Антон Ильич пошел прямиком к таверне. Ему повезло: людей был полон зал, коротышка-администратор стоял в дверях с журналом в руках и пускал гостей, сверяясь по записям, но Антона Ильича впустил и усадил за маленький столик около самой кухни, за которым обычно сидел сам, когда не встречал гостей. Антон Ильич снова заказал пиццу, в которой уже неплохо разбирался, к ней горячий овощной суп. Скоро принесли и то, и другое, он жадно принялся за еду и не поднимал головы, пока не наелся вдоволь.
Здесь было все как в прошлый раз. Снова было много парочек. Одна сидела по соседству от Антона Ильича, ему была хорошо слышна их беседа, и, если бы не его полное незнание греческого, он был бы в курсе всего, о чем они говорили. Совсем еще молоденький парнишка-грек, простоватой наружности, в широких штанах, бейсболке на голове, держал в руках ладошки своей подруги, такой же, как и он, юной, в блестящем коротком платьице, с копной черных пружинистых волос. Он смотрел в ее глаза, лицо его было серьезно и немного печально, как будто он просил ее о чем-то и не мог уговорить. Она смеялась, игриво откидывая голову и поправляя пружинки волос у лица. Совсем еще дети, думал Антон Ильич. О чем они говорят? О чем он может печалиться? Такие юные, как будто еще только играют в отношения, в любовь. Как будто еще только… как тогда сказала Юля? Ах, да! Репетируют.
Он вспомнил их разговор и ее слова о том, как она все время ждала настоящих чувств, которые должны были прийти позже, но все еще не приходили. Почему-то ему приятно было думать, что настоящих чувств в ее жизни еще не было. Даже если это было не так и она обманывала его, не рассказывая всей правды, все равно. Хорошо, что она не поведала о какой-нибудь пылкой страсти и глубокой привязанности в прошлом, подумал Антон Ильич и подернул плечами, представив, как трудно было бы ему соперничать с кем-то, кто мог произвести на Юлю такое впечатление и в чьих руках когда-то было ее сердце. Нет, решил он, уж лучше думать, что все, что было с ней раньше – репетиция, подготовка. Кто бы ни окружал ее до сих пор, среди них не было единственного, достойного ее, способного пробудить в ней те самые настоящие чувства. Разве не об этом она сама ему говорила? Ему хотелось верить ее словам – и верилось, и становилось легко на душе.
Уж не думает ли он, что сам станет для нее тем самым большим настоящим чувством? Антон Ильич усмехнулся: конечно, нет. Мужчина, достойный быть рядом с Юлей, должен быть другим, особенным, намного лучше и него самого, и всех остальных… А он? Старый, лысый, в очках – вдруг послышались в голове слова старушки, да так явственно, как будто она стояла сейчас перед ним и разговаривала с ним своим скрипучим старческим голосом. Антон Ильич тряхнул головой.
Но если вдруг, по какой-то счастливой случайности, это стало бы возможным… У него дыхание сперло, и в груди кольнуло от этих мыслей, перед глазами сами собой понеслись картинки из их с Юлей жизни – откуда, он и сам не понимал, ведь он не думал еще об этом и не мечтал – вот они вместе возвращаются в Москву, сидят в самолете рядышком, она наклоняется к нему и кладет голову на его плечо, а он сидит, счастливый, не шевелясь, чтобы не помешать ей уснуть; вот он везет ее к себе, и они устраиваются в его квартире, она, немного удивленная, растерянная, но счастливая, раскладывает свои вещи в его шкафу, а он бежит на кухню, скорее поставить чай, или нет, сварить кофе! вечером они сидят в гостиной, смотрят кино – какую-нибудь мелодраму, что выбрала Юля – и он вдруг замечает, что глаза у нее закрываются от усталости, и тогда он берет ее на руки и несет в спальню… Ах! Он вспомнил, как она впервые обняла его за шею, и как его обволокло прелестным запахом ее волос, как они потом шли в его номер и целовались, и как до этого он кружил ее на руках, а она хохотала. Перед глазами возникло ее лицо, и нежная улыбка, с какой она смотрела на него в тот вечер.
