- Не поверишь, - сказал отец, - Ставров на моих глазах проглотил живого рака. Как думаешь, не схватит он его клешнёй за желудок? Хотя… Столько водки. Бедный рак…
И всё. И тишина. Ушли в большую комнату. Потом осторожные мамины шаги в прихожей. Погас свет.
Маша снова заснула.
…Октябрьское утро, с которого, собственно, и пошёл отсчёт новой Машиной жизни, началось как самое обыкновенное. В половине восьмого яростно зазвонил будильник. Маша птицей вспорхнула с постели. Потом снова улеглась. Без пятнадцати восемь она осторожно раздвинула занавески, выглянула в окно. По асфальту ходили голуби. Небо голубело. Ветер срывал листья с деревьев, а потом словно в насмешку возносил их вверх, и листья отчаянно цеплялись за родные ветки, но снова падали. Короткие тени чертили двор.
Маша вдруг вспомнила, как совсем недавно она, Рыба и Юлия-Бикулина шли по улице. Дело было вечером, солнце садилось, и три их длинные тени как бы летели в солнечном ореоле.
- Красиво идём! - Юлия-Бикулина кивнула на тени.
Шли действительно красиво.
- Ай-яй-яй, Рыба, - как всегда, ни с того ни с сего заявила Бикулина, - и не стыдно тебе с такими кривыми ногами ходить?!
- Чего-чего? - изумилась Рыба.
- Ноги у тебя кривые, вот чего, - сказала Бикулина. - Гляди, мы все трое в штанах. У кого больше всего солнца между ног? У тебя, Рыба. Не веришь? Я давно смотрю…
- Давай-ка остановимся, - предложила Рыба.
- Зачем? - насторожилась Бикулина.
Остановились.
- Сдвинули-ка все ноги! - скомандовала Рыба. - Ну, у кого между ног больше солнца, а?
У Рыбы ноги превратились в одну тёмную линию. У Маши тоже. И только длинные ноги Бикулины остались разделёнными солнечной полосой.
- Это у меня просто джинсы в обтяжку! - нагло заявила Бикулина. - Клянусь своим вторым именем! А ты, Рыба, халтуришь! Шьёшь себе штаны на вырост!
- Я? - Рыба, казалось, потеряла дар речи. - Я… халтурю? Как это халтурю? Каким образом?
- Халтуришь, халтуришь… - не стала объяснять Бикулина. Она была по-прежнему весела.
Бедная же Рыба опечалилась, потому что не было у неё ни второго имени, ни дивных джинсов, как у Бикулины. Да и вообще в присутствии Бикулины система ценностей почему-то менялась. Высшую, безусловную ценность представляло только то, что было у Бикулины. Остальное не в счёт. Поэтому в любом случае Бикулина оказывалась на пьедестале, а Маша с Рыбой сражались за серебряные и бронзовые медали. Иногда Бикулина лишь снисходительно наблюдала за борьбой, иногда желала быть судьёй. Почему так происходило, почему они принимали на веру оценки Бикулины, Маша и Рыба не знали… Итак, Рыба опечалилась. Не могло у неё быть второго имени, потому что Юлия стала Юлией-Бикулиной семь лет назад, во втором классе, когда приписала на всех тетрадках к своему имени: "Бикулина". Целый год новоявленная Юлия-Бикулина терпеливо сносила насмешки. А потом все привыкли к странному второму имени, словно Юлия с ним и родилась. Даже разгневанные учителя теперь произносили: "Выйди вон из класса, Бикулина!" Так что повторять Юлию-Бикулину, заводить себе второе имя было нелепо и поздно. Джинсы Бикулине привозил из-за границы отец - тренер сборной молодёжной футбольной команды. Значит, и здесь Рыбе, у которой отец работал инженером в типографии, надеяться было не на что.
- Папаша скоро полетит в Копенгаген, - продолжала между тем Юлия-Бикулина, совершенно забыв про солнечный конфуз, - а в команду насовали новичков. Ему сейчас необходимо разобраться, кто есть кто… - Бикулина загадочно умолкла, как и всегда, когда хотела, чтобы её поощрили к дальнейшему повествованию.
