиться лишь после того, как страна пройдет стадию капитализма. А Римская империя развивалась, превращаясь в капиталистическое общество. Евреев же их религия удерживала от занятия промышленностью, так что…
После чего мэр предложил поесть в "Приюте святой Терезы".
– Не знаю, как у этой святой обстояло дело с кухней, но ее очень высоко ставил ваш друг генералиссимус.
Отец Кихот не понимал, как можно связывать еду и религию, так что когда мэр предложил поехать к "Сан-Антонии-де-ла-Флорида", – а о такой святой отец Кихот никогда не слыхал, – это вызвало у него лишь раздражение. Он подозревал, что мэр слегка издевается над ним. Под конец они довольно скверно поели в ресторане "У ворот", где, правда, свежий воздух несколько восполнил им недостатки меню.
Они прикончили бутылку вина в ожидании, пока им подадут еду, и вторую – за едой, но, когда мэр предложил выпить еще одну – чтоб получилась святая троица, – отец Кихот отказался. Он сказал, что устал, что сиеста не освежила его, но это были лишь предлоги – на самом деле он никак не мог избавиться от тягостного впечатления после своего сна. Ему не терпелось рассказать его, хотя Санчо никогда не понять отчаяния, в которое погрузил отца Кихота этот сон. Вот если бы он был сейчас дома… но что бы это изменило? Тереса сказала бы: "Ведь это же был только сон, отче", а отец Эррера… Как ни странно, но отец Кихот понимал, что никогда не сможет обсуждать с отцом Эррерой вопросы религии, хотя вроде бы они исповедуют одну веру. Отец Эррера был за то, чтобы служить по-новому, и как-то вечером в конце ужина, прошедшего почти в полном молчании, отец Кихот имел глупость сказать ему, что, привыкнув заканчивать мессу словами Евангелия от Иоанна, теперь, когда они изъяты из литургии, произносит их про себя.
"А-а, увлекаетесь поэзией", – заметил отец Эррера с ноткой неодобрения в голосе.
"Вам не нравится Евангелие от Иоанна?"
"Его Евангелие не принадлежит к числу моих любимых. Я предпочитаю Евангелие от Матфея".
Отец Кихот в тот вечер находился в весьма озорном настроении и был уверен, что отчет об их беседе на другой же день попадет на стол к епископу. Увы! Слишком поздно! Монсеньора может понизить в сане только сам папа. И отец Кихот сказал: "Я всегда считал, что Евангелие от Матфея отличается от всех остальных тем, что это Евангелие устрашения".
"Почему? Что за странная идея, монсеньор!"
"У Матфея пятнадцать раз упоминается слово "ад".
"Ну и что?"
"Править с помощью страха… господь бог вполне мог бы предоставить это гитлерам или франко. Я верю, что смелость – это добродетель. Я не верю, что трусость – тоже добродетель".
"Дитя воспитывают дисциплиной. А мы все – дети, монсеньор".
"Не думаю, чтобы любящий родитель воспитывал своего ребенка с помощью страха".
"Надеюсь, вы не учите этому своих прихожан".
"О, я вообще их ничему не учу. Это они учат меня".
"Не один апостол Матфей говорил об аде, монсеньор. У вас и другие Евангелия вызывают такие же чувства?"
"Между ними есть существенная разница". – Отец Кихот умолк, понимая, что ступает на действительно опасную почву.
"Какая же?" – Возможно, что Эррера рассчитывал получить подлинно еретический ответ, который потом можно было бы сообщить – конечно, по соответствующим каналам – в Рим.
А отец Кихот сказал отцу Эррере то же, что в свое время сказал мэру:
"У святого Марка ад упоминается всего два раза. (Конечно, у него была другая специальность – он был апостолом сострадания.) У святого Луки – три раза: он ведь был великий рассказчик. Это у него мы находим большинство великих притч. А у апостола Иоанна… – теперь говорят, что это самое древнее из Евангелий – более древнее, чем Евангелие от Марка… Очень это странно". – И он умолк.
"Ну и что же мы находим у апостола Иоанна?"
"В его Евангелии нет ни одного упоминания об аде".
"Но, монсеньор, не ставите же вы под сомнение существование ада?"
"Я верю в его существование из послушания Церкви, а не по велению сердца".
На этом была поставлена точка, и разговор окончился.
Отец Кихот затормозил на темной унылой улице, где находилось их пристанище.
– Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше, – сказал мэр. – Подумать только, что мы могли со всеми удобствами спать в "Паласе".
Когда они поднимались по лестнице, открылась дверь и при свете свечи показалось подозрительное испуганное лицо старухи.
– С чего бы у нее, черт подери, такой испуганный вид? – спросил мэр.
– Возможно, это мы заразили ее своим страхом, – сказал отец Кихот.