Бог мой, покачал головой Антон Ильич, самому себе не веря. Кажется, это было так давно! А ведь это было всего лишь позавчера. Лишь позавчера они сидели здесь, в таверне, за столиком, где сегодня расположились двое немолодых европейцев – кажется, англичан – и ели пиццу, и говорили, говорили… Странное чувство было в душе Антона Ильича. Ему казалось, будто он знал Юлю очень давно, а ведь не прошло еще и недели с тех пор, как они оказались в одном отеле. Быть этого не может! Он пересчитал, и правда, они прилетели в прошлый четверг, а сегодня еще только понедельник. Как же он ошибался, глядя на нее впервые! Мог ли он знать, что эта холодная неприступная красавица окажется такой нежной, близкой, искренней и… Антон Ильич не мог подобрать слов, чтобы определить, что именно поражало его в Юле более всего. Ее яркая красота, ослепительная и совершенная? Но он знал немало красивых женщин. У многих из них красота была единственным достоинством, другие были сколь красивы, столь же и умны, но Юлю он не мог отнести ни к той, ни другой категории красавиц. Она была, несомненно, умна, хорошо образована, общительна, выйти с ней в общество было бы гордостью для любого мужчины; с первой же встречи Антон Ильич отметил, что одевается она с большим вкусом: носит вещи, которые ей исключительно к лицу, и ни разу – ни на пляже, ни в дороге, ни после сна – он не видел, чтобы она была одета небрежно. О ее чувстве юмора и говорить было нечего. Никогда еще ему не встречалась красавица, которая бы столько смеялась его шуткам и шутила сама! Он помнил, какое удивительное чувство единения и теплоты возникло между ними в первый же вечер благодаря этому ее смеху, звонкому, легкому, всепони-мающему. Однако и это было не главное. Не смех, не красота и не ум, тогда что же? Что? Он никак не мог определить. Может, все это вместе? Или было что-то еще, чего он никак не мог уловить?
Юля – божественная в своей красоте – казалась ему бабочкой, которая кружила на лугу, садилась, куда ей вздумается, и летела дальше, куда хотела. Иногда она подлетала к нему, Антону Ильичу, усаживалась рядом, и, только ему казалось, что она останется в его руках, она взмахивала крылышками и упархивала прочь. И ему ничего не оставалось, кроме как ждать, когда она пожелает снова прилететь. Он не мог просить ее об этом, не мог – боже упаси! – требовать от нее ничего, не смел надеяться на что-то. Она позволяла ему находиться рядом, смотреть на нее, думать о ней, дышать ею – и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Пусть он не станет для Юли самым большим и настоящим чувством, что с того? Зато для него она уже стала чем-то, без чего он не представлял уже ни этой поездки, ни отпуска, ни, быть может, всей своей жизни. Какое счастье, что они встретились, в который раз подумал Антон Ильич!
Он расплатился, не забыв, как всегда, подкинуть чаевых для коротышки, пожал ему руку, прощаясь, и вышел к морю. Мысли текли по его душе, свободные и спокойные, как ночное небо над его головой. Он остановился на берегу и стал смотреть на море. Бескрайней синевой уходило оно за горизонт и по обе стороны, невозможно было разглядеть в темноте его берегов, не было ему ни конца, ни края. От этого простора дышалось вольно, широко. Душа смелела и просила чего-то настойчиво и жадно.
Мысли у Антона Ильича вертелись вокруг Юли, все здесь напомнило о ней и о прошедших вечерах: волны так же плескались у самых ног, и так же вверху горели маленькие звездочки. Душа его ширилась от радостного осознания того, что в его жизни теперь появилась Юля, и в то же время была в нем слабая, едва заметная тоска оттого, что сейчас она не с ним, и оттого, что таких вечеров, как сегодня, теперь будет много, и некуда ему будет деваться от этой тоски; и еще какой-то неясный страх ощущал он в глубине, какое-то пугающее понимание того, что их история не будет такой приятной и легкой, какой она казалась ему прежде. Почему? Он и сам не знал. Только стоял в темноте и глядел на море.