- Что значит "кто есть кто"? - не выдержала Маша.
- Кто защитник, кто полузащитник, кто нападающий…
- Что же, они только вчера начали играть в футбол? - усомнилась Рыба. - И сразу в сборную?
- В том-то и дело, что нет! Они играли в разных командах. Но как сам игрок может определить, кто он: защитник, полузащитник или нападающий?
Маша и Рыба молчали. Они не знали.
- У отца на этот счёт есть теория, - значительно произнесла Бикулина, - она распространяется не только на игровые качества, но и вообще… на всю жизнь человека… Отец задаёт каждому новичку вопрос: "Вы проснулись в чужом городе, в зашторенной комнате. Что вы сначала делаете?"
Маша и Рыба слушали очередной бред Бикулины заинтригованные.
- Если человек отвечает: "Распахиваю шторы!", значит, он нападающий. Таланты его по-настоящему раскроются только в нападении, даже если раньше он играл вратарём! Если человек одновременно открывает шторы и выглядывает в окно, значит, он полузащитник. А если уж сначала выглядывает, а потом открывает - он защитник… И в жизни так!
- А вратарь? - поинтересовалась Рыба. - Он что, вообще не открывает шторы?
- Ничего подобного! В том-то и дело, что истинный вратарь спит с незашторенными окнами! Понятно?
Рыба и Маша испуганно кивнули.
- Вот ты, Маша, - строго указала пальцем на Машу Бикулина, - ты как просыпаешься?
- Я… - Маша совершенно отчётливо вспомнила, что всегда выглядывает из окошка, а уже потом открывает шторы. - Я… сначала выглядываю…
- Ну и дура! - быстро ответила Бикулина. - А ты, Рыба?
- Я… тоже выглядываю… - прошептала Рыба.
- И с тобой всё ясно. А я раздвигаю шторы! Я нападающая! - закричала Бикулина. - Всегда, всегда, всегда!
Вот что вспомнила Маша октябрьским утром.
Однако же время шло. Яркий пятипалый лист ворвался через форточку в кухню, накрыл чашку с кофе. Поблагодарив осень за заботу, Маша допила кофе и вышла на улицу, воткнув в волосы пятипалого красавца. Именно на улице, а точнее, уже во дворе начались загадочные превращения, буквально за один день изменившие робкий Машин характер.
Лист в волосах, серое замшевое пальто, портфель в руке - такой она вышла из дома. Маша видела всё вокруг своими и не своими - какими именно, понять не могла, - глазами, видела саму себя с высоты полёта пятипалого листа, идущую, спешащую по двору… Но не нынешнюю! А ту, никому не знакомую, только-только переехавшую на эту улицу, в этот двор. А может, совсем не Маша это с её тогдашней тоской по старой школе, подругам, а вообще девочка, переехавшая в новый дом? Вот она идёт, пугливая, пристально вглядывается в лица встречных: "Где вы, где вы, будущие подруги?" Ещё одна особенность появилась у странного зрения - видеть не только сквозь время, но и сквозь стены. Маша увидела себя в новом классе, лицом к лицу стоящую перед тридцатью незнакомцами. Тридцать пар любопытных глаз изучали её, а заинтересованнее всех зелёные, как листья фикуса, глаза Юлии-Бикулины. А может, совсем не Маша это стоит перед тридцатью незнакомцами, а вообще девочка, пришедшая в новую школу? Вот она, пугливая, садится на отведённое место, украдкой изучая лица вокруг.