Будь как будет, сказал он в конце концов, и решил не думать сейчас об этом, но не смог. Решил пройтись вдоль берега, до пирса и обратно, и тоже не смог. Ноги не шли, и взгляд его так и стремился к отелю – туда, где была сейчас Юля. Пляж был пустым без нее, да и этот вечер тоже. Он понимал, что сегодня ему не занять себя ничем, он не мог думать ни о чем, кроме нее. Ему захотелось обнять ее, прямо сейчас, здесь, на пляже, прижать к себе, уткнуться в ее волосы, вдыхать ее аромат, держать ее руки, целовать ее лицо, слушать ее смех, говорить с ней. Он страстно желал знать, как она: где была, что делала, как провела эти часы, что они не виделись, какие мысли занимали ее сердце. Все это казалось ему важнее всего на свете. К черту море, к черту эту прогулку в ночи, ведь он стоит здесь для того только, чтобы укротить время и поскорее дождаться ее. Всей душой он вдруг ощутил потребность в том, чтобы Юля была здесь, рядом с ним, и это была не блажь, не скука и не минутная прихоть, а порыв всего его существа, тянущегося к той, без которой ничто вокруг не мило, и все утрачивает смысл. Ему показалось странным и неестественным – быть без нее.
Волны шелестели у ног, как будто спрашивая – что ты стоишь здесь один? почему не идешь за ней? И желто-белый месяц поднялся над морем и разливался в ночи тонкой прозрачной дымкой, словно нарочно освещая то место на песке, где в прошлый раз стояла она. Антон Ильич поднял голову и решительным шагом двинулся вверх, к отелю.
Вокруг бассейнов прогуливались отдыхающие. Там, на одной из аллей, он увидел Юлю. Он сразу заметил ее высокую фигуру, белеющую в темноте. Она шла вдоль голубой кромки воды, и разноцветные огоньки, освещавшие ночную дорожку, выхватывали ее из тени и кружились на длинном подоле ее юбки. Сердце у Антона Ильича радостно застучало, он бросился к ней.
– Юля, Юленька!
Она увидела его и остановилась. Антон Ильич пошел к ней почти бегом, пробираясь сквозь отдыхающих. Желание обнять ее, быть с ней, поднялось в нем с новой силой, и он устремился к ней со всей страстностью чувств, какие бушевали в нем в этот вечер. Как вдруг его остановил чей-то голос:
– Α-a! Вот вы где!
Наталья взяла его под руку и подвела туда, где под деревом на скамеечке сидела старушка Вера Федоровна.
– Куда вы пропали? Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Мы по вас соскучились. Да, да, представьте себе! Нам вас очень не хватало. Где же вы пропадали? Вот и мама о вас весь вечер спрашивала. Мама! Вот он где! А ты все переживала.
– Милок, где ты ходишь? На ужин не явился. Не порядок! Садись вот здесь, рядом со мной.
– Она ужинать без вас не хотела идти! Все ждала, когда вы появитесь. Насилу уговорили.
Они стали рассказывать ему об ужине и о том, как они ели, как много было народу, и как долго не несли чай, и еще о чем-то, чего Антон Ильич не понимал. Он сидел, оторопевши, и не знал, как быть. Ему все еще хотелось взять Юлю за руку и забрать ее отсюда, увести за собой, и какая-то сила изнутри так и подталкивала его сделать это, но что-то не давало ему пошевелиться. Как это будет выглядеть, крутилось в голове? Что скажут старушки? Да и Юля – он глянул на нее, стоящую чуть поодаль, за матерью – казалась ему такой отстраненной, задумчивой, что Антон Ильич засомневался, отправится ли она за ним, подойди он сейчас к ней и возьми он ее за руку. По ее лицу невозможно было понять, думала ли она о нем или о чем-то еще, и была ли рада этой внезапной встрече. Он сидел на скамейке, не зная, на что решиться. Пыл его не угас, но действовать, как собирался, у него не получалось.
Старушка поднялась. Ей пора было смотреть телепередачу.
– Все. До завтра, милок. Чтобы на завтраке был как штык! Кушаем завтра вместе.