Так, незаметно, Маша миновала двор, перешла улицу и двигалась теперь в сторону Филёвского парка, краснеющего и желтеющего вдали. И не Маша это шла в осенний парк, а вообще девятиклассница уходила со своими неразгаданными чувствами в осень, в лес, в голубое небо, в усталое солнце, утомлённо поглаживающее верхушки деревьев. Однако же странное вообще, когда собственные деяния кажутся ничего не значащими, когда собственная жизнь легче одуванчикового пуха, продолжаться вечно не могло, и Маша ойкнула, когда увидела, что ей уже пятнадцать минут как пора сидеть на уроке географии. Но Филёвский парк… Но листья… Но небо… Маша решила на некоторое время забыть про школу. Она по-прежнему не понимала, что с ней происходит. Не шла - летела не чуя ног. Листья шептали что-то сухими губами. На утренней луне, как на матовом блюдце, проступили синие узоры. Маша догадывалась, что это мёртвые лунные моря и материки. А сторонний взгляд сверху вдруг съёживал всю пятнадцатилетнюю Машину жизнь до иголки, до какого-нибудь эпизода и преподносил этот эпизод с мельчайшими подробностями, заставляя переживать то, что давно пережито, плакать над тем, что давно оплакано, сожалеть о том, что невозвратимо.
"Зачем? Зачем?" - пугалась Маша, вспоминая случаи трёхлетней давности…
…В первую же свою прогулку в новом дворе Маша стала свидетельницей и участницей событий удивительных. Едва только гвоздь успел войти в бетонную стену как в масло, едва только дюреровская "Меланхолия" воцарилась в новой квартире, Маша отправилась в незнакомый, а поэтому страшноватый двор, откуда доносились чужие звонкие голоса, где мяч устало бухал, отскакивая от стен. Однако чувствовалось, что и пронзительный крик стекла мячу привычен.
Маша вышла во двор и показалась сама себе мышкой, забравшейся в гигантский амбар. Так величествен был дом, так могуче опоясывал он двор. Голубой столб воздуха стоял между двумя несоприкасающимися корпусами.
Был май. Молодые женщины несли букеты сирени. Редкие для города вишня и яблоня безнадёжно и яростно цвели в сквере, словно предчувствовали, что ни одна вишенка не успеет покраснеть, ни одно яблочко не засветит сквозь листья спелым боком. А в самом центре сквера царственно шелестел ветками огромный дуб неведомого возраста. Под дубом стояла белобрысая девочка с голубыми застенчивыми глазами и что-то рисовала. Маша тихонько взглянула из-за её спины и увидела, что девочка рисует яблоню и вишню. Маша сделала ещё один круг, чтобы попасться на глаза рисовальщице и таким образом познакомиться, но та её не заметила. Или сделала вид. Маша обратила внимание, что взгляд у девочки был только тогда застенчивым и мягким, когда она смотрела на яблоню с вишней. Когда же она переводила взгляд на рисунок, взгляд суровел, появлялась в нём некоторая даже резкость, и, казалось, девочка недовольна тем, что нарисовала. Маша ещё раз взглянула на рисунок и увидела, что рисует девочка не два случайных дерева, а какой-то сплошной цветущий лес, где всё перепуталось - белые лепестки, небо, солнце.
- Не мешай! - попросила девочка, бросив нежный взгляд на деревья.
- Я только посмотрю… - сказала Маша.
- Не мешай, а то не успею. - Девочка резко посмотрела на рисунок и решительно взялась за белый карандаш, усугубляя всеобщее цветенье.
- Что ты рисуешь? - удивилась Маша. - Здесь всего два дерева!
- Бикулине на память, - ответила девочка. - Бикулина любит, когда всего много.
- Кому на память?
- Ты откуда взялась? - Девочка внимательно оглядела Машу. - А… Новенькая? Только переехала?
Маша кивнула.
- Ну не мешай! - Девочка ещё энергичнее заработала карандашами, потеряв, по-видимому, к Маше всякий интерес.
Вечернее солнце тем временем обрядило низкие белые облака в розовые юбки. Во двор въехал белый автобус с розовой крышей. "Надо же, - удивилась Маша, - на облако похож…" Молодые атлеты в иностранных тренировочных костюмах вышли из автобуса, исчезли в подъезде, а потом угрюмо принялись заносить в автобус чемоданы и кое-какие пожитки. Вещей, однако, было немного, видать, переезжали не насовсем. В завершение хмурый атлет осторожно вынес бронзовый футбольный мяч на длинной, похожей на шпагу подставке. Мяч тускло заблестел, ловя уходящее солнце. Потом из подъезда пружинисто вышел седовласый мужчина, за ним маленькая стройная женщина, а следом девочка в зелёном, как трава, платье.