Наталья тоже стала прощаться. Как и вчера, она долго не отпускала руку Антона Ильича и говорила, настойчиво заглядывая в его глаза:
– Мы с Люлечкой будем ждать вас завтра на пляже, как обычно. Приходите, Антон Ильич. Поплаваете с Люлечкой, ей это полезно. До завтра, спокойной вам ночи! Отдыхайте, выздоравливайте!
Все трое ушли.
Прошла минута, и в темноте вдруг появилась Юля. Она быстро поцеловала его в макушку и шепотом произнесла:
– Буду у тебя в двенадцать. Не усни.
И убежала.
Антон Ильич воспрял духом. Он посмотрел на часы, еще не было и девяти. Куда ему деваться? Что делать еще долгих три часа? Посидев на скамейке еще немного, он пошел в бар.
Здесь собралось много людей. Мужчины сидели с выпивкой в руках и, задрав головы, смотрели на экран – показывали футбольный матч. Эвклид увидел Антона Ильича и сразу, не спрашивая, поставил перед ним кружку пива. Антон Ильич присоединился к общей компании, правда, футбол не смотрел, а все думал о своем и пил пиво.
Матч закончился, и мужчины стали расходиться. Вскоре за стойкой остались только Антон Ильич да один англичанин. Оба потягивали пиво, и Эвклид быстро подставлял им свеже наполненные кружки. Англичанин смотрел какую-то футбольную передачу и, забывшись, выкрикивал что-то по-английски, вероятно, подбадривая игроков, потом разочарованно вздыхал, смотрел на Антона Ильича и Эвклида, но те его не поддерживали. Эвклид наводил порядок в баре, Антон Ильич молчал.
Встав перед горой вымытых стаканов с полотенцем в руках, Эвклид стал протирать их и, глянув на Антона Ильича, сидевшего в задумчивости, спросил:
– Как все прошло вчера? Окей?
Антон Ильич только рукой махнул, мол, и не спрашивай.
– Сегодня вино надо? Нет? Почему?
Антон Ильич покачал головой и молча отпил из кружки.
– Скажи мне, как ты считаешь, – не отставал грек. – У меня несколько историй таких есть. Сидит красивая девушка, улыбается, разговаривает со мной. Долго сидит, говорит со мной, не уходит. Красивая, понимаешь, да? На ней один купальник, или такое платье, ну такое, открытое, совсем открытое, понимаешь? Я думаю, если она так сидит со мной, в таком платье, значит, я могу пригласить ее, правильно? Приглашаю ее на свидание. Она согласна. А потом не приходит. Завтра приходит ко мне в бар, сидит, смеется, разговаривает опять. Смотрит на меня. А потом опять не приходит. Почему? Я не понимаю. Если ты хочешь встречаться, давай, встречаемся. Если не хочешь, зачем приходишь, сидишь со мной, такие вопросы задаешь? Почему они так делают, скажи мне?
Антон Ильич посмотрел на Эвклида, на его невысокую приземистую фигуру с покатыми плечами, на его крупный нос и черные горящие глаза, курчавую нечесаную шевелюру, смуглые по локоть, волосатые руки и сказал первое, что пришло ему в голову:
– Может, они тебя боятся?
– Боятся? Почему?
В этот момент англичанин истошно завопил и вскинул обе руки кверху. Потом осекся, огляделся по сторонам и, не найдя поддержки, стал дальше жадно хлебать свое пиво.
Эвклид все еще смотрел на Антона Ильича, ожидая ответа.
– Эх, мне бы твои проблемы, – вздохнул Антон Ильич.
– А что, у тебя тоже проблемы?
Антон Ильич показал, мол, еще бы.
– Что за проблемы? Я видел вас сегодня, у вас же все хорошо, разве нет?
Антон Ильич неопределенно покачал головой.
– С ней хорошо, – сказал он, упирая на "с ней".
– Ну..?
– С ней у нас все просто замечательно.
– А что нехорошо?
Антон Ильич поднял глаза и со значением произнес:
– У нее здесь и мать, и бабушка.
– И что?
– Как что? Мать! Понимаешь? Еще и бабушка! Это же как с тещей отдыхать, только еще хуже – как с двумя тещами!