- Бикулина! Бикулина! - закричала рисовальщица. - На, возьми на память! - Протянула рисунок. - Ты пиши мне! Каждый день пиши мне!
Девочка в зелёном платье взяла рисунок, пристально в него всмотрелась. Зелёные глаза её вдруг полыхнули, как у кошки в темноте.
- Эх вы! - закричала она атлетам, топчущимся около автобуса. - Сапожники! О, какие же… Так глупо проиграть! Из-за вас мы теперь уезжаем в Одессу! - И, не в силах сдерживать слёзы, разрыдалась.
- Юля! Прекрати! С ума сошла! - Седовласый мужчина огляделся. Никого, к счастью, не считая Маши и рисовальщицы, поблизости не было. - Успокойся, мы же не насовсем уезжаем.
- А вдруг тебя никогда не переведут в Москву? - истерически закричала Юля.
- Переведут… Я тебе обещаю, - с трудом улыбнулся мужчина.
- А я… - Юля тянула это "я", как ведро из колодца. Рождённое из шёпота "я" набирало страшную силу и уже гремело эхом, колотило по окнам, неистовствовало в пространстве, опоясанном домом. - Я не хочу! Я не хочу… Я… не хочу!
Столько страсти, энергии, воли было в этом "я", что даже у бывалых атлетов-пораженцев лица изменились. А Юля, вторично полыхнув глазами, порывисто обняла рисовальщицу. - До свидания, Рыбочка! До свидания, подружка! Ты меня не забудешь?
- Я тебя не забуду! - всхлипнула рисовальщица. - Я тебя буду ждать. Возвращайся быстрей!
- Только если проклятые одесситы возьмут кубок! - горько сказала Юля. - Медалей им сезона три не видать… - Она снова посмотрела на рисунок, чуть приоткрыла рот. Маша испугалась, что ещё одно громогласное "я" расколотит тишину, но этого не случилось.
- Юля! - позвал отец. Шофёр коротко просигналил. - Самолёт через полтора часа. Надо ехать.
Глаза у Юлии сузились и ещё пуще зазеленели.
- Стой на месте, Рыба! - прошептала она. - А ты… бледноногая, иди-ка сюда!
- Я? Сама ты бледноногая… - Маша на всякий случай шагнула назад.
- Иди, иди, не бойся! - приказала Юля. - Косу я тебе выдрать всегда успею…
- Чего? - Маша отступила ещё на шаг.
- Иди сюда!
Словно загипнотизированная, Маша приблизилась.
- Видишь коричневую сумку, бледноногая? - спросила Юля. - С застёжками. Сейчас ты как будто пойдёшь мимо и схватишь её с подножки, поняла? Схватишь и, как ветер, прилетишь сюда! Поняла?
- Юля! - Мужчина, казалось, потерял терпение. Вышел из автобуса.
- Сейчас, папочка! - сладко ответила Юля. Но как не соответствовал сладкий, покорный голос сжатым в ниточку губам, злому решительному накалу зелёных глаз. - Ну, пошла! - не прошептала, прошипела Юля.
- 3-зачем?
- Пошла!
Маша медленно двинулась в сторону автобуса, неуверенно улыбаясь и неотрывно глядя на сумку.
- На сумку-то не смотри как удав, - услышала голос Юли.
Мужчина в это время поднялся в автобус. За ним потянулись атлеты. Это облегчило Машину задачу. Схватив сумку, Маша попятилась, упала, поднялась и, сделав непонятный зигзаг, вернулась в сквер, где Юля топала ногами и кричала: "Быстрей, быстрей!"
Дальше произошло нечто совершенно неожиданное. Вырвав у Маши из рук сумку, Юля, как обезьянка, стала карабкаться на дуб, только белые ноги мелькали да сумка рывками взлетала всё выше и выше. Вскоре Юля оказалась на такой высоте, откуда двор ей предстал в ином измерении, потому что она прокричала:
- Рыба! Ты сверху похожа на курицу! А ты, новенькая, на крысу!
Из автобуса вышли все. Обступили дуб.
- Юля! Что за шутки? - устало спросил отец.