Эвклид смотрел, не понимая.
– Они тебя не любят? Они против?
– Да нет же. Наоборот.
– Наоборот? Тогда какие проблемы?
– Проблема, что я хочу быть с ней. С ней вдвоем. Я и она. Понимаешь?
– А-а, – понимающе подмигнул бармен.
– Да нет! Я не об этом. Я хочу проводить с ней больше времени. Вот сейчас, где она? Она там, с матерью, а я тут ее весь вечер жду.
Эвклид вдруг поднял палец, словно его осенило:
– Повези ее куда-нибудь в красивое место! Чтобы она захотела поехать с тобой, а не сидеть с бабушками.
– Да я бы повез, повез! Я бы в Париж ее повез! Такую девушку, как она, нужно везти в Париж. Понимаешь? В Париж! Но она же не поедет.
– Почему не поедет?
Антон Ильич махнул рукой, мол, известно почему.
– Париж далеко, – поразмыслив, изрек грек. – Повези ее, знаешь куда? Я тебе скажу, здесь рядом есть такое красивое место!
– Какое место?
– Пляж. Красиво, тихо, никого нет. Там ресторан, мои друзья держат. Я им скажу, чтобы они все приготовили. Сейчас туристов уже нет, сезон закончился. Но для тебя все сделают. Ты, главное, рыбу у них закажи. Поедешь?
– А купаться там можно?
– Конечно! Купайтесь на здоровье!
– Она любит плавать, – мечтательно произнес Антон Ильич.
– Ну что? Поедешь?
Эвклид уже набирал номер телефона. Поговорив о чем-то, он сказал Антону Ильичу:
– Все. Они тебя ждут завтра. Сейчас я тебе покажу, как ехать. Это близко. Поедите, отдохнете, искупаетесь. Пока вы в море, они вам рыбу приготовят, стол накроют. Все будет на высшем уровне, я тебе гарантирую. И никакие бабушки тебе мешать не будут. Там вообще никого не будет кроме вас.
Юля пришла в полночь, как и обещала. Едва она вошла, мучения Антона Ильича прекратились. В один миг сомнения, терзавшие его весь этот долгий вечер, как рукой сняло, и следующие несколько часов он словно был другим человеком и словно жил другой жизнью. Каждая клеточка его души дрожала от переполнявших чувств. Временами он откидывался на подушках, голова у него кружилась, и он с трудом вспоминал, где он, в какой стране, зачем он здесь и сколько еще пробудет, и смешно ему становилось от этой своей забывчивости и от этих путаных мыслей, маленьких и ничего не значащих, по сравнению с тем, что происходило с ним сейчас. Ему казалось, будто он держал в руках калейдоскоп и видел в нем свою теперешнюю жизнь. Узоры в калейдоскопе переливались разноцветной мозаикой, картинки менялись одна за другой, и каждая была лучше предыдущей. Последнее, что помнил Антон Ильич перед тем, как заснуть – часы, которые показывали половину пятого утра.
В шесть утра прозвенел будильник – это Юля попросила разбудить ее. Она хотела незаметно вернуться к себе и выйти с матерью на пляж из своего номера. Антон Ильич и подшучивал над ее желанием скрывать их ночные встречи, и в то же время не был против. Хоть было ему и странно в его возрасте прятаться от родителей своей возлюбленной и удерживать себя, чтобы не выдать своих чувств к ней на людях, ему нравилась тайна, которая окутывала их отношения. От этого их ночные свидания становились еще более сокровенными, известными им одним, и связывали их еще сильнее.
Он проводил ее до дверей. На этот раз она прильнула к нему всем телом и поцеловала на прощание, так что, когда Антон Ильич шел обратно в кровать, его покачивало, и в груди распирало от счастья. Он повалился в еще теплую постель, обнял ту часть ее, где только что лежала Юля и где еще пахло ею, и сладко заснул.
На пляж он пришел позже обычного. Наталья подскочила к нему, как всегда, первая. Она была как конь в мыле, по всему видно, бегала по пляжу уже бог знает сколько времени.