- Юля! Я лезу к тебе! - заявила мать.
Угрюмые атлеты быстро притащили откуда-то брезент, растянули под дубом. Они, судя по всему, были всегда готовы к любым неожиданностям. Удивить их было трудно.
- Эй, прыгай! - крикнул самый находчивый.
Из зелёных шелестящих веток послышался спокойный голос:
- Это исключено.
- Что исключено?
- Я не прыгну…
Один из атлетов скинул куртку и пару раз, разминаясь, присел.
- А если этот… полезет на дерево, я прыгну! Но не на брезент!
- Юлечка! - выдохнула мать.
- Ты же взрослая девочка! - Отец закурил, посмотрел на часы. - Мы без тебя никуда не уедем! - Сигарета в руке заметно дрожала.
- Я не слезу!
- Почему?
- Потому что я никуда не хочу уезжать! Потому что мой дом здесь!
Атлеты насторожённо следили за Юлиными перемещениями по веткам. Любопытные прохожие начали заполнять сквер. Сначала они вертели головами, потом, рассмотрев в вышине Юлю, ойкали, а некоторые старушки даже крестились.
- Хорошо, - сказал отец Юли, тревожно оглядываясь. - Что ты, собственно, предлагаешь?
- О! - засмеялась с ветки Юля. - У меня имеется прекрасный план…
- В таком случае давай обсудим.
- Давай.
- Но согласись, мне придётся тоже залезть на дерево… - вкрадчиво начал отец.
- Только на третью ветку! - отрезала Юля.
- Почему именно на третью?
- Потому что я же знаю, ты хочешь меня стащить вниз и увезти в Одессу…
Отец вздохнул, сражённый железной логикой дочери.
- Хорошо, на третью… - быстро забрался на указанную ветку… Постояв немного, подумал, полез выше. Вскоре их с Юлей разделял какой-нибудь метр. Юля сделала шаг в сторону, покачнулась. Отец побледнел. Юля вскарабкалась ещё выше. Она теперь стояла на тоненькой покачивающейся ветке, чуть держась за сучок, едва торчащий из ствола.
- План простой, - сказала Юля, - вы уезжаете в Одессу, а я остаюсь дома с бабушкой!
- Юля, но ты же знаешь, что бабушка… - Шелест листьев заглушил подробности разговора, только отдельные слова долетали до Маши: - Больница… в любой момент… семьдесят лет… малость не в себе…
- Я никуда не еду! - Юля отпустила сучок и секунду-другую балансировала на ветке.
- Хорошо! Мы принимаем твои условия! Сейчас мама позвонит бабушке. Слезай!
- Только когда приедет бабушка!
- Но мы же должны увидеть, что ты благополучно спустилась!
- Увидите из автобуса!
Отец ещё раз посмотрел на часы, стал спускаться.
…Через двадцать минут лихое такси вкатило во двор. Из такси вышла бабушка. Автобус отъехал к арке. Только два атлета держали брезент, пока Юлия спускалась. На предпоследней ветке она задержалась.
- Всё! - сказала. - Теперь-то уж я не упаду. Можете идти, мазилы!
Атлеты отошли.
Автобус скрылся в арке.
- Я победила! Победила! Победила! - прокричала Юля, слезая с дерева. Потом она подняла с земли рисунок и вдруг, отвернувшись к дубу, горько заплакала.
Рыба, Маша, бабушка утешали её…
Маша вспомнила всё это не случайно, потому что именно в тот весенний день, когда цвели в сквере вишня и яблоня, и началась её дружба с Юлией-Бикулиной, приносящая столько тревог и печалей. Именно тогда громогласное "я" Юлии-Бикулины полетело, дробясь и звеня по окнам, и заполнило всё воздушное пространство двора. Маша тогда испугалась. Никогда не видела она ещё такого смелого "я". Летящее, как демон, смелое "я" коснулось Маши, и Машино маленькое, робкое "я", уютно чувствующее себя среди слёз и вздохов, немедленно подчинилось. Это произошло мгновенно, ещё до того, как Юлия-Бикулина узнала, кто такая Маша и как её зовут.